Химера

– Вот твои перчатки, милая, – сказал он, протягивая Алве перчатки из тонкой замши. – Надень их. Действительно, похолодало.

– В аэропорт, – велела она, натягивая перчатки на руки.

И такси, взвыв двигателем, вклинилось в транспортный поток, текущий по направлению к avenue des Champs-Йlysйes.

Глава 9

Елисейские поля Алва называла не иначе как «la plus belle avenue du monde» и действительно считала красивейшим авеню в мире, протянувшимся почти на два километра от площади Согласия до Триумфальной арки. Они были для эльфийки тем же, чем для древних греков – Элизиум, от которого и произошло название этой парижской улицы. Но если в древнегреческой мифологии описывались прекрасные блаженные острова, куда после смерти попадают любимые богами герои и где царствует вечная весна, нет ни болезней, ни страданий, то Алва ценила Елисейские поля в Париже совсем за другое. Здесь находились офисы и магазины, принадлежащие самым известным в мире фирмам. По мнению эльфийки, avenue des Champs-Йlysйes не только ни в чем не уступала Пятой авеню в Нью-Йорке, Гиндза в Токио и Pitt Street Mall в Сиднее, но даже превосходила их. Для нее, Алвы, здесь действительно царила вечная весна, и она забывала о бренности жизни, переходя днем из бутика в бутик, а по ночам – из ресторана в ресторан.

И даже сейчас, упираясь ногами в сумку, в которой лежал самурайский меч, купленный ею для того, чтобы отрубить мужу голову, она не смогла не замурлыкать свою любимую песню «Champs-Еlysеes».

Au soleil, sous la pluie, a midi ou a minuit

Il y a tout ce que vous voulez aux Champs-Elysеes…

Лахлан не расслышал слов, поэтому он спросил, о чем она поет. Он часто слышал, как Алва напевает эту мелодию, но задать вопрос, который его занимал, осмелился только сегодня.

– «В солнечный день и в дождь, в полдень или в полночь, всё, что хотите, есть на Елисейских Полях», – неохотно повторила Алва. Любопытство Лахлана, напомнившее ей о его существовании, нарушило очарование этой песни.

Но Лахлан, воодушевленный перспективами, которые перед ним открывал этот вечер, не умолкал.

– Подумать только, что еще не так давно Елисейские поля напоминали небольшой лес с маленькими цветущими лужками, кофейнями и лавками, – сказал он. – Не помню, я где-то вычитал или мне рассказывала моя мать, что по воскресеньям здесь гулял народ, играла музыка, плясали веселые мещанки. Люди отдыхали на свежей траве, пили вино и пели песенки из водевилей.

– О, да, – пробурчала Алва. – От людей нигде нельзя укрыться.

– При последнем французском короле, Людовике Шестнадцатом, эта местность была безлюдной и небезопасной для прогулок, – продолжал Лахлан, не замечая, что его никто не слушает. – А в июне одна тысяча семьсот девяносто первого года по Елисейским полям проехал кортеж с королевской семьей, которая пыталась бежать за границу, спасаясь от восставшего народа. Но их арестовали и отправили обратно в Париж под усиленной охраной. При этом гвардейцы держали в руках транспаранты, на которых было написано: «Тот, кто будет рукоплескать королю, получит сто палок, а тот, кто оскорбит короля, будет повешен». И приветствовали короля винтовками с поднятыми вверх прикладами. Представляешь, Алва, какое унижение? Не случайно я никогда не любил французов.

Эльфийка с отвращением взглянула на мужа.

– Король был сам виноват, – сказала она. – Ему следовало залить Париж кровью, а не пытаться сбежать, как крыса с тонущего корабля. Тогда бы его не казнили на гильотине.

Напоминание об отсечении головы французского короля окончательно испортило ей настроение. Она искоса взглянула на Филиппа, который по-прежнему хранил молчание, не отводя взгляда от дороги. Но рарог словно не собирался искать более подходящего места для убийства Лахлана, чем многолюдные в любое время суток Елисейские поля. Поэтому Алва, устав от затянувшейся пытки, которой подвергались ее нервы, заявила:

– Я хочу прогуляться по le jardin des Tuileries.

