Домик на дереве

– Предателям – не место за решеткой. – Он посмотрел на меня холодным, враждебным взглядом, от которого у меня сжалось сердце. – Предатели должны сдохнуть, как и другая падаль. Запомнил?

– Да.

– Вот и хорошо. А теперь молчи и смотри. Внимательно смотри. И не смей убегать, пока я не вернусь. Ты понял?

– Ты куда-то уйдешь?

– Да, очищать нацистское общество от никчемной падали. – Он плюнул на асфальт.

Вдруг из толпы вынырнул невысокого роста мужчина, полный, с широкой плешью на макушке и жиденькими светлыми усиками, одетый в черный костюм-тройку; в руках он держал громкоговоритель.

– Товарищи, минутку внимания! – объявил он и смолк, пока толпа не перестала ропать и шушукаться. – Спасибо. – Молчание. – Здравствуйте, уважаемые национал-социалисты! Вас приветствует Алексей Новиков. Ни для кого не секрет, что я возглавляю в нашем славном городе великую рабочую национал-социалистическую партию имени Силина, которая вот уже тридцать пять лет управляет Романдией. Что такое тридцать пять лет в жизни одного человека, не говоря уже о жизни народа? Так, одно мгновение, один период в современной истории. Что удалось совершить за столь короткое время? Рабочая партия, фашизм и Силин сделали то, что не удавалось никому – мы вернули себе былую, утраченную славу, стали сильнейшей державой мира! Держава, которая от года в год развивается, прогрессирует, диктует! Этих лет было достаточно для осуществления главной мечты Силина: наш народ мог насладиться счастливым и крепким единством, к которому бесчисленные поколения стремились безрезультатно. Я смотрю на вас сейчас, собранных передо мной, как представителей нашего Романдского народа, со всех земель государства, и знаю, что среди вас есть новоизбранные члены – и меня снова переполняют гордость! Сколько же крови мы пролили напрасно, пытаясь достичь этой цели! Сколько миллионов романдцев сознательно или нет, вступили на путь мучительной смерти! Сколько миллионов были приговорены провести свои жизни за стенами крепостей и тюрем. И ради чего? Ради достижения этого идеала – быть единым народом! Сильным народом! А самое главное: свободным! – Слушающие согласились громогласным «Да». – Эта победа далась нам не без борьбы, как подумают циники и другие буржуа. Эта была фанатичная борьба за политическую идею в десятки лет. Сотни тысяч, нет, миллионы романдцев целиком посвятили этой идее себе, свое физическое, психологическое существование. Они с готовностью выносили насмешки и презрение, так же как и долгие, бедные годы постыдного обращения, страшного надругательства и нескончаемого террора. По всей стране мы теряли раненными и убитыми бесчисленное количество товарищей. И наконец, сражаясь за этот успех, мы достигли его, с помощью невероятной энергии и силы смелых решений, которым все фанатично следовали! Я бы подчеркнул, что без нашего единения, без Силина, без национал– социалистической партии, мы бы не вернули то, что по праву принадлежало нам: а именно наши земли, которую мы потеряли во время прошлых мировых войн. Не вернули бы свою честь, свое достоинство, свою гордость, когда нашей страной правила Еврадия, которая грабила нас и принижала, не давала нам развиваться, а наоборот – бросила нас в ненавистное и уродливое лоно бедноты и нищеты. Но мы выбрось из гнилой ямы, оттуда, откуда обычно не выбираются, встали с колен, задрав головы вверх, словно ничего не было, взялись за руки и пошли вперед. И только вперед! Мы не останавливались, да было больно, да было ужасно и невыносимо, но мы шли, невзирая ни на что. И что теперь? Мы правим миром! Оглянитесь на свою жизнь? Как вы живете? В мире, в богатстве, в любви, в земном счастье! Не это ли самое главное? Ни этого ли мы с вами добивались? – Толпа соглашалась с каждым словом оратора, мастером своего дела. Настоящий актер! – Тридцать пять лет Силин потом и кровью добивался для всех нас лучшей жизни. Не щадил себя, работал на «убой» – и продолжает так же работать, чтобы его страна оставалась на Олимпе еще много-много лет, веков. И какую благодарность дарит ему свой народ? Вы знаете? Народ, слава богу, меньшинство, кричит на митингах, что национал-социалистическая партия не дает простому народу ровным счетом ничего, кроме жестокости и малодушия в сердцах. Разве это честно, так относится к человеку, который дал людям жилье, работу, земли – все благо для человечества? Не думаю. Это подло! Ответьте мне, пожалуйста: настоящий патриот, романдец, дышащий благодаря единству своего народа, стал бы так говорить? – Зомбированная толпа яростно отвечала, что «нет», «что так поступили бы только предатели!» – Вот именно: предатели! – Он указал пальцем на сгорбившихся заключенных. – Предатели, просвещающие демократию и незаслуженно осуждающие национализм! Вы – предатели! А знаете, что делают с такими, как вы? Их убивают! – Толпа снова согласилась с оратором; она почти ликовала. Оратор покосился на моего отца, и они друг другу покивали – это был знак, что пора приступать. Отец сделал два шага вперед, за ним, следом, прошагали остальные солдаты элитного отряда ЦЦ; у каждого было по дубинке в руке; они приготовились, ждали команду. Ждали, когда отец прикажет действовать. – Они ждут вас, романдцы! Ждут вашей команды! Если вы хотите избавиться от предателей, которые разлагают нас, наше государство, бьют по хрупкому единству, то вы должны закричать, завыть, скомандовать!

