Химера

Когда он рассказывал Альфу о хрономираже на острове Крит, он не упомянул о том, что эта природная аномалия проявляется только в середине лета. А, значит, прилетев в сентябре, они не смогут увидеть никаких исторических батальных сцен, созданных туманами над морем. Фергюс надеялся, что оказавшись на родине древнегреческого бога Зевса и не менее знаменитого художника Эль Греко, увидев венецианский замок Фортецца в Ретимни и Самарийское ущелье, искупавшись в уникальном пресноводном озере Курнас, Альф не сразу вспомнит о миражах замка Франка Кастелло. А когда вспомнит, то воспоминание о Евгении и Альбе потускнеет в его детской памяти настолько, что не вызовет сильных эмоций.

Однако Фергюс ошибался. Уже в международном аэропорту Ираклиона, столицы Крита, Альф потребовал от деда сразу же направиться к замку Франка Кастелло. Он не собирался задерживаться на острове ни одного лишнего дня.

– Неужели ты не хочешь ближе познакомиться с минойской цивилизацией, которая считается древнейшей в Европе? – преувеличенно удивленным тоном спрашивал Фергюс.

Но Альф только пожимал плечами в ответ. Его беспокоило то, что он не мог дозвониться до Владивостока. То ли Альб забыл зарядить подаренный ему смартфон, то ли не желал отвечать на звонки, затаив в душе обиду из-за их внезапного отъезда. Но на него это было не похоже.

Предположение о том, что с Альбом и Евгенией могло случиться что-то плохое, Альф высказал уже к вечеру того же дня, когда они прилетели на Крит. Он равнодушно смотрел из окна гостиницы на заросли вечнозелёных жестколистных и колючих кустарников, низкорослых деревьев и высоких трав, покрывавших почти весь остров и носивших романтическое, как и все на Крите, имя – фригана, и надоедал Фергюсу одним и тем же вопросом, который начинался со слов:

– Дед, а тебе не кажется, что…

А дальше в различных вариациях описывались происшествия, которые могли случиться с их друзьями во Владивостоке, городе, расположенном на самой окраине России, по улицам которого, если верить слухам, иногда бродили уссурийские тигры, самые кровожадные из ныне обитающих на планете зверей.

Наконец Фергюсу это надоело, и он позвонил сам. Но с тем же результатом. И тогда он тоже ощутил беспокойство. Сначала неуверенное, почти робкое, с которым легко удалось справиться. Но уже наутро оно выросло до размеров Гулливера, который оказался в стране Лилипутии, одним из жителей которой был Фергюс. Может быть, сказалось то, что ночью, мучаясь бессонницей, он читал этот роман Джонатана Свифта, не найдя ничего более подходящего.

Фергюс привык доверять своей интуиции. Поэтому, позвонив еще раз и не дождавшись ответа, он хмуро буркнул внуку:

– Собирайся. Мы едем в аэропорт.

Повторять дважды или что-то объяснять ему не пришлось.

Но как Фергюс ни спешил, подгоняемый своей тщательно скрываемой от внука тревогой, он опоздал. Он понял это сразу, увидев пепелище.

Когда Альф потребовал у него ответа, Фергюс не стал его обманывать. Достаточно было лжи перед этим. Продолжи он – и ложь рано или поздно обрушится на них, как снежная лавина, и навсегда погребет под собой безграничное доверие к нему его внука. А его Фергюс ценил выше всего на свете.

– Скорее всего, Альф, наши друзья погибли, – сказал эльф, положив руку на плечо внука. И почувствовал, как тот вздрогнул, услышав это известие.

Но Альф не заплакал, как ожидал Фергюс. Его глаза потемнели, скрывая затаенную боль, и только. Возможно, излиться горю мешало присутствие постороннего человека. Альф, наученый дедом, привык не доверять чужим людям.

– Нам не надо было уезжать, – сказал Альф.

Мальчик констатировал факт. Но Фергюс, которого мучила совесть, воспринял это как невысказанный упрек. И отреагировал на него очень болезненно. Он поднял глаза на человека, который стоял напротив, с нескрываемым интересом разглядывая их с внуком. И майор Лихобабенко невольно попятился, увидев этот взгляд.

– Майор, расскажите мне все, что вы знаете, – тихо сказал Фергюс. – И постарайтесь, чтобы я не задавал лишних вопросов. Это в ваших интересах.

И майор Лихобабенко, удивляясь сам себе, рассказал все, что знал. Это не отняло много времени.

– А теперь расскажите, что вы собираетесь предпринять, чтобы раскрыть это преступление, – снова потребовал Фергюс.

– Я уже опросил всех соседей, – ответил майор с таким видом, как будто чувствовал за собой какую-то вину. – К сожалению, никто ничего не видел и не знает.

– Я это уже слышал, – буркнул Фергюс. – Меня интересуют ваши намерения.

– Когда личность потерпевших будет официально установлена судебно-медицинской экспертизой, я сделаю запрос …, – начал майор.

– Вы ничего не добьетесь, рассылая письма, – перебил его Фергюс.

– Вероятнее всего, – неохотно согласился он. – Но такова официальная процедура…

– Не заставляйте меня заниматься стихосложением и рифмовать свой ответ с произнесенным вами словом, – снова не дал ему договорить Фергюс.

