Золото змея. Вызов стае

– Не было. Никакого. Письма, – отчеканил его собеседник, и по манере речи Бирсену показалось, что голос принадлежит Дорману-амауру.

Он продолжил говорить, отойдя от стены. Бирсен слышал его нервные шаги, иногда ему даже мерещилось пыхтение. Диалог стал совсем неразличим, и спустя несколько минут звук шагов отдалился, пока совсем не стих. Дорман ушел.

Бирсен приоткрыл дверь кабинета, в котором прятался, и вытянул шею в коридор. Он хотел успеть разглядеть второго говорившего, но опоздал. Двери соседней комнаты были распахнуты, загораживая обзор на удаляющегося человека. Через мгновение тот скрылся за поворотом.

«Проклятие! – выругался про себя Бирсен и прислушался. – Шаги легкие, быстрые, значит, это кто-то молодой, моложе 25 лет. Таких людей в здании Совета не так много».

На следующий день у Бирсена, вернее, у младшего сотрудника службы Охраны Совета Нильена, под личиной которого скрывался следователь, был выходной. Время поджимало, Бирсен должен уже совсем скоро предоставить Крегару имена подозреваемых. За несколько дней, проведенных в здании Совета в образе другого человека, он успел узнать достаточно, чтобы указать Крегару как минимум на трех людей, каждый из которых мог устроить покушение на председателя. Указать, но не доказать.

В тот вечер, когда он подслушал разговор Дормана с незнакомцем, Бирсен обходил с напарником этаж. Время было позднее, кабинеты членов Совета опустели. Напарник Бирсену попался молчаливый, поэтому следователь легко расслышал приглушенные голоса, которые раздавались из-за двери одного из кабинетов. Свет в нем, судя по отсутствию желтой полоски внизу двери, был потушен.

Бирсен взглянул на напарника, но тот никак не отреагировал на звуки. Тогда он дождался завершения обхода и, оставшись один, вернулся к тому кабинету. Бирсен прислушался. Людей было двое, и они спорили. Оставаться в коридоре, пытаясь подслушать разговор, было опасно – в любой момент могли появиться непрошенные свидетели. Тогда Бирсен взломал припрятанной шпилькой замок соседнего кабинета, зашел внутрь и прильнул чутким ухом к стене, прислушиваясь к разговору.

Бирсен прокручивал эту сцену в голове снова и снова, сидя в неприметном баре недалеко от Черного замка, смотря на реку за окном и попивая пятиградусную брагу с пышной пенной шапкой. Он занял самый дальний столик в углу и записывал карандашом на салфетке свои ключевые наблюдения, пытаясь понять, к кому ведут все нити и кто все-таки стоит за покушением на председателя.

На одной салфетке он схематично нарисовал в профиль лицо Рины. Природа наградила девушку миловидной внешностью: высокий лоб, точеный носик, губы бантиком и короткие светлые кудри, завитушками обрамляющие лицо. Бирсен следил за ней, когда это получалось совмещать с дежурством. Секретарша редко покидала приемную председателя, и Бирсен видел ее в коридорах в середине рабочего дня лишь несколько раз: когда она отправлялась на обед в столовую, расположенную на первом этаже, и когда неслась в неизвестном направлении с письмами и бумагами.

В конце рабочего дня секретарша покидала Совет и садилась в автобус, который развозил сотрудников по домам. В свой выходной он проследил и за автобусом, взяв в прокате неприметную темно-серую машину. Рина жила в благополучном спальном районе с матерью и братом, к которым она без приключений возвращалась изо дня в день. Бирсен ждал удобного случая изучить ее рабочий стол, но приемная председателя Совета редко пустовала. Тогда он избрал другую тактику. Сталкиваясь с девушкой в коридорах ратуши, он оказывал ей знаки внимания – провожал восхищенным взглядом, подмигивал, посылал смущенные улыбки. Бывший разведчик Бирсен умел превращаться в кого угодно, если того требовало задание. Но Рина была для него мелкой сошкой. Он еще не знал точно, замешана она или нет, но чуял, что она в этой истории не главное действующее лицо.

