Домик на дереве

Отец взял в правую руку бокал, сделал два больших глотка – на дне оставалось немного вина – на мгновение замер, задумался, а потом бросил его прямо в мамино лицо.

От неожиданного удара мама повалилась с табуретки и упала на спину; разбился хрусталь – еще одно семейное счастье. Я, сдерживая слезы, подбежал к ней – и с ужасом увидел, что на ее лбу зияла кровавая полоска; бровь была разбита. Она плакала, пытаясь спрятать от меня свои горькие слезы. Я обнял маму.

– Герой, помоги ей лучше встать с пола.

– Я ненавижу тебя! – Во мне пылал огонь ярости, пламя несправедливости. Если бы я был старше и сильнее отца, я бросился бы на него – и избил. – Ненавижу! – Слезы текли по моим щекам; внутри что-то клокотало. – Это я сказал деду, что ты бьешь нас! Я! Я! Я! Чтобы он проучил тебя!

Отец, молча, поднялся из-за стола и пошел ко мне; я не растерялся, поднял с пола острый осколок разбитого бокала, крепко сжала его в руке, и рассек им воздух.

– Не подходи! – рявкнул я.

– На собственного отца руку поднял? Не стыдно?

– Не подходи!

Он не послушал и ринулся на меня, как бык на красную тряпку; я размахнулся и поранил его руку. Отец вскрикнул; закапала кровь.

Он на секунду остановился, чтобы нанести ответный удар.

***

Последующие полчаса я помню смутно, отрывками, которые никак не могу собрать воедино, в цельную картину. Отец ударил меня, кулаком по голове, я потерял сознание, а потом раз – я уже бегу по улице, держа в руках помятую коробку с роликами. Бегу к домику на дереве, так как понимаю, что это безопасное место, в котором можно отгородиться от несправедливого мира. В мире, в котором правят такие тираны, как мой отец, лишенный сострадания, доброты и чувства меры.

Я забрался в домик и разрыдался, рухнув на дощатый пол вместе с коробкой; я никогда в жизни так не рыдал, как в тот вечер. Перед глазами плыл фрагмент за фрагментом: вот отец швыряет в маму бокал с вином, та падает и лежит на полу, сгорая от стыда, от унижения, я беру в руку осколок от разбитого бокала и раню отца, который подходит слишком близко к нам.

Когда я успокоился, на улицу опустились сумерки. Я выглянул из круглого окна (во время стройки дома мы со Степаном решили, что здорово иметь такое же окно, как у «Холлитов»), занавешенного плотной тканью – и вдохнул свежий лесной воздух. Стало намного легче. На безоблачном, высветившемся небе засверкали спутницы ночи – звезды; на западе преобладала палитра розовых и фиолетовых оттенков. Глядя на вечернее небо, невольно возникали мысли, что небо – это мастерки нарисованное полотно на холсте, на которое невозможно налюбоваться и которое невозможно разлюбить.

Я спрятал коробку с роликами под скамью и собрался идти домой, хотя никого желания возвращаться не было, но тут обнаружил кое-что очень интересное: на пыльном полу остались чужые следы… и явно не мои.

Он был здесь, прошептал я и чисто интуитивно обернулся. Удостоверившись, что никого нет, я принялся обследовать пол и по «горячим» следам понял, что «Дитя» тщательно обследовал наш дом, заглядывая в каждый укромный угол. Он доел шоколадные конфеты, которые лежали на столе; поиграл с футбольным мечом; побаловался с игральными картами; полистал наши взрослые журналы, выкурил одну сигарету. Почему я так решил? До его прихода пачка сигарет «Дальний край» была запечатана и предназначалась для одной цели: на черный день.

– Кто же ты такой? – спросил я и наткнулся на сложенную в несколько раз фотографию, лежавшую под столом. Развернул ее и увидел женщину южной национальности, обнимающуюся с семилетним ребенком; они лучезарно улыбались. Я предположил, что это мама с сыном, так как они были похожи друг на друга: смуглая кожа; черные, как сама ночь, волосы; носы с горбинкой; глаза, большие и черные, которые очаровывали с первого взгляда.

Чья это фотография, подумал я и в тот же миг услышал подозрительный шорох. Выглянул в окно, я заметил тень, пробегавшую среди черных стволов деревьев.

– Черт! – выругался я, положил фотографию в задний карман штанов и вынырнул из домика.

