Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский

Русские ладьи, ведомые Владимиром Ярославичем и Вышатой Остромиричем, спускаются вниз по Днепру, проходят северным побережьем Черного моря, останавливается в обжитом и удобном устье Дуная и здесь ждет нападения греков, справедливо полагая, что дома и стены помогают, поскольку издавна считают своим домом эти места.

Здесь к ним присоединяется оскорбленный Гаральд со своими оскорбленными воинами. Они кипят благородным негодованием. Они жаждут вести. Они зовут русских смело двинуться на Царьград, который они знают как свои пять пальцев, и взять его приступом, справедливо указывая, что нынче Царьград ничтожен и слаб и что взять его можно без большого труда. Владимир и Вышата с ним соглашаются. Вскоре русские ладьи бросают якорь в Мраморном море.

Константин Мономах ошарашен. Казна его давно опустела. У него ни флота, ни войска. Он спешно отправляет послов к Владимиру Ярославичу, приносит свои извинения за причиненный ущерб и просит мира.

Пустые извинения Владимира Ярославича устроить не могут. Он требует возмещения, что справедливо. Византийский хронист уверяет, что требования русских варваров были чрезмерны, чуть ли не по три фунта на каждого воина. Эти условия византийский хронист называет неисполнимыми. В самом деле, требования слишком большие. Однако необходимо признать, что Константин Мономах не в состоянии исполнить и самого скромного требования, скажем, по одному грамму на каждого воина, поскольку по его безалаберности всё его золото давным-давно растеклось неизвестно куда.

Ему приходит впопыхах собирать остатки своего флота, который он после пожара не удосужился пополнить ни одним кораблем. Ему удается подтянуть на защиту столицы с десяток триер, трехпалубных кораблей, вооруженных огнеметами и камнеметами, а в помощь им, большей частью для устрашения, по его мнению, слишком наивных, слишком доверчивых варваров несколько десятков торговых судов, которые только тем и страшны, что на их палубах толпятся вооруженные люди и пугают неприятеля истошными криками.

Под покровом ночной темноты Константин Мономах сам прибывает к месту будущего сражения.

«Он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок. Со своей стороны варвары, будто покинув стоянку и лагерь, вышли из противоположной нам гавани, на значительное расстояние удалились от берега, выстроили все корабли в одну линию, перегородили море от одной гавани до другой и, таким образом, могли уже и на нас напасть и наше нападение отразить. И не было среди нас человека, смотревшего на происходящее без сильнейшего душевного беспокойства. Сам я, стоя около самодержца (он сидел на холме, пока спускавшемся к морю), издали наблюдая за событиями…»

Это свидетельство очевидца, причем очевидца другой стороны. Из него видно, что Владимир и Вышата явно знают толк в военном искусстве. Своими действиями они лишают маневра вражеский флот, а сами, встав спиной к открытому морю, оставляют за собой право выбора. Они могут напасть и зажать неприятеля в гавани или при нападении неприятеля отойти в открытое море и там использовать на просторе свое численное превосходство и маневренность своих малых судов.

Вероятно, они избирают последнее. Во всяком случае большую часть дня они остаются в принятом положении, не считая нужным атаковать. Со своей стороны Константин Мономах не имеет мужества бросить в атаку свой малочисленный флот. Долгое время он ограничивается тем, что священнослужители царьградских церквей опускают в море завернутые в ткани мощи святых, ожидая помощи больше от них, чем от своего адмирала.