Он обвел карандашом портрет Рины и перевернул салфетку другой стороной. У председателя был еще один приближенный – Кильяс. Светло-рыжие волосы, бледное лицо, хитрый прищур зеленых глаз. Парень носит дорогие костюмы, он явно из обеспеченной семьи. Бирсен видел его вместе с председателем несколько раз, и ему показалось, что он у нее что-то вроде мальчика на посылках. Кильяс открывал перед ней двери, помогал нести папки с документами, записывал поручения, которые она давала ему на ходу. Выглядел он при этом так уверенно и невозмутимо, словно его все устраивает. Но чутье подсказывало Бирсену, что Кильяс определенно хочет большего. Его взгляд отличался от взгляда других служащих Совета. Те привыкли ощущать себя тенью политиков, быть лишь закулисным персоналом, хорошо знающим свое место. Но Кильяс смотрел по-другому, по-хозяйски. У него на лице были написаны амбиции стать членом Совета, и он их не скрывает.

«Почему? – задался вопросом Бирсен. – Кто-то ему помогает? И поэтому он уверен, что недолго будет на побегушках у председателя?».

Бирсен сделал глоток браги и в несколько штрихов пририсовал к голове Кильяса волосы, аккуратно уложенные набок.

«Педант, – подумал Бирсен. – Чистенький богатенький мальчик с манией величия. Сам руки марать не станет. Воспользуется кем-то более слабым. Кем-то вроде Рины или…». Карандаш Бирсена застыл. Он отодвинул салфетку и взял другую, где стал набрасывать портрет еще одного человека.

На плотной бумажной салфетке стало проступать лицо, хорошо знакомое Бирсену и многим другим служащим Главного полицейского управления. Оно было круглое и чуть полноватое, с густыми темными бровями, прямым носом, выразительными ноздрями и четким контуром губ. Таким видел его в своих воспоминаниях Бирсен, на деле же вышла более уродливая карикатура на молодого Крегара. Да, так мог бы выглядеть Крегар в молодости, ведь его племянник Верт, которого Бирсен резкими штрихами вырисовывал на салфетке, пошел в своего дядю.

Следователь бросил карандаш на стол и прикрыл ладонями лицо. Уставшие глаза погрузились в темноту, а мысли в голове зашевелились.

«Итак, – стал размышлять Бирсен, – нам известно, что секретарша председателя позвонила около полудня в приемную Крегара и сообщила, что вечером того же дня Меллар направится в Корпус, и ей нужно сопровождение. Верт как секретарь Крегара принял звонок, но информацию не передал. Вместо этого он связался с подставным полицейским, неким Даримом, который встретил председателя вместе с ее спутником и запер в сгоревшем здании».

Бирсен положил рядом две салфетки – одну с портретом Кильяса, а другую с портретом Верта. Потом взял третью салфетку, нарисовал овал со знаком вопроса внутри и подписал над ним «Дарим». Эта салфетка расположилась над двумя другими.

«Чтобы полицейский, бывший или нынешний, пошел на такое, ему нужно заплатить. Очень много заплатить, потому что наказание за нарушение присяги полицейского весьма суровое. У Верта, конечно, таких денег нет. Зато у Кильяса, – Бирсен провел карандашом линию от портрета Кильяса к овалу со знаком вопроса, – у него деньги как раз водятся».

Бирсен отложил карандаш и запустил руки в волосы, делая себе массаж головы. За окном темнело, и бар стал наполняться посетителями. Мимо прошмыгнула официантка в красном переднике и белой рубашке с рюшами. Бирсен попросил ее принести свечу на блюдце и снова взялся за карандаш.

