Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский

Он возвращается в Киев с победой, однако киевской торговле мало помогает взятие Бельза. Ему приходится поклонится Мстиславу, который по-прежнему беспечно охотится и пирует в Чернигове, точно никогда не видел в глаза поля брани. Разжиревший Мстислав с такой же разжиревшей дружиной по первому зову является в Киев, готовый вновь обнажить было заржавевший, а ныне вновь навостренный меч.

Обстоятельства благоприятствуют братьям. Обессиленный Мечислав, побитый несколько раз, понуждаемый поражениями признать себя вассалом германского императора, не способен отразить внезапное нападение ещё и восточных соседей. Братья не только возвращают Русской земле отторгнутые поляками Червенские города во главе с Перемышлем, но глубоко вторгаются в Польшу, побивают поляков везде, где встречают, и, утомленные, взяв громадный полон, возвращаются по домам.

Беспечный Мстислав свою часть полона отправляет на восточные рынки. Рачительный Ярослав закладывает по Роси крепости Юрьев, Богуслав и Корсунь, в обережение от нашествия печенегов, и заселяет их пленными ляхами, дав им вместо неволи все права воинов, чтобы отныне не опустошали, не грабили, а стояли на страже Русской земли.

Скоро становится ясным, что Мстислав проделывает свой последний поход. Как всегда выезжает он на охоту, как всегда в отчаянном азарте бросается в погоню за уходящим от него кабаном, вдруг сваливается с коня и в одночасье расстается с жизнью, столь же бурной, сколь и беспутной, и остается в памяти потомков от витязя, как он резал Редедю перед полками касожскими и как делил с братом Русскую землю.

Братья Ярослава к тому времени исчезают неизвестно куда. От Всеволода и Станислава не остается ни документа, ни строки под пером летописца.

Один Судислав сидит в Пскове, непонятно, сидит просто так, в качестве бедного родственника, или на правах удельного князя. Непонятно и то, что происходит между Судиславом и Ярославом после бесславной кончины Мстислава.

Очень возможно, что Судислав, возомнивший себя к тому времени витязем, потребовал от Ярослава своей доли наследства, то есть половины Русской земли, на что не имеется у него ни воли, ни дружины Мстислава.

Ярослав не считал нужным и полезным для государства делить Русскую землю даже с воинственным и опасным Мстиславом. Тем более не считает нужным и полезным для государства делить Русскую землю с слабосильным и ничтожным последышем отцовского семени. Его люди хватают Судислава, едва он успевает раскрыть рот, чтобы заявить о наследстве, и сажают в поруб, в подземелье, которое служит в то время тюрьмой.

Так Ярослав становится единодержавным правителем Русской земли, громадного пространства от Волги до Балтийского побережья, Польши и Венгрии, от Белого моря и Ледовитого океана до верхнего течения Оки и порогов Днепра.

Любому другому остается только почивать на лаврах, надуваться тщеславием, охотиться на дикого зверя да пировать, как на старости лет охотился и пировал беспечный Мстислав.

Ярослав же не может не сознавать, что на этом громадном пространстве не существует единства, и чем дальше, тем единства становится меньше. На этом громадном пространстве стремительно вырастают и крепнут по меньшей мере три крупных центра, вырастают и крепнут на золотоносных торговых путях, обогащаются так, как и не снилось ни одному европейскому городу, на соблазн и зависть европейских захватчиков.

Беда единственно в том, что они вырастают, крепнут и богатеют на разных торговых путях, вовсе не связанных или мало связанных между собой.

Киев вырастает, крепнет и богатеет на великом шелковом пути, испокон века идущем из Китая на Хорезм, на Бухару к низовью Волги на Тмутаракань и далее в южные германские города, и так важна, так обильна эта дорога, что всё чаще на торгах Киева появляются торговые люди из Регенсбурга, Аугсбурга, Мюнхена и даже Парижа.

Ростов Великий и Ярославль вырастают, крепнут и богатеют на великой волжской дороге, ведущей с Белого моря на Каму и Каспий.

Великий Новгород вырастает, крепнет и богатеет и на великой волжской дороге, и на великом пути с берегов Ледовитого океана в Швецию и на север Германии и на Рейн.

И чем крепче, чем богаче они, тем меньше испытывают желание признавать над собой власть великого князя.

