Паштет из соловьиных язычков

– К черту! – произносит Марк-младший. – Я никогда не участвовал в этом варварстве!

Он трясет головой, но шипы крепки и длинны. Слово остается на месте.

– Это делал мой отец! – кричит он в стену, зачем-то оправдываясь перед ней. – Его легионы не хотели идти в бой против Спартака! Кто-то боялся, а кто-то сочувствовал. А я тогда был еще совсем маленьким!

Но нет, нет и еще раз нет! Память диктует другое. Губы Марка шевелятся, и в мозгу его всплывают картины давно прошедших лет. Одна за другой…

В самый разгар сражения трибун и центурионы четвертой когорты были убиты, и вся она бежала с поля боя, подставив тем самым третью когорту под атаку с фланга. Третья и так захлебывалась кровью, потому что главный удар варваров пришелся именно на нее. Но она выдержала! И варвары были в итоге разбиты.

Солдаты четвертой когорты к вечеру вернулись в легионный лагерь. А куда им было деваться? По лесам рыскали недобитые отряды варваров, и они не давали пощады ни одному захватчику, в роли которых в очередной раз выступали римляне.

У бойцов позорной когорты отобрали доспехи и оружие (у кого оно было, так как часть легионеров во время бегства бросила его, тем самым облегчив себе ношу). А потом вывели из строя каждого десятого. Ох, как хотели легионеры третьей когорты поквитаться с трусами! Но суть децимации совсем не в этом. Суть децимации в том, что расправиться с частью мерзавцев предстояло другой части мерзавцев!

Им дали пилумы и прозвучал приказ. Каждая девятка, образовав круг, принялась забивать древками копий десятого. Почему именно древками? Потому что половина пилума деревянная, а вторая половина железная. Если дубасить железной частью копья, жертва умрет слишком быстро. А этого-то как раз и не нужно!

Марк, с ужасом окунувшись в действо, развернувшееся у него в мозгу, вглядывался в лица участников.

Половина легионеров работала древками пилумов с необычайной веселостью! Они смеялись и радостно ха?кали. В каждом их уверенном движении сквозила радость, что не они сейчас забиваемы насмерть, что не им достался этот тяжкий жребий.

Зато вторая половина колотила жертв с дикой злобой на лицах, пытаясь поскорее закончить эту страшную бойню. Они испытывали злость к себе самим. Так как убивали своих товарищей, не раз спасавших им жизнь; стоявших с ними плечом к плечу под натиском врага; делившими с ними последний кусок хлеба в трудных походах – да просто друзей, наконец!

И сейчас, работая пилумами, они кляли себя за свою скотскую трусость, проявившуюся сегодня во второй раз, ибо можно было отказаться от этой участи и погибнуть вместе с казнимыми. Но никто не отказался, даже Авл Тораний, забивавший насмерть своего родного брата Квинта, выкликнутого десятым. Слезы катились из глаз Авла, он ревел как зверь и бил, бил, бил в кровавое месиво, которое еще несколько минут назад было для него самым родным на свете человеком в этой варварской лесной глуши…

Марк, вскочив на ноги, заметался по тесной пещере, постоянно натыкаясь на стол и нары.

– Но при чем здесь я?! – вскричал он.

И тут же понял, что смотрит на казнь с самого удобного места, где все видно, и никто ему не мешает. Получается – он главный распорядитель?

– Я был легатом! – заорал он. – А легат не обладал полномочиями назначать децимацию!

Остановившись посреди пещеры, Марк задрал вверх руку с оттопыренным указательным пальцем и, грозя ей неизвестно кому, продолжил:

– Это мог сделать командующий армией! Консул, например, или наместник провинции…

И здесь он вспомнил, что какое-то время сам был наместником Цизальпинской Галлии.

– Я не мог этого сделать! – крикнул он в пустоту как-то совсем уж неуверенно.

Ему вспомнилась его последняя жизнь, где он был преуспевающим промышленником. Эта жизнь никак не вязалась с только что просмотренным сюжетом.

Он вдруг захотел представить себе ужин в ресторане с Шейлой Уайльдхукер, но вместо официанта увидел лишь какого-то окровавленного центуриона, который доложил:

– Децимация окончена. Лопаты для укрепления валов приготовлены. Разрешите задействовать четвертую когорту ночью?