«Прошла уже большая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим крупным судам потихоньку продвигаться к варварским челнам; те легко и стройно поплыли вперед, копейщики и камнеметы подняли на их палубах боевой крик, метатели огня заняли свои места и приготовились действовать. Но в это время множество варварских челнов, отделившись от остального флота, быстрым ходом устремились к нашим судам. Затем варвары разделились, окружили со всех сторон каждую из триер и начали снизу пиками дырявить ромейские корабли; наши в это время сверху забрасывали их камнями и копьями. Когда же во врага полетел и огонь, который жег глаза, одни варвары бросились в море, чтобы плыть к своим, другие совсем отчаялись и не могли придумать, как спастись. В этот момент последовал второй сигнал, и в море вышло множество триер, а месте с ними и другие суда, одни позади, другие рядом. Тут уже наши приободрились, а враги в ужасе застыли на месте. Когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, некоторые корабли дерзнули остаться на месте, но большая часть их обратилась в бегство. Тут вдруг солнце притянуло к себе снизу туман и, когда горизонт очистился, переместило воздух, который возбудил сильный восточный ветер, взбороздил волнами море и погнал водяные валы на варваров. Одни корабли вздыбившиеся волны накрыли сразу, другие долго волокли по морю, потом бросили на скалы и на крутой берег, за некоторыми из них пустились в погоню наши триеры, одни челны они пустили под воду вместе с командой, другие воины с триер продырявили и полузатопленными доставили к ближайшему берегу. И устроили тогда варварам истинное кровопускание, казалось, будто излившийся из рек поток крови окрасил море. Разгромив таким образом варваров, царь покинул берег и победителем вернулся во дворец…»

Из этого описания видно, что греки хвастливы и любят проливать потоками кровь. На самом деле ни одна сторона не терпит полного и безусловного поражения и не одерживает полной и безусловной победы. Внезапно налетевшая буря действительно частью топит, частью выбрасывает, частью гонит ладьи в открытое море.

Однако никакой паники между русскими нет. Из полузатопленной ладьи Владимир благополучно перебирается на другую ладью. Несколько сот воинов выбирается тут же на берег, и у греков не находится сил, чтобы напасть на мокрых, измученных и, естественно, растерянных воинов. Больше того, сильно потрепанный русский флот все-таки остается на месте. Воины совещаются. Всем понятно, что в таких условиях продолжать войну невозможно. Общий совет выносит вполне взвешенное решение: они возвращаются, сохранившие ладьи морем, выброшенные на берег по суше.

Только в одном выходит заминка: у выброшенных на берег не находится предводителя. Тогда к ним присоединяется испытанный во многих походах Вышата. Он говорит:

– Иду с ними. Жив ли буду, умру ли, но их не покину.

Да и Константин Мономах вовсе не почитает себя победителем, ведь враг не разбит, враг только отступает в полном порядке. Ему очень хочется добить его и насладиться действительной, полной победой. Однако плоды его легкомысленного правления уже налицо. Он может послать в погоню с достоинством уходящего войска только два легиона и полтора десятка быстроходных галер.

Галеры, следуя открытым морем подальше от берега, обгоняют Владимира и становятся на якорь в заливе, не то ожидая его, не то надеясь на то, что минует их чаша сия.

Владимир действует как флотоводец решительный, бесстрашный и мудрый. Его ладьи веером перекрывают выход из тихой бухты и, напрягая все силы гребцов, бросаются на врага. Закипает битва неравная, битва жестокая, в которой не может быть двусмысленного конца. Битва ведется на полное истребление. Все галеры захвачены русскими и сожжены. Все греки перебиты или сдались.

Владимир возвращается в Киев с победой и немалым полоном, проявляя гуманность, свойственную русскому племени: всем пленным уготовано рабство, но сохраняется здоровье и жизнь.

Не тот жребий выпадает на долю Вышаты и его пешего войска. Легионы Константина настигают его. Несмотря на неравенство сил, русские бьются на смерть, проникнутые славным заветом непобедимого Святослава, сказавшего, что лучше быть убитым, чем полоненным. Почти все они пали в битве. Только немногие, израненные и утомленные, попадают в руки жестокого победителя, которому не доступно ни уважение к мужеству, ни милосердие к истекающим кровью бойцам.

Чудовищно поступают греки с русскими пленными. Вдохновленный бесчеловечными подвигами Василия Болгаробойцы, Константин Мономах повелевает всех ослепить и отрубить им правую руку, чтобы уже никогда эти калеки не могли поднять меч на врага.

