Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский

И Ярослав своей властью ставит над ними руководителем мостника, определяет мостнику корм и отправляет вирника этот корм из каждого дома только что не клещами тянуть, поскольку своей волей мостнику корма никто не дает.

После этих усилий стены и мостовые все-таки исправляют, да это ещё не беда, как говорится, настоящая-то беда ещё впереди.

Не ведомо никому, надолго ли мир. Стало быть, дружину нельзя распускать. Все согласны: нельзя. Однако ж дружину надо кормить. А зачем? С нами никто не воюет, а уж мы-то и вовсе ни с кем воевать не хотим, нам и так хорошо!

Прежде, когда Киев грозил войной Великому Новгороду, или на Киев шли печенеги, или Ростову Великому не было житься от местных разбойников, засевших при слиянии Которосли и Волги, дани платились охотно, по грохоту колокола народ сбегался на вече, приговаривали своей волей по стольку-то гривен с богатого человека, с мастерового и с подгороднего смерда и собирали в помощь дружине народное ополчение.

Нынче не то. Дани собираются силой. О добровольных сборах и заикнуться нельзя. Дружина содержится из казны, а казна пополняется всё скудней да скудней. Полно, братцы, стоит ли развязывать кошелек! Врага-то ноне ни с какой стороны не видать!

Порой у Ярослава кругом идет голова от всех этих дрязг. Он всё чаще спасается в Берестове, подгородней деревне, от надоевших, уму не постижимых забот. Хоть кол на голове теши русскому человек, а он всё свое, толку от него не добьешься на грош.

В Берестове у него благодать. Можно вдоволь насидеться с удой, часами глядя на поплавок, Можно читать хоть всю ночь напролет. Ещё приятней своей рукой переписывать любимые книги. И уж поистине наслаждение мирно беседовать с Иларионом, местным попом.

Это редки замечательный человек, разнообразно и глубоко образованный, философ, первый русский писатель, с несомненным талантом, с сытным даром многоцветного русского слова, проповедник именно русского, не византийского толка, автор сочинения изумительной мудрости и красоты с длинным названием «О законе Моисеем данном о благодати и истине Иисус Христом бывшим, и како закон отъиде, благодать же и истинна всю землю исполни, и вера и все языки простреся, и до нашего языка русского, и похвала кагану нашему Владимиру, от него же крещении быхом, и молитва к Богу от всея земли нашея», более известное как «Слово о Законе и Благодати».

Иларион обращается в нем к кружку избранных лиц, которым ведомы книги, преизлиха насытившихся сладостью книжной. Он не следует складу и строю канонической византийской или римско-католической проповеди. Он создает свой самобытный стиль ораторской речи, посвященной не одним делам веры, но и делам государства. Он ликует, как может ликовать только что обращенный язычник, впервые познавший идеи и понятия христианства и от всей души изумившийся им. Он воздает хвалу Владимиру, принесшему на Русскую землю слово Христа. Он восхищается тем, что отныне Русская земля как равная среди равных занимает место среди прочих христианских народов. Он открывает объятия всему христианскому миру и в то же время остается пламенным патриотом Русской земли.

Ярослав и с удой сидит на речном берегу, и книги читает при свете дня и при тихой лампаде, и с наслаждением водит пером по пергаменту, и забывается в беседах с Иларионом, однако ж мирские заботы и здесь его достают.

Неприметно, год за годом любимое Берестово вырастает в большое поместье. Поместье кормит, обувает и одевает дружину, содержит десятки огнищан, тиунов и конюших, его поля вспахивают, засевают и жнут, его коней, коров и овец пасут, обеды готовят и хлебы пекут сотни холопов, которых сам он приводил ото всюду после победы, и десятки, если тоже не сотни, рядовичей и закупов, о которых прежде он никогда не слыхал.

Только теперь узнает.

Пала у пахаря лошадь, пала корова, взял пахарь в долг у соседа, чтобы поправить хозяйство, а к сроку долг вернуть не сумел, и пошел пахарь к богатому барину, подписал на ту же сумму с ним ряд, расплатился с соседом, а барину долг отрабатывает на тех работах, куда его поставит барский огнищанин или барский тиун.

Совершил тот же пахарь или городской человек преступление, украл что-нибудь, съездил кого-нибудь по зубам или убил, княжий суд приговаривает его убытки потерпевшему возместить. Преступник и возмещает, если есть чем возместить. А если нечем? Тогда закупается он к такому же богатому барину и отрабатывает приговоренную виру, за целый год неустанных трудов приблизительно гривну.

Ярослав как будто тут не при чем. Пусть рядятся, закупаются, с тем же успехом рядятся и закупаются и без него. Только глядь: огнищанин или тиун холопа прибил или на смерть убил, закуп сбежал, рядович княжого коня потерял, а там драка, там воровство. Все к князю идут, челом бьют суд нарядить и правду найти.