– Но…

– Помолчите! – властно сказал эльф. – Дайте мне подумать.

И майор Лихобабенко замолчал, почему-то даже не поражаясь тому, что происходит. Обычно приказы отдавал он. И их беспрекословно выполняли, страшась того грозного, пусть и невидимого, меча Немезиды, который он держал в своих руках. Но мужчина, с которым он сейчас разговаривал, казалось, имел право отдавать приказы. И не потерпел бы их невыполнения. Майор Лихобабенко никогда не забывал, что человек обязательно должен бояться, чтобы с ним не случилось ничего плохого. И, следуя своей теории, он не собирался выяснять, насколько далеко может зайти незнакомец, чтобы его приказы были выполнены. Майор Лихобабенко, повинуясь своему «нюху», боялся его. Это был почти панический ужас, на уровне подсознания. Никогда в жизни до этого Антон Лихобабенко не испытывал подобного, даже в детстве, когда просыпался ночью в своей кроватке и ему чудилось, что по его комнате бродят кровожадные чудовища, отбрасывая косматые тени на потолок, когда за окном по улице проезжали запоздалые авомобили с включенными фарами.

Те детские чудовища могли его только съесть. От этого незнакомца можно было ожидать намного худшего. Майор Лихобабенко в этом не усомнился ни на мгновение.

Но вместо того, чтобы обрушить на человека казни египетские, Фергюс открыл портфель, который всегда носил с собой, и достал из него толстую пачку денег.

– Здесь десять тысяч долларов,– сказал он, протягивая деньги майору. – Это аванс. А когда вы раскроете это преступление, то я выплачу вам премию в размере одного миллиона.

– Долларов? – поразился майор Лихобабенко.

– В любой валюте, по вашему желанию, – ответил Фергюс. – Но имейте в виду, вам придется отработать эти деньги честно. Я прослежу за этим.

Майор Лихобабенко хотел было обидеться, но передумал.

– Вы будете докладывать мне, как продвигается расследование, – потребовал Фергюс. – Мне нужны номера всех ваших телефонов – рабочий, домашний и мобильный, чтобы я имел возможность связаться с вами в любое время суток.

И майор Лихобабенко беспрекословно выполнил и это требование.

– Люди, которые погибли при пожаре этого дома, были мне дороги, – сказал Фергюс, пристально глядя на майора. – Вы меня понимаете?

Майор Лихобабенко кивнул. Он очень хорошо понимал, что с ним произойдет, если он вдруг забудет об этом. Понимал даже не разумом, а тем неведомым, что таилось в глубине его подсознания. На самом дне. И оно было намного мудрее и осмотрительнее, чем человеческий разум.

Глава 7

Парижский воздух буквально опьянил Алву. Она словно вернулась домой после долгих скитаний по миру. Париж давно уже стал ее настоящим «home swееt home».

Заканчивался сентябрь. Алва, как истинная парижанка, называла этот время года «la rentree». После сезона отпусков магазины возвращались от летних скидок и распродаж к обычным устойчивым ценам, газеты увеличивали объемы и тиражи, воздух становился прохладным и влажным, а вечерний круиз на катере по Сене снова приобретал поэтическое очарование. Не говоря уже о множестве замечательных ресторанчиков, раскиданных по тихим парижским улочкам и берегам Сены, где можно было заказать бокал настоящего французского вина, способного поднять настроение и подарить ощущение счастья в любую погоду, такую изменчивую в Париже.

Алва любила «la rentree». И то, что она вернулась в Париж именно в конце сентября, в любое другое время сделало бы ее счастливой уже только от этого. Но не в этот раз. Мысль, что ей придется убить своего мужа, портила ей настроение.

Зато Филипп был весел и жизнерадостен за двоих. В полете он буквально изводил ее своими разговорами о японских самурайских мечах.

– Может быть, тебе приобрести катану? – спрашивал он самым серьезным тоном, словно действительно пытался ей помочь в выборе. – Этот двуручный меч для любого японца – друг, советчик и почетный гость в доме. Без него не могут состояться ни торжество по случаю рождения наследника, ни свадьба, ни похороны. При новоселье жители Японии первым в дом заносят катану – как символ новой жизни.

– А тебе не кажется это странным? – удивлялась Алва. – Меч для убийства служит символом новой жизни.

– Японцы считают, что человек, впервые взявший в руки традиционный самурайский меч, духовно перерождается, – пояснял Филипп, скрывая насмешку в глубине своих шальных глаз.

– И все-таки, вселяясь в новый дом, я по старинке отдала бы предпочтение кошке, – заявляла Алва.

– Это потому, что ты не японец, – отвечал Филипп и громогласно смеялся на весь салон самолета, привлекая к себе внимание остальных пассажиров. Но это его не стесняло, в отличие от Алвы, которой впервые в своей жизни хотелось быть незаметной, а еще лучше невидимой. Она не могла забыть, что во Франции за убийство мужа жене отсекают голову на гильотине. И хотя она была не француженкой, а эльфийкой, это ее не утешало. Месть Совета ХIII за смерть Лахлана могла быть еще ужаснее.

Перелет до Парижа превратился для Алвы в настоящую муку. И когда самолет приземлился в аэропорту Шарля де Голля, она испытала истинное облегчение.