Русских воинов, взятых в плен в открытом, честном бою, мелкотравчатый Константин Мономах приравнивает к разбойникам или повстанцам.

Глава восьмая

1

Может быть, Ярослав и собирается отомстить, но за него, неожиданно для русских и греков, мстят печенеги. Отбитые от русских украйн, степные разбойники уходят на Дунай и на юг, докочевывают до богатых провинций Восточной Римской империи, давно ослабленной непосильными войнами и всеобщим нравственным разложением, начиная, как всегда, с головы, и вдоволь тешатся грабежом и насилием. Константин Мономах выскребает последние крохи из своей так бездумно опустошенной казны, набирает новые легионы и бросает их против ненасытных кочевников. Война затягивается, доводя до изнеможения и печенегов и греков.

Ярослав поступает благоразумно, оставаясь безучастным к тому, что давние враги Русской земли истребляют друг друга. Он жаждет мира, а не войны. За те одиннадцать лет, которые ещё остаются ему, он предпринимает только один поход, и снова в Мазовию, рассчитывая на то, что польский великий князь будет ему благодарен и никогда не станет нарушать определенных договором границ. На этот раз он наголову разбивает самозваного князя Мазовии. Самозванец погибает в сражении. Ярослав возвращает Мазовию Казимиру, не оставив за собой клочка польской земли.

Отныне он отстаивает мир иным, самым мирным оружием. Слава Богу, у него много дочерей и сыновей, и он подыскивает им мужей и жен среди ближних и дальних соседей, умиротворяя их брачными узами, как умиротворен польский великий князь Казимир, женатый на его сестре Добронеге.

Вскоре после похода Владимира на Царьград в Киев возвращается Гаральд, сын Олова, норвежского короля, наследник престола. Ещё в те времена, когда Ярославу пришлось сразиться с меньшим братом Мстиславом, Гаральд явился на Русскую землю с наемной варяжской дружиной и не только храбро сражался, но и безумно влюбился в Елизавету, старшую дочь Ярослава. Говорят, она ему отвечает взаимностью с первого взгляда. Чего бы проще? Совет да любовь. Так издревле поступают простодушные русские люди, не видящие смысла в замысловатой европейской риторике. Гаральд не то. Его ум уже помутился. Он не способен жениться просто, вот так: я вас люблю и прошу вашей руки, которую ему готовы отдать. О нет! Он отправляется за море искать там в превратностях судьбы и сражениях богатства и славы, чтобы стать таким способом достойным своей ненаглядной возлюбленной. В самом деле, он достойно сражается в Африке, в Сицилии, в Южной Италии и в самом деле приобретает богатство, если не славу. И всюду, в ночь перед битвой и на утро после сражения, он воспевает киевскую княжну в шестнадцати песнях, сложенных им, вроде этой:

«Однажды нас было шестнадцать товарищей на корабле. Зашумела буря. Взволновалось море. Грузный корабль наполнился водой. Мы вычерпали её и спаслись. Я надеялся быть счастливым, но русская красавица меня презирает! В чем я не искусен? Сражаюсь я храбро, твердо сижу на коне, легко плаваю, катаюсь по льду, метко бросаю копье, умело владею веслом, но русская красавица презирает меня! Разве не слыхала она, оказал я и в земле южной, в какой жестокой битве одержал победу, какие памятники славы моей там остались? Но русская красавица меня презирает!..»

Ему и этого мало. После многих лишений и подвигов он простым паломником отправляется в Иерусалим, поклоняется святым местам, только после этого находится себя достойным возвратиться туда, откуда мог бы не уезжать, получает согласие, женится и с любимой женой возвращается в родные края. Там он становится королем, а Елизавета, дочь Ярослава, королевой Норвегии. Вскоре она, истомленная ожиданием, умирает, оставив экзальтированному возлюбленному двух дочерей. Старшая Ингигерда выходит впоследствии за Филиппа, шведского короля. След Марии затерялся в истории. Что касается несчастного рыцаря, он так и не находит успокоения в мире, мотается там и сям несмотря на преклонные лета и погибает без особенной славы в битве при Гастингсе.