«Остается всего три вопроса и три дня, за которые мне нужно найти ответы. Потом председатель улетает на встречу глав государств, и вполне возможно, что она возьмет помощника и секретаршу с собой. Я должен предоставить результаты Крегару раньше этого срока. Но проверенные результаты, в которых я точно уверен. Так кто же покушался на Меллар-амардин? И главное – зачем?».

Официантка поставила перед Бирсеном высокую парафиновую свечу в подставке на круглой тарелочке и быстро удалилась, спеша обслужить новоприбывших посетителей.

«Итак, три вопроса, – вернулся Бирсен к своим мыслям. – Первый. Как Кильяс подговорил Верта помогать ему? – следователь соединил портреты молодых людей толстой линией и поставил над ней знак вопроса. – Второй. Если у Кильяса уже был завербован человек из рядов полиции, значит, он давно что-то готовил. Возможно, покушение, а возможно, что-то другое. Что? – Бирсен поставил еще один знак вопроса, на этот раз над линией, соединяющей портрет Кильяса с овалом, обозначающим личность загадочного Дарима. – И третий вопрос. – Он потянулся за еще одной салфеткой, где быстро и коряво изобразил мужчину с волнистыми волосами. Этот портрет переместился вверх и занял место над всеми остальными. – Кто руководил действиями Кильяса, играя на его тщеславии и желании попасть в Совет? Неужто сам Дорман, покровитель Меллар? Это бы объясняло тот разговор, который я вчера услышал».

Кто-то толкнул Бирсена в плечо, прерывая его мысли. Бирсен повернул голову: полный мужчина с пыхтением усаживался за соседний столик, стоящий в полуметре от следователя.

– Прости, мужик, – бросил ему посетитель. – Народу тьма. Там такой дождь зарядил, зонты не спасают. Хоть здесь пережду.

– Ничего, – негромко ответил Бирсен и огляделся. Люди в мокрой одежде заполняли бар, заказывая пенное и горячие напитки.

Бирсен взял разрисованные салфетки и поспешно сжег. Допил брагу, золотившуюся уже на самом дне, и посмотрел в окно, где над рекой бесновалась стихия. Ветер расшвыривал тяжелые капли и разгонял легкие волны. Вдалеке прогремел гром, который даже в шумном баре прозвучал громко и отчетливо. Люди заохали – кто с восторгом, а кто с отголоском первобытного страха. В дальнем углу залаяла испугавшаяся собака.

– Что творится, – запричитал мужчина по соседству. Ему уже принесли брагу, и он, держась рукой за толстую ручку кружки как за спасательный круг, смотрел мимо Бирсена на бурю за окном.

– Покапает и пройдет, – прокомментировал Бирсен. – К ночи ливень прекратится. Здесь же всегда так: стихия сначала разыграется, а потом быстро утихнет. Горы хранят Айхенлин, – последнюю фразу, которая давно стала местной поговоркой, Бирсен произнес с легкой иронией в голосе.

Мужчина промолчал, но через пару минут, когда следователь уже забыл про него, тихо произнес:

– Нет, на этот раз не пройдет. Нас теперь еще долго будет штормить. И неясно, чем это все кончится.

Бирсен не стал ему отвечать. Он дождя не боялся, даже такого сильного. Внутренняя разведка его закалила. Во время заданий приходилось и на палящей жаре часами стоять, и в заснеженных горах вести слежку. Дождь ему точно не помеха.

Бирсен достал из кармана купюру и положил ее под пустую кружку. Протиснулся сквозь толпу людей у входа, ожидавших, когда дождь утихнет, и вышел на улицу, накидывая на голову куртку. Доехал до дома в переполненном трамвае, помылся и лег спать, радуясь, что попросил смены с одним выходным в перерывах. Завтра он уже снова сможет стать беззаботным светловолосым Нильеном, который для многих в службе Охраны Совета очень неожиданно появился, а потом так же неожиданно пропадет.