Он вершит суд, ищет правду, но правду найти нелегко. Ярослав поневоле вникает в хитросплетения отношений, о которых прежде не знал ничего, в великие преимущества своего хлеба, своего стада, своей птицы, своих овчин, своего полотна и в великие хлопоты, которые выпадают на долю хозяина.

Исподволь в его подвижном уме вызревает здравая мысль – чем то и дело тратиться из казны, не лучше ли посадить дружину на землю? С одной стороны, пусть обзаведутся хозяйством и кормятся сами, а нагрянет, не дай Бог, супостат, по его зову сядут на коня и возьмутся за меч. С другой стороны, пусть сами разбираются со своими холопами, рядовичами и закупами, ищут правду, судят, рядят и приговаривают, а ему и в самом деле на отдых пора.

Эта здравая мысль приходит по вкусу его старшей дружине, тем избранным, которых он отличил за разум в совете, за храбрость в бою. Исподволь они давно обзаводятся землицей, усадебкой, десятком холопом, а то двумя и тремя. Отныне они челом бьют ему службу. Он дает им жалованную грамоту на пашню и лес, где захотят. Они целуют крест, что по первому зову явятся конно, людно и оружно под его знамя, грамоту прячут подальше за пазуху, набирают охочих людей, владеющих мечом и копьем, и отправляются добывать свою землю, в самом деле, туда, куда захотят.

Каждый боярин отмеряет себе пашни и луга не менее тысячи десятин и ставит межевые столбы, а лес и вовсе меряют верстами: налево с дороги к дубу кривому, дальше к сосне, от сосны к виловатому дубу, от виловатого дуба болотом через поженку опять к дубу, пока не надоест, и ставят на дубах и на соснах затес, которым обозначается право владения. Отныне всё, что в том лесу, в том болоте, в той речке, которая извиваясь привольно течет рядом с лесом, принадлежит безраздельно боярину, княжому мужу. Он тут хозяин. Больше никто.

Правда, на этой тысяче десятин, окруженной верстами леса, испокон века проживает добрая сотня крестьянских семейств, валивших и корчевавших вековые деревья, обиходившие медовые борти, проложившие дороги, протоптавшие тропы к перевозам, к ловищам рыб и зверей.

Ну так и что? Княжий муж, вооруженный мечом и жалованной грамотой с печатью великого князя, уже глядит на землепашца, зверолова и рыбаря с благородным презрением. Если княжий муж полагает, что двор землепашца, зверолова и рыбаря стоит не на месте, двор сносят, а нехитрый скарб передают своему тиуну: надо же обрядить своих бесштанных холопов. И отправляются на боярский двор мерин да две коровы да пять овец да семь свиней да пятнадцать кур да платьишко хозяина и жены его, шуба, сермяга, кафтан, летник, опашень, пять рубашек мужских, пятнадцать рубашек женских, пятеро портов нижних, полотна, холсты, гребни, топоры, сохи, косы, серпы, блюда, ставцы, ложки, сковороды, паневы, серьги, сапоги мужские, сапоги женские и ребячьи, а если найдутся деньжонки, то и деньжонки находят приют в боярской казне.

Слава Богу, далеко не все дворы подвергаются полному разорению. Многие остаются стоять на боярской земле, как и прежде стояли, однако ж не даром, за плату, которую вносят натурой: четверть ржи или пшеницы, четверть ячменя, четверть овса, полбарана, один сыр, две горсти льняного семени, десять яиц. Двор кузнеца обязан давать топоры, косы, сошники, сковородки, двор кожемяки дубленые кожи, двор сапожника сапоги.

С такой простотой при полном отсутствии совести заслуженный воин взамен платы деньгами становится хозяином громадного, отмеренного на глаз участка земли.

3

Как ни мудр Ярослав, никакой мудрости не достанет на то, чтобы предвидеть несчастные следствия мыслей здравых, распоряжений разумных, призванных укрепить обороноспособность уже обильной, уже процветающей, уже во всей Европе завидной и славной Руси.

А что получается? Противник насилия, он жаждет порядка и мира, а получает внутреннюю войну, ибо сказано, давно и не мной:

«Кто с землей – тот с войной».

Скорее неумолимым ходом вещей, чем своей доброй волей он начинает в нашей истории великую драму русской цивилизации, и единственное оправдание его в том, что великая драма протянется недобрую тысячу лет.

В самом деле, нетрудно представить себе самодовольное счастье княжого мужа, боярина, вдруг, ни с того ни с сего, не ударивши палец о палец, ставшего владельцем громадного, чуть ли не сказочного богатства, но вы представьте себе положение землепашца, зверолова и рыбаря, который набивал кровавые мозоли, с которого сходило десять потов, пока он привел эту землю в человеческий вид, который сотни лет живет с вполне обоснованным убеждением:

«Вся земля Божья, а владею ей я».

Лет сто назад эта формула, справедливейшая из всех, какие только были созданы умом человека, пополняется под давлением княжеской власти:

«Вся земля Божья и государева, а владею ей я».