Приблизительно в то же время в стольный Киев жалуют послы французского короля Генриха 1. У этого Генриха не лады с римским папой. Римские папы из века в век пытаются любыми средствами взять верх над европейскими королями. Так вот, Роберт, отец Генриха, имел несчастье жениться на Берте, которая приходится ему очень дальней родней, не ближе, чем в четвертом колене. Но папе довольно и этого. Блюститель исключительной нравственность отлучает от церкви кровосмесителя, после чего подданные получают законное право отказывать королю Роберту в повиновению, вплоть до того, что каждый из них может его преспокойно зарезать и получить прощение столь щепетильного римского папы.

Генриху не хочется попасть в такое же, очень неудобное положение. Тем не менее он обязан жениться и дать наследника французской короне. Жениться легко, к тому же он не поэт, однако на ком? Родственные связи европейских монархов до того перепутались, что Генрих оказывается в родстве без исключения с каждым из них, если не в первом или втором, то уж наверняка в пятом или шестом поколении.

Бедный жених уже впадает в отчаяние, когда торговые люди, по совместительству они и шпионы, доводят до сведения своего короля, что далеко на востоке раскинулась на все стороны необозримо земля, не только христианская, но и цветущая, уступающая своими богатствами разве что Константинополю, Багдаду и Мерву, а Киев, столица её, по красоте и величию не идет ни в какое сравнение с Парижем, Лондоном или Кельном. По правде сказать, торговые люди ещё понижают тон перед своим французским владыкой: в те времена Париж, Лондон и Кельн не более чем грязное захолустье в сравнение с блистательным Киевом.

Ошеломленный король вопрошает, имеются ли невесты у тамошнего короля. Целых две. У французского короля гора с плеч. Шалонский епископ Рогер без промедления отправляется в Киев и сватается, как говорится, не глядя, лишь бы выручить из безвыходного положения своего короля. Ярослав едва ли принимает это сватовство за особую честь. Что для него нищий французский король, который принужден то и дело мечом приводить в повиновение своих подданных. Однако этот Генрих и в самом деле в родстве со всеми теми королями, герцогами, графами и маркграфами. Стало быть, родство с ним не может не послужить укреплению мира, которым Ярослав на старости лет дорожит как самым большим достоянием, и Анна, в сопровождении богатейших русских бояр, с богатейшим приданым в виде золота, серебра, драгоценных камней и ценнейших мехов, прибывает в Париж.

В самом деле, попадает она в захолустье. Мало того, что на улицах Парижа можно захлебнуться от грязи. Король, её нечаянный муж, не умеет ни читать, и писать, тогда как она не только читает и пишет, но и говорит на нескольких языках.

Лет пятнадцать достается ей маяться с этим неучем. Недаром сразу после его кончины она затворяется в монастыре Санлиз. Пострига она, надо думать, не принимает. Она отдыхает в монастыре, отдыхает два года и выходит замуж за французского графа. Судьба определяет ей пережить и его. Дважды вдову, её призывает к себе сын Филипп, ставший королем после смерти отца. По всей видимости, дочь Ярослава становится его советчицей и соправительницей. Во всяком случае вплоть до 1075 года она подписывает вместе с ним все документы французской короны.

Анастасия, третья дочь Ярослава, выходит за Андрея, венгерского короля, что на некоторое время делает безопасными от его притязаний Червенские города.

Известия о сыновьях Ярослава довольно туманны. Твердо известно, что сын его Всеволод берет в жены дочь византийского императора, видимо, от первого брака или второго, когда Константину Мономаху императорская корона ещё и не снилась. В положенный срок греческая царевна родила ему сына Владимира, которого впоследствии тоже стали именовать Мономахом.