– Да пошли вы все к черту с вашими децимациями, дубинациями и дегазациями! – проорал Марк в сторону выхода из пещеры.

И случилось чудо!

Децимация, отвалившись, упала навзничь, а ее место тут же заняла дубинация.

– Интересно, – облегченно вздохнув, сказал Марк. – Двести ударов дубиналом по заднице – это много или мало?

Он улегся на нары, укрылся шкурами и продолжил размышления.

– Если для легионера – явная смерть. А если для ангела? По-моему, ничего страшного. Ведь ангелы бессмертны…

Он зевнул и провалился в сон.

И что бы ему ни снилось, он спал как младенец, потому что сильно устал после децимации. Даже отряд двуногих и двуруких сусликов, десятым членом которого почему-то оказался Марк, не произвел на него никакого особого впечатления. И когда его выводили из строя, чтобы забить насмерть мисками из-под паштета, Марк только рассмеялся и геройски плюнул прямо в морду главному сусляре.

*

Проснулся Марк от хруста. Кто-то в пещере был и, соответственно, чем-то хрустел.

Марк снял с головы шкуру и открыл глаза.

Солнце уже встало, и потому в помещении было светло как днем. Возле стола спиной к нарам стоял ангел и ел крокодильи яйца. Хотя цилиндр с головы он не снял, конфигурация узкой спины выдала в нем Израиля Кноппера.

– Доброе утро, Изя, – сказал Марк, принимая на нарах сидячее положение.

Спина ангела вздрогнула, хруст сначала усилился, а затем прекратился. У Марка создалось впечатление, что Изя, застигнутый за пожиранием еды узника, вынужден был срочно доесть то, что было у него во рту. Так оно и оказалось.

Сделав несколько судорожных движений руками, которые успели вытереть рот, Израиль Кноппер развернулся к Марку и тихо поинтересовался:

– С каких это пор мы стали так дружны, что позволяем себе общаться по-простому?

– Начать никогда не поздно, – сказал Марк и хлопнул рукой по нарам. – Садись!

– Не могу, – искренне ответил Изя, но, спохватившись, добавил, – точнее – незачем. Я лишь доставил тебе еду.

Он указал на глиняную миску, стоявшую на столе рядом с блюдом, в котором вчера вечером принесли яйца. Марк догадался, что в миске находится обычный паштет. А вот яиц на блюде явно поубавилось.

Утреннее солнце прекрасно освещало Изю, и Марк заметил, что перед ним стоит человек средних лет приятной наружности. Лицо Изи было овальным, большеглазым и горбоносым. Вот только цвет лица совсем не радовал глаз наблюдателя, поскольку был откровенно серым, как будто его посыпали цементной пудрой. И даже темные волосы и карие глаза не скрашивали этой серости. Изя казался смертельно больным человеком.

– Да сними ты свой цилиндр! – сказал Марк, вставая с нар.

Он подошел к столу (Изя предусмотрительно отодвинулся, но на нары садиться не стал), взял в руки миску с паштетом и опрокинул ее себе в рот. Густая теплая каша потекла по пищеводу Марка, и в желудке его стало сразу же сытно и жарко.

– Хорошая вещь! – сказал он, ставя миску на стол.

Ему вдруг захотелось вылизать миску языком, но он вовремя вспомнил о суслике и потому не стал отбирать остатки еды у бедного грызуна.

– Эта тоже неплохая, – вяло ответил ему Изя, показав яйцо, зажатое в руке. – В Латинской Америке устраивают фестивали по поеданию крокодильих яиц. Но там они варятся свежими. Наши повара варят яйца с уже развившимися в них зародышами. Пусть это не кошерная пища, но архангелы разрешают ее есть.

Он был сам не свой. Марк, усевшись на нары, еще раз внимательно взглянул на Израиля Кноппера. Глаза последнего смотрели в одну точку, выбранную на стене. Губы шевелились, подчиненные движению рта, жующего крокодилов, а язык отвечал Марку только по командам мозга, поданным в нужный момент.

– Так и будешь жрать в цилиндре? – спросил Марк.