«Но до этого – нужно разобраться с покушением. Нужно разобраться…».

Сон почти захватил Бирсена в плен, и последняя мысль, которая успела дойти до его сознания, была о том, что уже середина ночи, а неистовый ливень все еще хлестал по крышам и дорогам Айхенлина.

«Мужик был прав, – подумал напоследок Бирсен, – ничего уже так просто не пройдет».

***

Бирсен спал плохо, и на утро чувствовал себя разбитым и раздраженным. Дождь почти стих, но над городом повисли тяжелые серые тучи. Погода отразилась давящей головной болью.

«Старею», – подумал он, с ностальгией вспоминая те времена, когда был лет на десять помоложе, а задания у него были раз в десять опаснее. К внутренней разведке обращались тогда, когда полиция лишь разводила руками, не сумев раздобыть надежные доказательства вины. Обычно разведчики не задавали вопросов: в чем подозревают человека, за которым они следят, в каких схемах он замешен, что потом с ним будет.

«Но я был не такой. Я всегда спрашивал. И не потому, что интересно. А потому, что нужно было понять, как вокруг одного человека выстраивается целая преступная сеть или политический сговор. Не очень любили в разведке мои расспросы, поэтому, видно, в Следственный департамент мне дорожку и расстелили. А Крегару, может, такой человек, как я, и нужен для этого дела, – пришел к логичному выводу Бирсен. – Я не только сведения достану, но и дело раскрою. Точно говорю, раскрою. Я должен доказать, что могу быть настоящим следователем».

Бирсен помыл кружку и пошел в ванную комнату делать грим.

«Три дня, – напомнил он себе, когда прикреплял парик – три дня, чтобы разобраться со всем и раскрыть дело. И начну я с этого парня, с Кильяса. Надо убедиться, что в покушении замешан именно он, а не кто-то другой».

Бирсен закончил гримироваться и отправился на автобусе в Совет. В шесть утра он получил напарника и распределение – до конца светового дня нести караул на входе в здание, проверяя пропуска у служащих. Сегодня в Совете не было заседаний, и поэтому все приходили в разное время. К 9 утра по ступенькам взбежала пунктуальная Рина, показывая загримированному Бирсену свое удостоверение. Он подмигнул ей из-под козырька фуражки, и девушка не удержалась от улыбки. Кильяс приехал лишь два часа спустя. Показал с рук документы, бросил на Бирсена недовольный взгляд, когда тот взял у него корочку и стал долго и тщательно сверять фотографию с реальным лицом. Бирсен понял, что хотел – Кильяс сейчас на взводе. И у следователя была догадка, чем мог быть так недоволен этот парень.

К обеду прибыла председатель. Как и другие члены Совета, она не показывала пропуск, потому что караульные обязаны знать их в лицо. Она не спеша поднялась по ступенькам, неся в одной руке сумку, а другой придерживая волосы, готовые разлететься на ветру. Поравнявшись с Бирсеном, она вежливо поздоровалась. Он поприветствовал ее в ответ и придержал входную дверь. Следователь на миг подумал, что председатель его узнала, ведь он уже встречался с ней полторы недели назад, когда записывал показания. Но в поведении Меллар не было узнавания, только приветливость.

– Она всегда такая? – поинтересовался Бирсен у своего напарника, стараясь не выходить из роли любопытствующего новичка.

– Председатель-то? – переспросил второй караульный, указывая взглядом на дверь. – Ну да. Вся такая из себя воспитанная. Здравствуйте-до свидания, спасибо-пожалуйста. Один раз я видел, как она с охранником обсуждала погоду.

– Это странно?

Напарник многозначительно посмотрел ему в глаза.

– Здесь – странно. Посмотрим, насколько ее хватит. Готов поспорить, что еще два-три года, и она будет смотреть на нас, как на мебель.

– Ясно. Слушай, а обед-то у нас будет?