– Но мы можем не успеть на рейс, Алва, – попытался возразить Лахлан. – Сад Тюильри нам не по пути.

– Всего пять минут, – голос Алвы стал жалобным. – Что-то мне нехорошо. И это рядом. Крюк совсем небольшой.

– Хорошо, милая, – согласился Лахлан. – Действительно, что-то ты побледнела. Прогулка на свежем воздухе пойдет тебе на пользу.

– И тебе тоже, – сказала Алва. – Я обещаю.

Ее голос прозвучал почти угрожающе. Филипп бросил на нее предостерегающий взгляд и, прибавив скорость, начал перестраиваться в другой ряд. Вскоре перед ними появилась площадь Согласия, за которой начинался старейший общественный городской парк, разбитый на территории более двадцати пяти гектаров в самом центре Парижа. Ничто уже не говорило о том, что когда-то здесь была окраина города, где добывали глину, tuile, для производства черепицы, которой покрывали крыши домов. От нее и произошло название le jardin des Tuileries. Именно отсюда в 1783 году братья Жозеф и Этьен Монгольфьер подняли в небо свой первый воздушный шар. Сразу за парком возвышался Лувр.

Алва лихорадочно перебирала в уме все укромные места в парке, где она могла бы покончить с мужем. Тенистые столетние каштаны вдоль центральной аллеи, заросли, среди которых были установлены скамейки для посетителей – и все это на протяжении одного километра. Наиболее удобной ей показалась живая изгородь из подрезанных тисовых деревьев, между которыми были размещены бронзовые фигуры обнаженных женщин. Оставалось только заманить туда Лахлана.

Когда они вышли из такси, Алва взяла сумку с собой.

– Не очень-то я доверяю нашему водителю, – шепнула она в ответ на удивленный взгляд мужа. – Ты только посмотри, какой у него вороватый взгляд!

– Разумеется, ведь он с радостью похитил бы у меня такое сокровище, как ты, – пошутил Лахлан и попытался ее поцеловать. Но Алва отстранила его губы рукой. Она опасалась, что муж почувствует, как она дрожит.

– Мне говорили, что одна из пышногрудых бронзовых красоток в этом парке чем-то похожа на меня, – сказала она. – Мне бы хотелось взглянуть на нее. Ты не возражаешь, милый?

– С удовольствием, – ответил он. – Но я заранее знаю, что ты прекраснее.

Они прошли декоративные овальные пруды, окруженные скульптурами из Версаля и Марли, и углубились в парк. Уже стемнело. Обложенное тучами небо предвещало дождь, и люди, гуляющие по парку, поспешили разойтись. Все это благоприятствовало замыслу Алвы. Она остановилась перед первой же из скульптур, которую они увидели.

– Мне кажется, мы чем-то похожи, – хрипло сказала она. – Ты не находишь?

Говоря это, она пропустила вперед мужа, а сама молниеносным движением расстегнула замок сумки и, опустив в ее распахнувшееся чрево руку, достала самурайский меч. В темноте его было не видно. Она бросила сумку на землю, чтобы та ей не мешала, и обхватила рукоять меча двумя руками, как ее учил Филипп.

Скульптура стояла на высоком постаменте. Лахлану пришлось задрать голову, чтобы рассмотреть ее бронзовое лицо. Лучшего Алва не могла бы и желать. Его шея вытянулась, подбородок приподнялся. Эльфийке суеверно показалось, что Лахлан верен себе даже перед смертью – он нарочно встал так, чтобы ей было удобнее отрубить ему голову. Ее губы раздвинулись в жуткой ухмылке, обнажив клыки.

– Ничего похожего, – сказал Лахлан.

И это были его последние слова в жизни.

Алва коротко выдохнула воздух и нанесла резкий рубящий удар сбоку. Меч перерубил сонную артерию и застрял в шее. Кровь потекла по стали, капая на землю. Лахлан захрипел и попытался повернуть голову, но ему мешал стальной клинок. Алва с трудом выдернула меч. Кровь из раны брызнула струей, едва не задев ее. Алва снова размахнулась и ударила. И опять перерубила шею только до середины. Она разъярилась от своей неудачи. И начала бить мечом, уже не понимая, куда и зачем она направляет удар. В шею, по плечам, в голову… Только после седьмого или восьмого удара лезвие прошло насквозь и голова отделилась от шеи. Она пролетела по воздуху и неслышно упала на траву в отдалении. Еще несколько метров прокатилась по траве и застыла, глядя на Алву мертвенными белесыми зрачками открытых глаз. Тело Лахлана еще некоторое время продолжало стоять, затем колени подкосились, и оно упало к ногам Алвы.