Собственно, для какой надобности Великому Новгороду, Ярославлю, Ростову Великому киевский князь?

Единственно для того, чтобы утвердить их права на золотоносном торговом пути, а утвердил, так всего доброго, с мелкими неприятностями как-нибудь управимся сами. И управляются, ничего в том мудреного нет.

Ярослав и тут находит неожиданное решение. Едва подрастает его старший сын, они оказывают Великому Новгороду честь своего пребывания. Он оставляет новгородцам Владимира, однако не как удельного князя, подобно Мстиславу, а всего лишь в качестве своего представителя.

Великому Новгороду такой представитель, конечно, не нужен, но новгородцы и рта не успеваю раскрыть, как Ярослав затыкает его новой грамотой.

Великий Новгород и по новой грамоте Киеву дани не платит, поскольку Киев уже так богат, что не нуждается в каких-нибудь двух-трех тысячах гривен, а новгородцам приятно.

Смысл новой грамоты в праве суда. Как в любом русском городе, в Великом Новгороде, населенном разного рода изгоями, бродягами, искателями приключений или наживы, бесчинствуют все, и все прибегают к суду, из опасения перерезать друг друга по обычаю ока за ока и зуба за зуб, только судьи у каждого разные, у дружинника князь, у торгового человека посадник, у мастерового уличный старшина, у смерда и вовсе тиун, холоп боярина или князя.

И Ярослав своей второй грамотой вводит единый суд для Великого Новгорода. Отныне всех судит князь или его представитель, отныне в Великом Новгороде может установиться хоть какой-то порядок, без которого нормальная жизнь невозможна, а княжеская власть из вождя наемной дружины неожиданно вырастает до громадных размеров и становится властью всей Русской земли.

Торговые люди умеют считать свою выгоду, и потому Великий Новгород не только принимает Владимира Ярославича, не только благодарит Ярослава за новую грамоту, но превращает обе грамоты в нечто вроде святыни, на которой в позднейшие времена обязан дать клятву на верность Великому Новгороду каждый князь, которого новгородцы призывают к себе на обережение внутреннего порядка и золотоносных торговых путей.

Ярослав не успевает насладиться благодарностью новгородцев. С юга скачет гонцами известие, что печенеги движутся без числа, проходят Юрьев, Богуслав и Корсунь, предательством или трусостью ляхов не давших им боя и направляются к Киеву.

Вновь Ярослав нанимает варягов и призывает новгородцев на помощь и с новым войском неожиданно появляется в Киеве.

Киев уже осажден. Печенеги стоят на горе, однако кочевники ещё не владеют искусством брать города, а потому ждут, когда сами горожане сдадутся, не выдержав голода.

Ярослав уже не ждет нападения, как ждал бывало при Любече, Листвене и Берестье. Он выходит навстречу врагу и строит своих воинов так, как строил Мстислав: в центре ставит варягов, на левом крыле новгородцев, на правом крыле киевлян, и сам первый атакует противника.

То было в те рати и в те походы,
а такой рати не слыхано!
С раннего утра до вечера,
с вечера до света,
летят стрелы каленые,
гремят сабли о шлемы,
трещат копья булатные
в поле незнаемом…

Только на закате, когда кровавое солнце свалилось за горизонт, одолевает Ярослав печенегов. Печенеги бросаются в бегство. Одних побивает конница Ярослава, другие тонут в протоках Днепра, немногие в пыли и в крови достигают кочевий, так попотчеванные русским гостеприимством, что впредь остерегаются даже глядеть в сторону русских украйн.

4

И опять времени Ярославу не отпускается для торжества.

Архиепископ Иоанн умирает в Охриде своей смертью, что в Болгарии под властью греков величайшая редкость. Михаил Пафлагон, бывший меняла, по случаю греческий царь, несчастная жертва падучей болезни, жалкий раб патриарха, попов и монахов, повелевает отныне упразднить в Болгарии архиепископство и лишить болгарскую церковь даже тени самостоятельности. Отныне болгарская церковь – всего лишь одна из многих епархий, подчиненных царьградскому патриарху, крепко-накрепко связанная им по рукам и ногам. Грек Лев становится архиепископом в Охриде, рукоположенный и поставленный патриархом.