По некоторым сведениям из немецких источников некая Одна, дочь графа штадского Леопольда, вышла замуж за Вячеслава, а Кунигунда, дочь саксонского маркграфа Оттона выходит за Игоря. Этих браков не упоминают русские летописи, видимо, потому, что младшие сыновья Ярослава умерли рано, один за другим, Обе вдовы тотчас воротились на родину, Кунигунда с дочерью, Ода с сыном Борисом. Известно, что дочь Кунигунды и Игоря вышла замуж за графа шварцбургского Гюнтера. О судьбе Бориса нам остаются только догадки. Какое-то время он воспитывается в Германии при дворе отчима, но, повзрослев, возвращается в Русскую землю, и наша летопись упоминает о нем.

2

Ярослав достигает поставленной цели. Отныне все рубежи, все торговые пути становятся безопасны. По всем направлениям по ним плывут ладьи или передвигаются на санях и телегах груженые товаром караваны иноземных и русских торговых людей. Русская земля расцветает на зависть всех европейских держав. Русские города богатеют с поразительной быстротой.

И как им не богатеть. На каждой заставе с торгового каравана взимается пошлина, на каждой стоянке берется за пожилое, за то, что товар взвесят и сохранят. И на каждом шагу великое множество разного рода подсобных работ, за которые полагается отдельная плата: подконопатить ладью, весло заменить, коня подковать, воздвигнуть телеге новую оглоблю или новое колесо, торгового человека в бане помыть, накормить, спать уложить.

Серебро стекается если не рекой, то бурным ручьем. Торговые люди изнаряжаются, изукрашивают свои терема, воздвигаются храмы, золотятся купола и кресты.

Русь встает златоглавая.

Кажется, у Ярослава все права отдохнуть, погрузиться в свои любимые книги, да просто-напросто сладко поспать. Заслужил и возраст не тот, а по тогдашнему измерению старый уже человек.

Он бы и рад, а забот прибавляется. Русскому человеку мир не только на пользу идет, но и во вред. И без того беспечный по счастливой природе своей он в мирное время становится вдвое беспечней.

Крепостные стены, поставленные ещё Олегом и Святославом, ветшают, ну так и что? Врага, куда ни взгляни, нигде не видать. Пока что стоят – и ещё постоят.

Ярослав знает, из опыта и из книг, что хрупок мир, как хрупка сама жизнь, что внезапные перемены ждут нас на каждом шагу. Ярославу приходится приниматься за дело. Он зовет тысяцкого, тысяцкий зовет сотских, судят и рядят и приговаривают от каждой улицы поставить людей на поправление стен. Поставляют. Собираются землекопы и плотники, переминаются, смеются, толкаются, и глядь, садятся в кружок под обветшалой стеной, закусывают, выпивают, услаждаются прибаутками, откуда ни возьмись между ними гусляр, былину поет, нет, не о Ярославе, который мир учредил, но о подвигах бранных и уж само собой разумеется о храбром Мстиславе, зарезавшем Редедю перед полками касожскими.

А Ярослав разделяет мудрость предприимчивых римлян: хочешь мира – готовься к войне. Ему крепкие стены нужны. И он назначает городника смотрителем работ, определяет городу корм, который следует дать за работу городника, а заодно отправляет вирника корм собирать, поскольку своей волей корма городнику никто не дает.

Мостовые, положенные и в Киеве и в Великом Новгороде и в других городах ещё во времена Владимира Красное Солнышко, тоже ветшают. Так и что? Эвон торговые люди, повидавшие свет, смеются, в тех-то, в европейских краях и вовсе обходятся без мостовых, и ничаво, живы пока.

И повторяется та же история: тысяцкий, сотские, судят, рядят и приговаривают, поставляют от каждой улицы землекопов и плотников, землекопы и плотники садятся в кружок, закусывают и выпивают, и седовласый слепец поет им о храбром Мстиславе, который перед полками касожскими зарезал Редедю.