Только я выбежал на протоптанную лесную дорожку, вьющуюся среди вязов, как мне навстречу вышла знакомая фигура в плаще – это был он, «Дитя тьмы». Я естественно остановился и замер; он тоже, тем самым преградив мне путь к дому. Так мы простояли друг напротив друга, наверное, минуту-две. Он смотрел на меня, я – на него; я слышал стук собственного сердца; чужое дыхание; и ветер, шепчущий с помощью листьев.

– Что тебе надо? – спросил я. В ответ – тишина, напряженная и вязкая. Я набрал в легкие побольше воздуха, сжал кулаки и решился сказать. – Если не хочешь общаться, то, пожалуйста, отойди с дороги, мне нужно домой идти.

Он молчал и стоял как истукан, словно пустил корни. Я не знал, что делать и что предпринять, чтобы выбраться живым и невредимым. Я действительно думал, что моя жизнь под угрозой и еще чуть-чуть она оборвется от его острых, как нож, когтей.

Я, на свой страх и риск, сделал шаг вперед; он как стоял на одном месте, так и стоял, внимательно наблюдая за мной. Сделал второй шаг – и снова никаких результатов.

Если так пойдет, думал я, то мы неминуемо столкнемся лицом к лицу, в неравном бою, после которого мне уже не встать с земли.

– Оставь! – крикнул он каким-то неестественным, механическим голосом, когда я шагнул еще раз. – Нельзя! Не подходи!

Я замер, в ожидании худшего, непоправимого, в ожидании смерти, подобравшейся ко мне так близко, что я даже почувствовал ее дурной, вонючий запах. Или это этот запах исходил от него?

– Мне нужно то, что ты собрал у меня, – сказал он.

– Но я ничего у тебя не забирал.

– Отдай! Она принадлежит мне!

– Что тебе принадлежит?

– Ты положил ее в карман!

– Фотография что ли? – удивился я. В голове сразу же пронеся вихрь вопрос. Неужели она его? Зачем ему фотография с людьми? И почему она так ценна для него? Что в ней такого особенного, чтобы пришелец с другой галактики заинтересовался ей? Мало того что заинтересовался: он ради фотографии, по сути, незначительного клочка глянцевой бумаги, вступил со мной в контакт.

– Да. Ты украл ее!

– Я не крал. Она лежала под столом в нашем домике. Я просто поднял ее с пола…

– И положил в карман!

– Прости, я не хотел ничего такого. – Пришлось оправдываться, чтобы сохранить жизнь; запах-то смерти я продолжал чувствовать. Конечно, хотелось спросить у него, какого черта он вторгся на частную территорию – и бесцеремонно там шарился, как у себя дома; но не зря говорят, что молчание – золото. Я достал из заднего кармана брюк фотографию и протянул ему; правда, он был в десяти метрах от меня. – Я рад, что фотография нашла своего хозяина.

– Положи ее туда! – приказал он и указал на ближайший от меня вяз. – На землю! И не замарай ее!

– Хорошо, хорошо.

Я сделал то, что он просил.

– Теперь двадцать шагов назад!

Я сделал шагов тридцать назад, не меньше; как говорится, на всякие пожарные. Когда я остановился, он торопливо зашагал к дереву, поднял с сухой земли фотографию, проверил ее целостность, а потом убрал в глубокий карман плаща. Взглянув в мою сторону, и убедившись, что я стою на месте и никуда не собираюсь бежать, он сказал:

– Я не буду тебя убивать, если ты закроешь глаза и посчитаешь до ста.

– Обычно так говорят, когда хотят убить.

– Так говорят люди, а не я! Закрывай глаза и считай! Или широко открой их – и умри!

Я как можно быстрее закрыл глаза и начал считать.

– Вслух! – скомандовал он.

– Один, два, три…

– У меня хороший слух! Я слышу взмах ресниц! Так что не открывай глаза раньше времени!

– Четыре, пять, шесть.

Досчитав до ста, я открыл глаза и увидел только лес, забранный в густую темноту, в тихую и теплую ночь, умиротворенную пением сверчков и приятным для слуха воем ветра. Я расплылся в улыбке и даже позволил себе такую вольность: попрыгал на одном месте, радуясь, что столкнулся лицом к лицу с пришельцем и остался жив, хотя шансы выжить были минимальными. Или… он был не таким опасным, как я себе это придумал?