Когда я исчезну

– Буду рад.

Мы помолчали. Потом Лапка нерешительно встала:

– Что ж, ладно, пора спать.

– Подожди-ка. Что-то не так? – остановил я девушку.

Лапка редко просит о чем- либо. Никогда не жалуется. Она молчалива и скромна. Ко всем хорошо относится. Нам несказанно повезло, что у нас есть Лапка, но иногда хочется, чтобы она чаще обращалась к нам с просьбами. Ведь Лапка устанет, замучится, но никого никогда не станет обременять, словно боясь принять помощь.

Вот и теперь она тихо говорит:

– Нет, все хорошо.

Но что-то явно беспокоило ее.

– Расскажи, что тебя тревожит? – как можно тише и ласковей попросил я.

– В чем проблема? – поддержал меня Бормот.

– Понимаешь, Спица так занята Бантиком, – запинаясь, прошептала девушка, опасаясь, видимо, что старушка услышит.

Но боялась девушка напрасно: Спица, ласково поглаживая внезапного любимца, ласково напевала.

– Она перестала работать? – также негромко поинтересовался я.

– Нет, нет! Мне просто это кажется удивительным, – Лапка показала глазами на Спицу и змея.

– Идиллия, – пробормотал ослик и поклонился, собираясь уходить, – второй раз за вечер обсуждать непонятого Бантика он не желал.

Снова – ритуал укрытия попоной, к которому добавилось поглаживание гривы Лапкой и благодарности закутанного ослика.

– Бормот, предупреди нашего скакуна: завтра, если дождя не будет, идем в лес за бревнами. С утра, – попросил я ослика.

Дверь за ним закрылась, и беседа продолжилась: мне хотелось, чтобы девушка выговорилась.

– Понимаешь, бывают необычные случаи… – начал я.

– Казусы, – подсказала собеседница, улыбнувшись.

– Вот к чему приводит общение с Бормотом! – подхватил я веселую нотку, обрадовавшись ее светлой улыбке.

– Он умный, наш ослик.

– А вот наш змей глуповат, и Спица, наверное, его решила опекать первое время.

– Да, но Спица изменилась вдруг, неожиданно. Я вот что думаю, – робко сказала Лапка, – может там, в том месте, где… Спица жила раньше, она как-то общалась со змеями?

Догадка Лапки поразила меня. Но, не желая волновать девушку, я ласково взял ее за руку:

– Мы этого не знаем и не узнаем. Подождем: все образуется, мы привыкнем к дружбе Спицы с Бантиком.

– Ты прав, Часовник, как всегда. Мы привыкнем, – Лапка мягко отняла руку и встала, – пойду спать.

Она ушла, не пожелав мне добрых снов. В обители не снятся добрые сны, и пожелание «спокойной ночи» прозвучало бы злой насмешкой.

Я оглядел комнату. Она опустела, пока мы беседовали: все разошлись по своим уголкам. Поговорить со Спицей и Бантиком мне не удалось, но зато новая мысль засела в голове, а слова Лапки звучали в ушах. Как она до этого додумалась? Почему мне не приходило в голову связать характеры обитателей с их прошлым? А вдруг от этого зависит и наше будущее?

От нахлынувшего волнения я не мог усидеть на месте и стал прохаживаться по комнате. Я, наверное, ускорил шаги, потому что зацепил стул. Он не упал, но загремел ножками по каменному полу. Из плетеной корзины показалась круглая голова с маленькими ушами, и недовольный голос Царапа проворчал:

– Что такое? Ты чего не спишь?

Я опомнился, по скрипучей лестнице поднялся к себе.

Моя спальня довольно просторная, из мебели в ней – деревянная небольшая кровать, низкая скамейка, вешалка. Я немного постоял, глядя в окно, залитое дождем, потом лег в кровать и стал думать.