И вдруг является окованный броней человек, с мечом на боку, верхом на коне, окруженный ватагой вооруженных людей, и сует ему под нос исписанный мелко пергамент с печатью красного воска, которую землепашец, зверолов и рыбарь не в состоянии ни прочитать своими глазами, ни уразуметь своим неиспорченным, невинным, почти детским умом, и с важностью говорит:

– То – моё и то – моё же.

И с этого дня землепашец – всего лишь из милости гость, арендатор собственной, обильной политой потом земли, зверолов не имеет права войти в барский, ещё вчера Божий лес и поставить петли на бобра или белку, на куропатку или гуся, бортник не имеет права взять мед из им обустроенной, хранимой десятки лет борти, рыбарь не имеет права закинуть сеть или удочку и наловить рыбы себе на обед.

Мир переворачивается с ног на голову, однако для них он остается таким, каким был. Как они ведут себя в этом перевернувшемся мире? Так, как будто мир не переворачивался, не впал в безобразие и в безумие, а остается таким же нормальным, как был.

Они не дают барину ни ржи и пшеницы, ни ячменя и овса, ни полбарана, ни горсти семени льна. Они вообще ему ничего не дают. Они пашут его землю, как прежде пахали, полагая, что имеют полное право пахать. Они идут в лес и добывают птицу, зверя и мед, как добывали прежде, полагая что имеют полное право их добывать. Они спускаются к речке, закидывают сети и удочки и ловят рыбу себе на обед и запасают впрок на всю долгую русскую зиму, опять-таки полагая, что имеют полное право забрасывать, ловить и запасать.

Барин со своей стороны настаивает на своем праве, указывает, что они обязаны от своих трудов давать ему то и то, а к его лесу без его позволения и близко не подходить, наставляет, что частная собственность неприкосновенна, незыблема и дана ему на века, включительно до второго пришествия.

Разумеется, землепашцу, зверолову и рыбарю хоть кол на голове теши, никакой частной собственности на свою пашню, на свою реку, на свой лес он не признавал, не признает и не собирается признавать.

Ему указывают на межевые столбы, на затесы на соснах, дубах и березах – он выкапывает межевые столбы, перепахивает межи, срубает сосны, дубы и березы с затесами и превращает в дрова, которыми отапливает избу в лютые морозы суровой и долгой русской зимы.

К нему на двор является вооруженная стража, стегает плетью, мечом в ножнах бьет по чему ни попало, лишь бы до смерти не убить, а порой, дойдя от его упрямства до бешенства, обнажает мечи и проливает его безвинную кровь – он хватает в руки топор, оглоблю, жердь и что ни попало и гвоздит основоположников частной собственности на его землю тоже по чему ни попало, приложится хорошо, так княжий муж отдает Богу душу, ударит в полсилы, так княжий муж остается калекой, иногда временно, порой на всю жизнь, каждому ведомо как может приложиться разбушевавшийся русский мужик.

Боярину остается одно: бежать к великому князю за правдой или за той же правдой к его наместникам, сидящим по городам.

Ярослав поневоле становится законодателем.

Его законы суровы и беспощадны, но это не драконовские законы древнего Рима или нынешней Восточной Римской империи.

Он государь нового времени. Он искренне верующий христианин и противник насилия, он сам воин, побывавший в десятках сражений, он первый торговый человек во всей русской земле с правом первому покупать и продавать, он самый крупный землевладелец, ему принадлежат десятки усадеб и в Киеве, и в Чернигове, и в Смоленске, и в великом Новгороде, и в Суздале, и в Ярославле, и в Ростове Великом. Он испытывает на себе все выгоды и неудобства землевладения. Ему отлично известно, чего хотят его бояре и торговые люди, чего жаждет церковь, которая с удивительной быстротой тоже становится землевладельцем, тоже что ни день челом бьет и просит жалованных грамот на тот лужок, на тот лесок, на ту рыбную ловлю и на тот перевоз, после чего землепашцу, зверолову и рыбарю без позволения игумена или епископа не перебраться и на тот берег реки.

Все они, как и он, хотят денег, денег и денег, а после денег хотят иметь дешевые, а лучше бесплатные рабочие руки, которые должны же вспахать и засеять эти тысячи десятин, скосить сено, добыть мед и ценные шкуры соболей, бобров и куниц, собрать грибы и орехи, заготовить дрова, пасти коней, коров и овец, выпекать хлебы, готовить обед, подать, принести, прислужить.

Первобытное право не столько забыто, сколько убыточно: пропадают рабочие руки. Око за око, зуб за зуб? Это время безвозвратно прошло. В первой статье своего свода законов, которую очень скоро назовут Русской правдой, он ещё допускает кровную месть:

«Если кто убьет до смерти мужа, тому родственники убитого мстят за смерть смертию…»,

однако тут же и оговаривается:

«… а когда не будет кому мстить, то с убийцы взять деньгами в казну…»