Для Ярослава это истинная беда. Одним махом кончается покровительство болгарского архиепископа, а с ним и почти полная независимость русской церкви и её священнослужителей. Сила сложившихся обстоятельств ставит его перед выбором: либо он с покорностью признает далеко не ласковую власть царьградского патриарха, либо провозглашает полную независимость и сам становится во главе русской церкви. В первом случае русская церковь заполнится не только не дружественными, но прямо враждебными греками. Во втором её епископы, попы и дьяконы лишатся благословения высших инстанций и в глаза прихожан потеряют право богослужения, отпущения грехов и наказания за грехи, и без того слишком шаткое в глазах вчерашних язычников.

Смирение или бунт.

Смирение постыдно и вредно. Бунт бессилен, а потому ещё более вреден.

И Ярослав смиряется, хоть и притворно, в надежде выждать момент и настоять на своем, если не обвести вокруг пальца, то устрашить греков силой оружия.

Тотчас в Киев назначается митрополитом грек Феопемпт. Вместе с ним русская церковь попадает на шестьдесят первое, позднее на семидесятое место в списке греческих митрополий, а с киевским князем даже говорить не хотят, не желают пускать к себе на порог.

И тотчас вскипают на Русской земле безобразия в духе расизма. Поставленный царьградским патриархом митрополит не признает ничего русского или болгарского. Он скопом и без разбора запрещает всё, что хоть сколько-нибудь напоминает о том, что с момента крещения русская церковь была независимой.

Он не признает Десятинного храма, построенного Владимиром и освященного охридским патриархом-болгарином и не только отказывается возносить там молитвы, но и отвращает от него взоры свои.

Он не признает Бориса и Глеба святыми, и не только потому, что они были русскими. Видите ли, этот Борис носит языческое имя крестителя Болгарии царя Бориса, а в крещении носит имя Романа, сына царя Петра, который объявил западную Болгарию независимой от Восточной Римской империи. А Глеб, при крещении нареченный Давидом? В честь кого? Не смейте думать, что в честь библейского царя! Вовсе нет! В честь македонского царя Давида, который имел дерзость нанести несколько поражений доблестным войскам константинопольского монарха! И под его пятой затихает культ Бориса и Глеба, правда, затихает только на время.

А летописи? По мнению ослепленного грека в первоначальных русских летописях, которые издавна ведутся во всех городах, ни намека на истину нет. Он собирает эти первоначальные летописи и на митрополичьем дворе собирает образованных греков, которые владеют болгарским и русским, и эти умники уничтожают первоначальные летописи и в поте лица трудятся над летописным сводом. Только этот свод по их милости и доходит до нас.

Чего они добиваются? Они силятся убедить себя и других, что болгары были мусульманами, что крещение Владимир принял в Корсуни и что до этого самого Феопемпта в русской церковной жизни ничего путного не было.

Хуже всего для него то, что киевский князь находится в близком родстве с императорами Восточной Римской империи, а потому имеет права на императорский трон, а потому из летописного свода исчезает царевна Анна, только её венчание с русским варваром и её безвестная смерть, а её дети приписываются скопом Рогнеде, хотя известно, что у Рогнеды был всего один сын, а мраморная гробница Анны стоит в Десятинной церкви у всех на виду рядом с такой же мраморной гробницей её неверного мужа Владимира.

Отравленный шовинизмом, греческий пастырь глядит высокомерно, с брезгливым презрением на невежественную страну, на дикий народ, который собирается просветить и возвысить. Ничего путного он в ней, а если находит кое-какие проблески новой культуры, он их отрицает или присваивает себе. Из его безобразного летописного свода выходит, что до его пришествия в Русской земле не было ни архиепископов, ни епископов, ни монастырей, ни грамотности, ни книг, ни даже сколько-нибудь приличных церквей, разве что Десятинная церковь, возведенная новокрещеным Владимиром, да и та никуда не годится, поскольку возведена по болгарским канонам и освящена патриархом из той же презренной, бунтарской среды.

О нет! Это он рукополагает епископов и попов. Это при нем заводятся первые монастыри и первые книги, это при нем появляются первые школы и первые переписчики книг. Он является на Русскую землю при жизни святым, способным творить чудеса: стоит ему только сказать, повелеть, и всё станет так, как он скажет и повелит.