Что особенного в характере каждого обитателя? В моем, например, ничего такого замечательного. Вот Бормот сочиняет стихи, поет, в его лексиконе много слов, значение которых другие часто не знают, а Царап – хороший друг, привязанный ко всем в обители, даже к Твердолобу. Он ласковый и добрый. Трудиться не покладая полосатых лапок. У кота много обязанностей по дому, к тому же он расчесывает Пиона, Белку, Бормота, а Твердолоба не просто расчесывает, но заплетает его хвост и гриву в красивые косы.

Но как эти особенности кота и ослика повлияли на их появление и жизнь здесь?

Вконец запутавшись в попытках выстроить мостик между каким-то призрачным прошлым и настоящим, я устал и решил поразмышлять над всем этим на досуге завтра.

Сон пришел не сразу. В детстве снов я боялся, считал их живыми существами и думал, что они прячутся днем, а ночью поджидают за спинкой кровати. Ты ложишься, а кошмар тут как тут, наваливается, пугает и душит, заставляет плакать. Но даже, став взрослым, о многом передумав, я так и не решил, как следует к снам относиться, и точно ли это только бред и бессмыслица. Сны пугали реальностью – я ощущал ужас, какого никогда не испытывал в обители, несмотря на пережитый голод и холод. Я знаю: некоторые обитатели тоже видят кошмары, и так же бояться их. Но сны мы не обсуждаем: никто не хочет заново переживать ночные ужасы, рассказывая о них.

Мысли мои начинают путаться, я засыпаю… сплю. И вот я – в большой комнате. Вокруг – неясные очертания мебели, на огромных окнах белые занавески колышутся от ветра. В комнате кто-то есть, но я вижу только тень. Звучит музыка, постепенно превращаясь в плач. Тень, по мере моего приближения, как будто обретает плоть. Я вглядываюсь в нее, подхожу все ближе. Фигура-тень – совсем рядом, сейчас я прикоснусь к ее плечу. И в момент, когда я, похолодев от ужаса, протягиваю руку, плач переходит в крик – я просыпаюсь.

Этот сон я вижу едва ли не каждую ночь и всякий раз пробуждаюсь, не разгадав тайну тени: боюсь того, что могу увидеть.

Глядя в темноту невидящими глазами, покрытый холодным потом, я пытаюсь унять бухающее сердце. Мне иногда кажется: для того, чтобы разгадать тайны обители, нужно досмотреть сон. Но я понимаю: не хочу его досматривать, и, если все же это случится – произойдет нечто чрезвычайное, непоправимое, страшное.

Я лежу в предрассветной темноте, понемногу успокаиваюсь. Интересно, зависит ли от моей воли, досмотрю я кошмар или нет? А может, так оно и бывает: «разрешишь» увидеть твой сон полностью, и разгадка – вот она? А вдруг тот, кто увидит сон до конца – исчезает? Тайна раскрыта, но никто об этом не узнает, ведь ты уже не существуешь, на следующее утро тебя нет. Если моя догадка верна – я никогда не найду ответов на вопросы. Однако, во-первых, я не уверен, что обитатели видят сны «без конца», я сомневаюсь, что их видят вообще все, например, Твердолоб, во-вторых, вовсе не обязательно обитатели исчезают именно утром.

Я переворачиваюсь на бок и вижу в окне луну, огромную, яркую, с четким коричневым рисунком на желтом фоне. Она вдруг показалась на черном небе во всей красе. Значит, ветер унес тучи, да и сам улетел куда-то. Дождь прекратился. Море ровно дышит. Под его убаюкивающее дыханье я вновь забылся сном без – теперь уже сновидений.

Спустившись через пару часов вниз, я застал на кухне привычную картину подготовки к завтраку.

Мы как раз усаживались за стол, ожидая задерживающихся коня, ослика и Ушана, как вдруг со двора донесся громкий отчаянный визг.

Бросив ложки, миски, чашки, все выскочили на крыльцо.

Утро встретило нас густым туманом, таким белым и плотным, что на расстоянии шагов пяти мы ничего не увидели.

– Что такое? Кто кричал? – спрашивали мы друг друга.

Между тем перед крыльцом происходило какое-то движение. Опять раздался визг и возмущенный голос Твердолоба:

– Не трогай!

– Стой! – звенел в ответ чей-то голос.