Паштет из соловьиных язычков

– Чур тебя! – воскликнул Изя. – Прекрати!

– Вот тебе! – Марк, подбежав, сунул ему под нос кукиш. – Люди созданы по образу и подобию божию! И потому все мерзавцы, существовавшие на земле и существующие ныне – слепки, сделанные с самого Творца. За что же меня наказывать, если даже я часть самого Бога? И в случае с Храмом получается: Бог сам себя ограбил?!

Изя, отбежав от него на несколько шагов, крикнул:

– Что ты несешь?! Хватит!

– Нет! – твердо ответил Марк, застыв в стойке митингующего пролетария. – Почему я должен жрать свеклу, если для производства макарон требуется гораздо меньше божественной энергии, чем для производства паштета из соловьиных язычков? Почему мне предлагают на ужин всякие вареные кочаны, если каждодневно убиенных соловьев, лишенных языков, кучи? Куда они деваются? Я согласен их съесть жареными без соуса. И даже вареными, пареными, солеными и копчеными. Клянусь! Какого дьявола я должен жрать свеклу за то, что мой досточтимый отец две с лишним тысячи лет назад ограбил какой-то храм, в котором хранились ценности и деньги, презираемые всеми приличными богами и сыновьями божьими?!

– Ты сам занял место отца, – сказал Изя. – По собственной воле.

– Я не собирался занимать никакие места! – воскликнул Красс-младший, поднимая руки вверх. – Я хотел лишь освобождения!

– Вот и получил, – сказал Изя, пятясь на выход.

– Но я не знал, что так выйдет!

– Незнание закона никак не освобождает от ответственности, – заявил Изя, стоя уже на площадке. – Вы же сами это придумали! Римляне, как-никак…

– Гр-р-р! – зарычал Марк.

Изя тут же исчез. Послышалось хлопанье крыльев, и вход в пещеру принял внутрь тонкий лучик луны.

– С-скотина! – выругался Марк, обращаясь неизвестно к кому.

Он уже привычно слазил под стол, подобрал опрометчиво выброшенную свеклу, съел ее до хвостика и сказал вслух:

– Ладно. Вот завтра нажрусь паштета и тут же придумаю, как лучше убиться.

Марк вышел из пещеры, послал хвост свеклы в космос и крикнул:

– Жри, сусляра! И бей поклоны за меня. Кому? Тому, кто тебя создал по своему образу и подобию. С завтрашнего вечера у тебя будет много еды!

После этого он улегся на нары и быстро заснул. Но сны не собирались выпускать его из того ада, в котором он оказался.

*

Сначала он очутился в прохладном тамбуре железнодорожного вагона. Туалет был занят, а ему сильно хотелось по-маленькому. Пританцовывая от переизбытка желания, Марк постучал в дверь и заявил:

– Простите, вы сидите уже полчаса. У вас все в порядке?

Дверь неожиданно распахнулась. Из нее высунулась надутая рожа Генриха Новицкого, которая произнесла хамским голосом:

– У меня всегда все в порядке, а ты тут будешь стоять, пока в штаны не нальешь!

Дверь тут же захлопнулась, а Марк, резко проснувшись, выскочил из пещеры и принялся справлять нужду в пропасть. Закончив дело, он понял, что попал под холодный ливень. Быстро сбросив с себя одежду, он встал в центр площадки и, растопырив руки и ноги, отдался струям, которые хлестали его тело подобно кнутам, пролежавшим некоторое время в морозильной камере.

Дрожа от холода, он все равно чувствовал себя прекрасно, поскольку нет ничего лучше чистого тела, освеженного струями небесной воды. Но ливень прекратился и Марк, с отвращением посмотрев на кучу мокрой одежды, сброшенной впопыхах, юркнул в пещеру. Схватив первую же попавшуюся под руку шкуру, он тщательно вытерся ей. Отплевываясь от шерсти, набившейся в рот, он улегся на нары и укрылся с головой шкурами, оставшимися сухими. И хоть воняли они – гаже некуда, все равно душа Марка была довольна чистотой тела.

Согревшись через некоторое время, он провалился в сон.

На столе, слегка покачивая ногами, сидел какой-то бородатый мужик. Был он одет в длинную черную рясу, а в руках держал топор с широким лезвием, положив его на сгиб левого локтя. По ласковости, с которой мужик поглаживал топорище, Марк понял, что гость очень этот топор любит и относится к нему с уважением. На груди посетителя поблескивал здоровенный медный крест, висящий на медной же цепи с большими звеньями.

Марк рывком сел на нарах и, подтянув шкуру, накрыл ей свой пах.

– Ты кто? – задал он справедливый вопрос.

– Достоевский, – ответил мужик и почесал рукой бороду.

– Федор? – вспомнил Марк. – Классик литературы?

– Михайлович, – кивнул головой гость.

Марк, встряхнув головой, спросил:

– И что же тебе, Феденька, от меня нужно?

– Попрошу без фамильярности! – строго сказал Достоевский, грозно морща высокий лоб. – Старших нужно уважать!

– Это кто здесь старший? – удивился Марк. – По сравнению с любым жителем девятнадцатого века я выгляжу древним анахронизмом.

– Хе, – ухмыльнулся Достоевский. – К твоему сведению, пока ты умучивал в Риме несчастных рабов, я по велению Господа уже прожил огромное количество жизней.

– И все время писал психические бомбы?

– Хм, – Достоевскому явно понравился вопрос. – Представь себе, да! Когда писал, а когда и произносил.

– И потому жил всегда недолго.

– Да, – кивнул головой Достоевский. – Так как я – психическая ипостась Творца! Часть Его огромной совести. Он отправляет меня в мир для того, чтобы я лечил души людские!

«Надо же! – подумал Марк. – Лечил или калечил? Психическая ипостась? После всего, что происходит с моей семьей и со мной лично, я сильно сомневаюсь в том, что совесть Творца дружит со здравым смыслом».

– А здесь вы зачем? – спросил Марк с уважением.

– С той же целью, – борода Федора Михайловича раздвинулась в ехидной усмешке. – Буду тебя править.

– Чем? Речами?

– Нет, вот этим.

Достоевский резким движением снял топор с локтевого сгиба и взмахнул им. Раздался свист, и сталь мелькнула в воздухе холодным лунным отблеском.

– Ну, наконец-то! – обрадовался Марк, вскакивая на ноги.

Шкура упала на пол, полностью обнажив его, но Марку теперь было наплевать на приличия.

– Так куда мне лечь или встать? – спросил он деловито.