Единый народ был готов вынести единое мнение – убить, прилюдно, жестоко, чтобы другим было неповадно вставать на ошибочный путь, путь демократии, и убеждать других, что этот путь – один единственный, правильный!

На заключенных, в глазах которых застыл леденящий душу страх, посыпался нескончаемый град ударов. Снова и снова. Крик, вопли, рыдания перемешались с хрустом костей и сухожилий; в воздухе застыл запах крови, густой и черной, в которой вкрапливалась, в самые молекулы, человеческая боль, расстилающая по всей площади Силина. Толпа смолкла, глядя, как убивают, без суда и следствия, невинно-виноватых людей; меня сразу же вырвало, а живот скрутило так, что я свалился на асфальт; какая-то женщина с бледным и испуганным лицом помогла мне подняться. Я, борясь со слезами, взглянул на отца, неустанно наносившего удар за ударом по головам жертв, лежавших на земле, не шевелясь; на его лице расплылась то ли оскал, то ли улыбка. У меня было огромное желание выхватить у кого-нибудь пистолет и расстрелять отца, в котором, по крайней мере, в моих глазах, не осталось ничего человеческого, и его пересмешников, возомнивших, что они короли мира и могут решать: кому жить, а кому умереть. Но пистолета не было, да и силы в один миг покинули меня; ох, как трясло меня, словно я только что вылез из холодной реки, даже зубы клацали. Я просочился сквозь толпу, сел на скамейку, подле декоративного дуба – его крона напоминала улей – и заплакал, скрыв лицо потными ладошками.

Я ведь тоже получается предатель, так как скрывал другого предателя, думал я, утирая слезы. И если отец узнает о моем секрете, о моем преступлении, злодеянии, протеста против него, против страны, против общества, он убьет меня, забьет до смерти своей дубинкой – и не поморщиться. Боже, подскажи, что же мне делать? Как быть? Объясни, что правильно, а что – неправильно? Я совсем запутался. Совсем сбился с пути и, наверное, уже одной ногой в могиле…

– О чем задумался, сын? – после суда спросил у меня запыхавшийся отец, оттирая белым платком дубинку, на которой остались капли крови, черные волоски, чужая плоть. Мы шли по парку.

– О том, что правильно, а что – нет, – честно ответил я, не глядя на него; он был мне противен.

– Что правильно? Служить верой и правдой собственному народу, государству, отдаваться им полностью, без остатка, не задумываясь – вот что правильно. А неправильно – быть врагом для общества, для страны, в которой ты живешь, спишь и срешь. – Он загоготал. А потом спросил. – Ты понял? Понял сегодняшний урок?

– Да, – соврал я и ненавидел себя за это; за свою трусость.

– Вот и молодец. – Отец взъерошил мои волосы.

– Не совсем. – Я собрал всю храбрость в кулак.

– Что значит не совсем?

– Зачем вы убили их?

– Ты че как баран, ей-богу! – выругался он; разозлился. – Они ПРЕДАТЕЛИ! Что тебе…

– Это я понял.

– А что ты не понял?

– Почему убивать? Почему не посадить в тюрьму?

– Тюрьма не лечит таких, запомни это, сынок.

– Почему?

– Потому! – Мне казалось, что он сейчас от злости вытащит дубинку и начнет молотить меня прямо на улице, на глазах прохожих, а прохожие пройдут мимо и ничего не скажут; они подумают, что командир из отряда ЦЦ поймал какого-то воришку и наказывает его; никто не остановит; никто.