Бронзовая обнаженная женщина равнодушно смотрела сверху, словно она была привычна к подобным сценам. Алва хрипло дышала, ее большая грудь высоко вздымалась и опускалась. Она чувствовала себя усталой, как будто выполнила тяжелую работу.

– Теперь я понимаю преимущество guillotine, – пробормотала она. – Во всяком случае, для женщины, которая решила избавиться от собственного мужа. Доктор Гильотен был, видимо, таким же мозгляком, как Лахлан.

И Алва рассмеялась над собственной шуткой. Это был нервный истерический смех. Она хихикала долго, очень долго, а потом внезапно заплакала. Но не от жалости к мужу. Ей было жалко саму себя. Столько лет она мучилась и страдала, когда можно было так легко и быстро со всем этим покончить. И в мгновение ока стать вдовой. Но что важнее – богатой вдовой.

Неожиданно Алва с удивлением увидела, что все еще продолжает сжимать меч в руках. Она с отвращением бросила его к подножию статуи. Тот зазвенел, ударившись о камень.

– Можешь взять его себе и попытаться тоже получить развод, – сказала эльфийка обнаженной женщине из бронзы. – Но не затягивай это надолго, как я. Постарайся успеть до утра. И, кстати, у тебя есть любовник? Мой ждет меня у входа в парк. Ты бы знала, как он хорош в постели! Поэтому сегодня ночью я не буду скучать и лить слезы по своему бывшему мужу. Начну завтра. Может быть.

И Алва, подмигнув статуе, растворилась в сумерках.

Филипп встретил ее с откровенным раздражением.

– Ты нарушила наш план, – сказал он, словно не замечая ее возбужденно-радостного настроения. – Ты все испортила.

Алва обиделась. Она ожидала, что Филипп будет расспрашивать ее, как все произошло, а потом похвалит. А вместо этого он отчитывал ее, словно провинившуюся девчонку.

– Это был не наш, а твой план, и он был очень глупый, – заявила она. – Убить Лахлана в посольстве суверенного государства Эльфландия – что бы нам это дало, кроме ненужных затруднений? Пошел бы в посольство Лахлан по доброй воле? Очень сомневаюсь.

– Но ведь он же потащился за тобой в этот Сад Тюильри, хотя ему очень не хотелось, я это видел, – возразил Филипп. – Пошел бы и в посольство. А убив его там, мы легко могли бы обвинить в этом Фергюса. Якобы тот отомстил Лахлану. Ведь того ввели в Совет тринадцати вместо него представлять народ эльфов. Фергюс обвинил Лахлана в узурпаторстве, они встретились в посольстве, чтобы обсудить прошлую обиду на официальном уровне, поссорились, и Фергюс снес ему голову самурайским мечом, как он это уже делал раньше. Превосходный план! И очень хорошо продуманный.

– Сад Тюильри ничуть не хуже посольства Эльфландии, – заупрямилась Алва. Она начинала злиться. – Они могли встретиться и здесь, учитывая, что Фергюс скрывался ото всех после того, как убил Грайогэйра. А если тебе так нужен кабинет премьер-министра, то можешь положить мертвого Лахлана в багажник машины и отвезти его в посольство.

– Багажник уже занят, – хмуро ответил Филипп. – Как ты думаешь, куда я дел водителя этого такси? Не на улице же было его бросать, рискуя тем, что машину начнут искать раньше времени. И, кроме того, если я правильно понимаю причину этих истошных криков, которые раздаются из парка, на Лахлана уже кто-то наткнулся. Так что нам лучше быстрее отсюда уехать, чтобы нас никто не увидел. Сейчас сюда набегут полицейские со всего Парижа.

– Стерва, – буркнула Алва, садясь в машину. – Все-таки предала меня!