Паштет из соловьиных язычков

– Нет, – сказал Марк.

– А где тебе хорошо?

Марк задумался, припоминая время, которое он провел, будучи обычным человеком. В любой, даже самой короткой череде событий, которая случалась с ним в земном мире, были радости и горести, но воспринимались они целой картиной, называемой жизнью, и жизнь эта была сладостна и желанна, особенно в сравнении с его нынешним существованием.

– Там, – ответил Марк, глядя мимо Изи на луну, заполнившую своим светом вход в пещеру.

– Вот там и находится рай, – заявил Изя.

– Ад тогда где? – поинтересовался Марк, продолжая глядеть на луну.

– Я же сказал – ада не существует!

Марк молчал. Он чувствовал себя уставшим, как будто разгрузил вагон угля.

– Я, наверное, посплю, – сказал он Изе.

– Да-да, конечно! – воскликнул тот, вскакивая с табурета.

Изя подошел к нарам и заботливо укрыл Марка шкурами.

– Спи и потей, – посоветовал он. – С потом выйдет вся болезнь.

– А ты как? – спросил Марк, отползая к стенке.

– А я на табурете посижу, – бодро ответил Изя.

– Ложись рядом, – сказал Марк. – Говорят – в ногах правды нет. Я уверен, что то же самое относится и к заднице, полирующей табурет. Нары широкие. Как будто на двоих созданы. Ложись.

– Спасибо! – согласился Изя.

Он моментально улегся на нары, не сняв при этом костюм и туфли.

– Ты бы разделся, что ли, – предложил Изе Марк, накрывая его одной из шкур.

– Зачем это? – напряженно поинтересовался Изя.

– Да не бойся! – слабым голосом рассмеялся Марк. – Я не гомик, хоть и голый. А даже если и гомик – сил все равно нет. Спи спокойно, ангельская морда.

– Спасибо, – ответил Изя. – А ты, случайно, не храпишь?

– Нет, – ответил Марк. – Но если и храплю, то негромко. Потому что болею.

– Ну и хорошо, – сказал Изя, подсовывая под голову кулак.

– Спокойной ночи, – тихо сказал Марк. – А ты не заразишься от меня этой… как ее там… пневмококией?

– Нет, я ей уже переболел, – ответил Изя, и так же тихо добавил, – спокойной ночи.

Они заснули, укрытые одной шкурой.

ПОРЦИЯ ШЕСТАЯ

Пока Марк болел, еды хватало обоим. Изя летал и приносил. Правда, он не забывал навещать и ангельскую столовую. Но через неделю это закончилось. Зато наговорились они всласть. И из этих разговоров Марк понял, что ничего хорошего ему не светит. Если, конечно, он не уйдет из жизни сразу.

Одежду, в которой он прибыл на площадку, у него забрали, а взамен оставили выцветшую серую тунику, воняющую дустом, и вьетнамские резиновые шлепанцы.

– Это что такое?! – орал он на Изю, когда обулся во вьетнамки в первый раз для того, чтобы сходить по нужде не босиком, а как культурный человек. – Хоть бы отельные тапки выдали! Я уж не говорю о теннисных туфлях. Это не обувь! Это прокладка для работы с электричеством!

– Да не кричи ты так, – вразумлял его Изя. – Какая тебе разница, в чем справлять нужду? Можно подумать, ты из пещеры выходишь каждый раз в высший свет, где все встречные обсуждают твой гардероб. Здесь кроме меня никого не бывает. Ну, Генрих Новицкий не в счет. А так я всегда готов засвидетельствовать, что ты выглядишь прилично. Особенно по сравнению с теми, кто живет в трещинах.

– Да пошел ты сам в трещину! – кричал Марк.

– Не советую ни тебе, ни мне, – здраво отвечал Изя.

А по вечерам они мирно беседовали, и Марк узнавал много нового о жизни в чистилище.

– Главное что? – спрашивал Изя. – Главное – покориться неизбежному наказанию. Вытерпеть. И все будет хорошо.

– Какому наказанию? – не уставал удивляться Марк. – За что? За то, что сделал мой отец? Вот и разбирайтесь с ним! Да и что он сделал? Обчистил строение, в которое люди сносили все, что у них плохо лежало? И правильно сделал! Если ты относишь что-либо ценное черт знает, или бог знает, куда, значит – оно тебе не нужно! Мой отец взял то, что не нужно было никому. За что его наказывать?

– Ты софистикой не занимайся, – советовал ему Изя. – Тут мораль какая? Не твое – не трогай! Вот что главное.

– Твое-мое… Я здесь при чем?

– При том, что захотел нарушить порядок, установленный Господом.

– Какой порядок?

– Твой отец должен был страдать. А ты – лишь довесок к его мучениям. Вот и страдал периодически.

– Я никогда не страдал, – отвечал Марк. – Только жил всегда, не доживая до сорока лет. И вечно мне голову оттяпывало чем-нибудь. То паровозными колесными парами, то какими-то мечами, рухнувшими со старой стойки на складе… А бывало, что и ядром отшибало.

Он ненадолго задумался и продолжил:

– Два раза. Первый, когда я высунулся из бойницы крепостной стены Монсегюра. Ах, да! Тогда мне оторвало башку камнем, пущенным катапультой. Зато второй раз вышло именно так, как я и говорил. Это было в Индии. Англичане привязали меня к пушке и выстрелили. Поскольку я был раджой, командовавшим повстанцами, меня привязали к пушке головой. А рядовых повстанцев – жопами. Англичане всегда разбирались в рангах.

– Вот видишь, – отвечал ему на это Изя, – нет в тебе смирения. Да пойми ты, бестолковый: раз попал, то попал! И все! Веди себя тихо и тебя простят, может быть.

– Когда?

– Когда-нибудь.

– А я не желаю когда-нибудь! – кричал в запальчивости Марк. – Я желаю сейчас! Да и вообще. За что меня прощать?!

– За все, – отвечал Изя, вздыхая и укутывая Марка шкурами. – Спи и ни о чем не думай.

– Я не согласен! – орал Марк, сбрасывая с себя шкуры.