Домик на дереве

Я так и не признался деду, что отец иногда наказывает меня и маму; дед долго ждал моего признания, но через некоторое время сдался.

– Зря ты выгораживаешь отца. Зря! – объявил он и закурил. – Безусловно, с тобой можно идти в разведку. Тайн ты не выдашь, даже самых безобидных и нелепых. Честь и хвала тебе, товарищ. Но это одна сторона медали. Про вторую я не буду напоминать тебе. Лишь объясню: то, что сделал, делает и возможно сделает снова твой отец… это далеко не по-мужски, и не почести. Ты должен это понимать. – Молчание. – Видишь ли, внук, иногда надо молчать, а иногда – нет. И этот случай как раз из тех, когда не надо молчать и скрывать правду. Не хочешь признаться?

– Нет.

– Твердолобый, как я. – Дед улыбнулся и сразу же сбросил лет десять. – Ну и ладно. Я и без признания и так все понял, что мой сын распускает руки. Знаешь, как я догадался? – Я не успел ответить, он продолжил говорить. – Когда я спросил, бьет ли тебя отец или нет, ты ответил, что «нет». Одно единственное слово, произнесенное за минуту. Как-то маловато. Если мой дед спросил бы у меня, бьет ли меня отец, знаешь, чтобы я ему сказал: «Ты что, старик, совсем ополоумел! Мой отец никогда не подымал на меня руки, и я уверен, что никогда не поднимет, так как он самых честных правил». Ты понимаешь, внук? Понимаешь, понимаешь. А ты просто сказал «нет», тем самым выдав себя. Сегодня у меня состоится очень серьезный разговор с твоим отцом. Так можешь ему и передать. Пускай ждет меня к пяти.

– Я…

– Больше ни слова, внук. Прибирай гараж и дуй домой. И подумай над моими словами. Хорошенько подумай. Поверь мне, в будущем тебе это пригодится. Если ты научишься понимать, когда надо говорить, а когда держать язык за зубами – из тебя, возможно, получится настоящий мужчина. А сейчас ты пока пацан, который ошибся. Я на тебя по этому поводу не серчаю и не обижаюсь. Немного злюсь. Но это нормально. Все, давай, за дело.

После этого дед больше не проронил ни слова; пока я тщательно прибирался в гараже, он прокатился на «Мерседесе» по жилому району, удостоверился, что все в порядке, что работа сделана на совесть – и позвонил хозяину, чтобы он забирал своего черного «коня» благородной породы. Тот приехал на такси через десять минут после звонка; протянул деду деньги, поблагодарил, пожал руку, что-то шепнул, сам же рассмеялся, потом сел в машину и укатил. Дед пересчитал деньги, пятерку отсчитал мне, остальное положил в карман промасленных штанин.

– Но мы ведь договаривались на два рубля за смену? – изумился я, держа в руках, по меркам двенадцатилетнего юнца, огромные деньги, на которые можно было купить половину велосипеда «Динамо».

– Дают – бери, – сухо ответил он и пошел напоследок проверять гараж; все ли отключено.

– Спасибо.

– Иди уже. – Он махнул мне рукой. – Завтра не опаздывай.

– Я могу подождать тебя?

– Не надо. Я хочу прогуляться. Один. Старикам это иногда необходимо.

– Хорошо. Ну, пока!

– До завтра.

Но домой я не пошел; в голове созрел идеальный план, куда потрать заработанные деньги. Настя пару раз говорила мне, что хочет собственные ролики, а не те, что ей достались по наследству от старшей сестры; они были старыми, пошарканными и неудобными.

По дороге до магазина я вспомнил о нашем разговоре с дедом и меня терзали закономерные вопросы: что будет после их разговора по душам и как сильно мне достанется? Хоть и дед уверял меня, что мне можно не волновался, но я волновался, ибо знал отца и мог с легкостью предположить, какие он предпримет по отношению ко мне меры.

Настя ушла с папой в гости к бабушке за пять минут до моего прихода; пошла с папой в гости. Естественно, я огорчился, дабы воздвигнутые планы рухнули, как спичечный домик от порыва ветра. От магазина до самого Настенного дома я представлял, как она нехотя – мол, да зачем, да не надо было, да неудобно – возьмет коробку в руки, откроет ее, увидит там белые ролики с розовыми шнурками и вся просияет в улыбке, а потом возможно обнимет меня и поцелует в щечку.