– Почему люди не имеют право выбора…

– Что ты там прошептал?

– Ничего.

Отец все прекрасно слышал, поэтому залепил мне хорошую затрещину, отчего к глазам вновь подступили предательские слезы. До самого дома мы шли в гробовой тишине; нам нечего было сказать друг другу; слова сами себя исчерпали – и надолго. С того дня я почти не разговаривал с отцом, разве что рядовыми фразами, когда того требовали обстоятельства; а так с каждым прожитым часом, днем, я отгораживался от него, воздвигал между нами каменную стену, все выше и выше, пока мы перестали знаться друг с другом. Мать говорила, что я потерял – вычеркнул из своей жизни – отца, когда началась Гражданская Война. Но это произошло намного раньше – тогда, когда он швырнул в нее бокал с остатками вина; тогда, когда убил, на моих глазах, несколько человек, которые, по мнению общества, не должны были волочить жалкое существование с Богами, с родманцами. Была еще одна причина, веская и основополагающая, почему я остался без отца при его жизни, но о ней мне придется умолчать; скоро вы обо всем узнаете, поверьте мне.

Глава 9

Каникулы шли своим чередом, пролетали так же быстро, как стая журавлей на фоне вечернего малинового неба, готовящегося встретиться лицом к лицу с тьмой, всепоглощающей и победоносной; мы продолжали ревностно хранить страшную тайну, которая тяготила нас, словно кто-то надел на наши плечи тяжелые рюкзаки; мы верили, что за эти мучения – в основном, психологического толка, – выпавшие на нашу долю, нас ждет вознаграждение, «Дитя тьмы» объявиться и расскажет, почему он стал тем, кем стал. Но он, к моему разочарованию, не объявлялся, исчезнув в дымке времени, в пространстве, безликом и беспечном. Помню, я однажды заикнулся о том, что пора бы нам навести тайного друга; друзья были настроены против моей идеи: один сказал, что нечего якшаться с предателями, а другая была рада, что «Дитя» исчез, и надеялась, что он больше не вернется.

– Да ну вас, в пень дырявый! – обижено пробурчал я, бросил карты на стол, вышел из-за стола и посмотрел в окно, отвернувшись от друзей, не желавших соглашаться со мной; мой эгоизм зашкаливал, в двенадцать я не мог им управлять, лишь по истечению многих лет обуздал его и приручил.

– Че как девчонка обижаешься! – сказал Степка, держа в руках ворох карт. – Пойдем доигрывать.

– Не хочу, – отрезал я. – Ты все равно проиграл бы.

– Ага, щас! Наговоришь тут! – Мы играли в традиционную карточную игру, в «дурака». – Я знаешь, столько раз выкручивался из полной опы под конец игры, даже и не счесть, товарищ. А ты говоришь…

– Настя тебя сделает.

– У нее кишка тонка! – Степка подмигнул Насте и засмеялся; та в ответ улыбнулась ему.

– Саша, почему тебя все еще волнует «Дитя»? – спросила Настя.

– Не стоило у него это спрашивать, – советовал ей хихикающий Степка, непредусмотрительно обнажая свои карты.

– А тебя не волнует? – спросил я.

– Немного… почти нет. – Она выложила на стол двух дам – пиковую и крестовую; Степан матюгнулся и покорно взял еще две карты, для коллекции. – Мы же узнали то, что хотели. Он – человек, а не гость из соседней планеты.

– Да, это мы выяснили, – согласился я, продолжая смотреть в окно, на верхушки деревьев, которые покачивались из стороны в сторону. – И я рад, что он оказался человеком.

– Хотя было бы круто, если бы он был инопланетянином, – вставил Степка, у которого карты не помещались в одной руке; ему пришлось задействовать вторую руку.

– Но я ничего не знаю о нем, как о человеке, – подытожил я.

Настя сделала ход конем: бросила на стол двух королей – пикового и крестового.

– Ты это специально, да? – возмутился таким исходом сражения Степан. – Издеваешься? Издеваешься?

– Издеваюсь.

– Черт! Только не говори, что у тебя там два туза, сама знаешь каких мастей.

Настя обнажила последние две карты – две шестерки красных мастей – отчего Степан загоготал и восхитился компаньоном по игре.

– Нет, ты видел, а, как она меня сделала? Вот черт же! Девчонка с таким позором меня в дураках оставила. С погонами!