Домик на дереве

– А если смыть еще грим с его лица? А потом стянуть с него длинный плащ? Что нам откроется? Человеческое лицо?

– Это неизвестно, что там откроется, – хохотнул Степан. – Это не считается.

– Не считается, так не считается, – не отчаивалась Настя. – Но фотография, которой он дорожит, точно должна считаться.

– Это еще почему?

– Это главное доказательство, что он человек.

– Вот с этого момента поподробнее.

– Я уверена, что на той фотографии был запечатлен «Дитя» с мамой. Тот мальчик – это и есть наш пришелец из другого мира.

– Бред! – не поверил Степан.

– А как еще объяснить, почему ему была так важно та фотография?

– Ну не знаю… по многим причинам.

– По каким?

– По многим! – злился Степка.

– Это не ответ, – сказала Настя и обратилась ко мне. – А ты как думаешь?

– Ты, скорее всего, права…

– Вы что сговорились? Ладно, ладно. Я ща такой вопросик вам задам, вы на него ни за что не ответите. Слушайте. Если «Дитя» – человек, то тогда почему скрывается от людей? Как вам такой вопрос? Нравится?

– Может, он скрывается от кого-нибудь? – предположила Настя.

– От кого?

– От врагов.

– У меня знаешь, сколько врагов?

– Нет. Ты не посвящал.

– Уйма! Но я же не бегу в чащу леса и не живу там, как отшельник? Нет, товарищи, не верю я, что «Дитя» – обычный человек. Что-то тут не сходиться.

– У меня тоже есть сомнения, поэтому предлагаю проникнуть в его дом, когда он будет на охоте. И наконец… разгадать эту тайну, которая не дает мне покоя; которая лишала меня нормального сна. Как вы на это смотрите?

– Сугубо положительно, – поддержал мою идею Степан.

– А ты, Настя?

– Нельзя лезть в чужой дом.

– Он шарился в нашем домике, – резонно заметил Степка. – Так что: все честь по чести.

– Ладно, я с вами, – согласилась она.

– Отлично! – обрадовался я. – Тогда предлагаю сделать следующее…

Глава 7

Операцию по проникновению в дом «Дитя тьмы» было принято перенести на следующий день, на ранее утро. Мы договорились встретиться в семь утра у школы №21, на крыльце. К моему удивлению никто не опоздал; у родителей не возникло вопросов по поводу раннего ухода пташек из домов, забранных в липкую атмосферу безмятежности и благополучия. С самого утра стояла жара; солнце единолично главенствовало на сине-голубом небе, нетронутом облаками. Ни дуновения ветерка; деревья замерли, перестав шелестеть листочками. Вообще мне показалось, что замер весь мир, изнывая от жары, прячась от нее, как от незадачливого соседа, который донимает одними и теми же вопросами. Улицы опустели, погрузившись в оковы одиночества; дороги, плавившиеся от солнца, уныло убегали вдаль; во дворах прогуливались разве что собаки да кошки, которые прятались от жары в тени деревьев и крыш от домов.

– Вы готовы? – спросил я, посмотрев сначала на Степана, одетого в хлопчатобумажные штаны на ремне, в старенькую футболку, усыпанную маленькими дырочками и в синюю кепку, а потом на Настя, которая ограничилась строгим костюмом болотного цвета и белым платком на голове.

– Вполне, – радостно ответил Степан.

– А я все еще не уверена, – вдруг сказала Настя, – что мы поступаем правильно. Может, нам оставить его в покое?

– Разве тебе не хочется узнать правду о «Дитя тьмы»?

– Почему же не хочется – хочется! Но не таким вот способом…

– Мы уже обсуждали это вчера! Давайте больше не будем мусолить одну и ту же тему? – поспросил Степан.

На этом и порешили: не обсуждать и не думать о последствиях данного опасного мероприятия, а просто делать то, что запланировали – и ни шагу назад. В семь сорок пять мы были на месте, в моем временном наблюдательном пункте, скрытом от глаз «Дитя». После быстрой ходьбы в лесных просторах, скованных в летнюю жару, у нас появилась отдышка, а одежда пропиталась потом, прилипнув к разгоряченным телам.

– Ну и выбрали мы денек! – Степка лег на землю, пролез промеж камней и достал бинокль, который предусмотрительно взял у отца. – Ща посмотрит, чего наш друг делает.

– Он, скорее всего, уже ушел в лес, на охоту.

– Но мы ведь не знаем наверняка, – сказала Настя.

– Не знаем – и это самое, простите, хреновастое, – шутил Степка.

– Судя по мои наблюдения, – умничал я, – он каждый день приходил домой после обеда, из этого надо полагать, что охотился он по утрам.

– А может, он сегодня не собирается охотиться? Лежит себе дома, поплевывает в потолок.

– Не исключено, – не стал спорить я со Степаном, потому что сам был не уверен, дома он или нет. Но предложил, как мне показалось, разумное решение сложившейся проблемы. – Ждем до полдевятого, если ничего интересного не происходит – идем к дому.