– Ей что-нибудь передать? – спросила ее мама, одетая в домашний халат в цветочек.

– Скажите, пожалуйста, чтобы она позвонила мне, когда придет, – попросил я.

– Передам. Будешь яблочный сок?

– Нет, спасибо. – На самом деле я хотел пить, особенно яблочный сок, но природная скромность взяла надо мной вверх; как обычно, в общем-то.

– Не скромничай. Подожди.

Выпив стакан холодного яблочного сока, я поблагодарил Настину маму и побрел домой. Кстати, разочарование от того, что я не подарил подарок, само по себе рассеялось – неужели всему виной была жажда? – и у меня снова выросли крылья; я снова представил, как вечером, под самые густые сумерки, дарю ей ролики – а Настя целует меня. В моих мечтах всегда преобладали поцелуи, а куда деваться, когда сердце безнадежно любит, не выкинуть же его?

***

– Что в коробке? – поинтересовалась она, когда я разулся и поспешил в свою комнату, держа в руках коробку. Мама последовала за мной.

– Подарок.

– И кому этот не маленький подарок? Случайно не мне?

– Нет, мам, не тебе. Другу.

– У тебя, к моей огромной радости, теперь два друга. Кому из них?

– Насте.

– Я так и поняла. Что в коробке?

– Ролики.

– О, дорогой подарок!

– Я знаю, но дедушка сегодня был щедрым. Дал мне пятерку.

– Балует он тебя. Балует.

– Я просто хорошо выполняю его поручения.

– Я не сомневалась в этом. – Мама задумалась. – А у нее что, нет роликов?

– Есть, но нее. Старшей сестры вроде бы. Они старые, она стесняется их надевать. Вот я и решил купить, чтобы мы вместе катались на роликах.

– Правильно и сделал, дорогой. – Она взъерошила мои волосы на голове. – Папе не слово об этом, ага?

– Я же не себе купил?

– Все равно он не одобрит. И ты знаешь почему.

– Знаю, – согласился я и спрятал коробку под кровать.

– Меньше знает – крепче спит.

До прихода отца, мы решили пересмотреть «Венецианские каникулы». Веселый, добрый и романтичный фильм с ее участием; мы любили его и частенько включали, когда не было настроения.

До замужества мама успела сняться в четырнадцати лентах, которые пользовались успехом как у критиков, так и зрителей; она умела выбирать хорошие проекты из миллиона неудачных, откровенно плохих. Последняя роль принесла ей ворох престижных наград, в том числе «Золотого Льва» и «Бронзовую Софу» за лучшую женскую роль. Зарубежные критики, а так же киноакадемики единогласно признали ее лучшей в данной ипостаси. Газета «Время» написала следующее: «С ролью домохозяйки, которая пошла на фронт, чтобы защищать свой дом, страну от агрессоров, актриса не просто справилась, она прожила этот образ – и достойна всех кинонаград в уходящем году. Другая газета «Истории Империи» написала так: «Ее талант – обезоруживает, ее игра – обескураживает, ее красота – сбивает с ног. Одна из лучших актрис своего времени! Если она продолжит в том же духе – весь мир будет у ее ног». По истечению тринадцати лет ее все еще звали в кино и в театр, но она только и делала, что отказывалась от заманчивых предложений.

Однажды я спросил у нее, почему она перестала сниматься; на что она ответила: «С такой сумасшедшей работой, которая отнимает у тебя уйму времени и сил, я не смогла бы всегда быть с тобой. Надо было выбирать: либо работа, либо семья. Я выбрала семью и нисколько не жалею». Если раньше, лет в семь, я верил ей, то потом ее слова потеряли в весе, потому что я узнал горькую правду – отец запрещал ей сниматься, таков был закон.

Когда пошли титры, мама всплакнула; я с удивлением посмотрел на нее и сказал:

– Мам, надо смеяться, а ты плачешь. Фильм ведь закончилась хорошо.

– Это слезы радости.