– Да! И будь что будет! – поддержал меня Степан, наблюдая за домом «Дитя».

Как я и предполагал, за прошедшие полчаса ничего не произошло.

– Ну либо он действительно ушел на охоту. Либо спит и ни о чем таком не подозревает, что трое неизвестных хотят ворваться в его дом.

Хоть и двое из нас троих были уверенными, что «Дитя тьмы» – это обычный человек, да к тому же, если судить по комплекции и росту, наш ровесник, все равно у каждого тряслись поджилки, а сердце отбивало безумную чечетку. Знаете, одно дело следить издалека, из-под прикрытия, не мешая никому, а другое дело – красться как дикие лисы за добычей… в чужой курятник. От одной только мысли, что ты нарушишь правила, вторгаясь не по приглашению в частное владение, пускай даже это владение перекошенный дом с гнилыми досками и дырявой крышей – становилось не по себе, худо, совестно на душе; чувствуешь себя преступником без всяких моральных устоев и правил. Честно говоря, я подумывал остановить то, что сам, в общем-то, затеял, но мне не хватила духа и смелости остановиться и пойти обратно, в укрытие; я испугался, что ребята подумают, что я трус и не захотят со мной после этого дружить. Может, я был несправедлив к друзьям, думая, что такая, по сути, мелочь может встать на нашем – дружеском – пути; они ведь не изверги, возможно, все бы поняли и поддержали бы меня, заверив, что идея пробраться в чужой дом – не самая лучшая. Таковой она и являлась – не лучшей, я бы даже сказал, что эгоистичной и ненужной. Почему я не остановился, когда надо было остановиться? Почему я продолжал следить за тем, за кем не должен был следить? Почему я так нагло, так напористо решил вторгнуться к тому, к кому не должен был вторгаться ни при каких обстоятельствах? Зачем мне знать, кто скрывается за черным плащом и толстым слоем грязи? И для чего? Что мне дадут эти знания? Ведь кроме удовлетворения собственного любопытства – ничего!

Входная дверь была заперта. Наглухо. Проверили все окна – закрыты на щеколды; перелезли через забор и обнаружили, что дверь со двора тоже закрыта. Но мы готовились к таким вот сюрпризам, и прежде чем пойти на радикальные меры, на которые собственно и не было желания переходить, мы, точнее я, вскарабкался на крышу дома и проверил крохотное круглое окошко, которое от легкого нажатия руки со скрипом подалось – и отварилось. Мы с облегчением выдохнули; ничего не пришлось разбивать и выламывать; такое проникновение в чуждый дом было не таким преступным, по крайней мере, мы хотели в это верить. На чердаке, кроме пыли, затхлости и валяющегося мусора (ненужных вещей), я ничего не нашел. Не с первого раза нашел люк, который бы вывел меня на первый этаж; света не хватало, его мгновенно поглощала тьма; пришлось рыскать на корячках и искать некое подобие ручки. Ручка нашлась… под половиком. Откинув пыльный половик, я отварил нараспашку люк и меня ослепил резкий дневной свет; из глаз брызнули слезы, я зажмурился. Кое-как спустился по самодельной лестнице, которая ходила ходуном; то и гляди рухнет и погребет под себя. Слава Богу, удалось избежать и падения, и погребения. Я уже не надеялся, что дом окажется чистым и опрятным, но я зря недооценил «Дитя тьмы» – в доме царила практически идеальная чистота, граничащая с легкой дымкой гостеприимного уюта. Беглого взгляда на внутреннее убранство жилища «Дитя» хватило, чтобы сразу же сказать, что он любил и ценил то, что имел. В единственной комнате стоял старый пошарканный стол, на котором водрузились куча исписанных листков, много-много разноцветных банок, паяльник и несколько плат, по всей видимости, от игровых приставок. Рядом со столом разместилась необтесанная, явно сделанная собственными руками стенка, состоящая из четырех шкафов, которые были чем-то забиты, что даже дверцы не закрывались; напротив – видавшая вида раскладушка, на которой был расправлен матрас; над койкой, на стене, висел красный ковер. На полу тоже лежал ковер, закрывая коричневый пол; правда, он был обгрызен по краям, а в центре красовалось желтое пятно; в правом углу лежала плетеная корзина, в ней – замусоленный джемпер (я сразу догадался, что тут спит пес «Дитя тьмы»). Так же я заметил, что в комнате имелась кладовая, запертая на засов. На кухне царил полный порядок: ни крошек на кухонном столе, ни грязной посуде в раковине. Выйдя из дома, в прохладный пристрой, в глаза бросились подвешенные на гвозди несколько пар крыльев разных форм и оперений, столько же черных плащей и ведер вязкого грунта. Потом я уже обратил внимание на груду металлома, покоившегося на полу, причем собранную очень аккуратно, с сознанием дела.

Когда я отворил друзьям двери, те недовольно посмотрели на меня: