Человэльф

– Я постараюсь, – пообещала Алва, снимая шляпку и бросая ее на кушетку. Сама села рядом. – Но прежде чем начать, мне хотелось бы выпить. Помнится, гостей здесь угощают неплохим вином.

– Тебя устроит Shipwrecked столетней выдержки? – спросил эльбст. – Я пробрел недавно по случаю одну бутылку в отеле Ritz-Carlton в Москве.

– Никогда не слышала о таком вине, – состроила гримаску Алва.– А оно действительно хорошее?

– На ценителя, – насмешливо посмотрел на нее эльбст. – В одна тысяча шестнадцатом году некий российский император заказал в компании Heidsieck партию вина. Ее направили морским путем, но корабль потерпел крушение. Только спустя восемьдесят лет его нашли дайверы на дне моря. Устроили аукцион, вино ушло по триста тысяч долларов за бутылку.

– Бедняжка император, – притворно посочувствовала Алва. – Он так и не дождался своего вина.

– Его скоро казнили, так что он недолго горевал, – рассмеялся эльбст. – Кроме того, я был с ним лично знаком. Он ничего не понимал в винах. Да и человек был очень слабовольный. Он был недостоин этого вина, у которого есть настоящий характер. Не то, что ты, Алва.

Эльбст не стал говорить, что сам он предпочел бы выпить бутылочку белого вина Chateau d'Yquem 1787 года, изготовленного некогда в Бордо и доставшегося ему бесплатно, в результате одного из тех безрассудных предприятий, которых у него в прошлом было немало. Он знал, что Алва не сумела бы оценить вкусовые качества напитка, не узнай она прежде его цену. А потому не было смысла переводить даром хорошее вино.

– Ладно, не буду его жалеть, – сказала польщенная Алва. – Но где же обещанное вино?

Роналд хлопнул в ладоши. В комнату проскользнул безобразный карлик, морщинистая кожа которого имела ярко-красный цвет. В руках у него был поднос, на котором стояла покрытая пылью бутылка Shipwrecked. Кобольд поставил поднос на столик перед Алвой, откупорил бутылку, налил вино в стакан и скрылся по знаку эльбста.

– За нашу встречу, Рон! – произнесла Алва, поднимая стакан. Эльбст благосклонно кивнул. Она выпила. Вино ей не понравилось. Она едва сумела скрыть гримасу отвращения. Обычно Алва пила джин, иногда шотландский виски. Но она пыталась произвести впечатление на Роналда, который был любителем старины и роскоши, поэтому и заговорила о вине. Ничего не оставалось, как продолжать игру. И она с восхищением воскликнула: – Какая прелесть! Что за вино! Это просто чудо!

– Когда ты разучишься лгать, Алва? – без осуждения сказал эльбст, который все это время внимательно наблюдал за ней.

– А разве не в этом мое очарование? – подмигнула она игриво. – Если я буду говорить только правду, ты первый разочаруешься во мне, Рон. Уж я-то хорошо тебя знаю!

Она погрозила эльбсту пальцем, а затем поднесла палец к губам и поцеловала. Крепкое ли вино ударило ей в голову, или она попросту притворялась – на этот раз Роналд не сумел понять.

– А ты рискни, – предложил он. – Скажи мне правду, зачем ты пришла сегодня? И, может быть, ты не пожалеешь об этом.

– Ты сказал, – согласилась Алва. Она уже сама налила себе из бутылки в стакан вина и отсалютовала им. – Пью за смерть адмирала Сибатора и… !

Не договорив, она выпила стакан до дна залпом, как будто это был обычный джин.

– И..? – произнес эльбст, с насмешкой глядя на нее. – Ты не досказала тост.

– И за нового члена Совета тринадцати, – провозгласила Алва, усмехнувшись. – Кто бы он ни был.

– Но, судя по всему, ты знаешь, за кого пьешь, – сказал эльбст. Он уже все понял, но забавлялся с ней, как сытая кошка с мышью. – Я прочел это в твоих глазах, Алва.

– Твое вино выдало меня, – заявила Алва. – Признайся, ты именно поэтому и настоял, чтобы я его выпила? Да еще всю бутылку!

При этих словах она вылила остатки вина из бутылки в стакан и осушила его. В опьяневшей Алве проснулись забытые было привычки шансонетки из парижского cafе chantant. Она вскочила, скинув туфли, на кушетку, с нее – на столик, ударом ноги отправив пустую бутылку в угол комнаты, и хрипловатым голосом, которым в прошлом сводила с ума всех клиентов кабаре, запела свою любимую песню о Париже.

– Может, это весна льется каплями с крыш, заливая пустой Париж…

Вдруг ей захотелось еще и потанцевать. Она начала грациозно выгибаться, точно большая сытая кошка, всем своим роскошным телом, но одежда мешала ей. И тогда Алва, недолго думая, сорвала с себя юбку и блузку и осталась в одних трусиках. Трусики были миниатюрными и очень пикантными, она долго выбирала их, решая, что надеть в эту поездку, и сейчас знала, что выглядит сногсшибательно. Она видела это по ярко вспыхнувшим, словно факелы в темном подземелье, глазам эльбста. Обнаженная Алва, послав ему воздушный поцелуй, продолжала танцевать и петь.

– …Он помнит нас, он помнит нас, и мы все помним, помним…

Голос Алвы смолк на тихой грустной ноте, словно надломилась ветка.

– Иди ко мне, – глухим голосом потребовал эльбст. Он давно уже забыл о своем кальяне, и тот потух.

– Не сейчас, – заявила Алва. Она мягко спрыгнула со столика, подобрала блузку и юбку, но не стала их надевать, а только прикрылась ими, присев на кушетку. Она знала, что так выглядит еще соблазнительнее и только сильнее раздразнит эльсбта. – Сначала мы закончим разговор об адмирале Сибаторе.

– К Сатанатосу адмирала Сибатора! – зарычал эльбст, потеряв терпение. Он отбросил кальян в сторону, поднялся с кресла и, подойдя к кушетке, вырвал у эльфийки из рук блузку и юбку, затем резким движением сорвал с нее трусики, после чего подхватил ее на руки. – Туда же Совет тринадцати! Весь мир пусть катится к Сатанатосу!

Алва, приникнув к поросшей густой шертью груди эльбста большими мягкими грудями, жарко задышала ему в ухо, а затем начала облизывать ушную раковину своим быстрым горячим языком. Эльбст взревел и бросил ее на ковер, а сам тяжко навалился сверху. Эльфийка застонала от боли, извиваясь под ним всем телом. Затем она начала кричать. Но чем громче она кричала, тем яростнее эльбст сильными резкими толчками вдавливал ее в пол и вонзал в ее плоть свои когти. Иногда он издавал короткий яростный вой, заглушающий стоны и крики терзаемой им жертвы.

Маленький кобольд, приотворив дверь, наблюдал за ними в дверную щель из соседней комнаты. Временами он жадно облизывал языком свои большие отвислые черные губы и делал неприличные жесты. Подобная картина была ему привычна. Иногда, когда эльбст, завершив половой акт, уходил, а его любовница оставалась лежать, потеряв от невыносимой боли сознание, кобольд прокрадывался в комнату и тоже набрасывался на неподвижное тело жертвы, которая не могла оказать ему сопротивления. Он был слишком безобразен, даже для проституток, и только так мог получить сексуальное наслаждение. Он никогда не упускал этой возможности.

Глава 3

Эльбст Роналд проницательным взглядом всматривался в лица членов Совета ХIII, которые расположились за большим круглым столом из черного гранита. Рассеянный искусственный свет, отражаясь от гранита, бросал темные блики на лица. Окон в конференц-зале, расположенном на десятом этаже ниже уровня земли, не было.

Двухэтажный на вид старинный особняк уходил под землю еще на двадцать пять этажей, но об этом знали немногие. И только избранным было ведомо, что пять последних этажей здания были отданы под темницу, в которой содержались узники, вызвавшие неудовольствие главы Совета ХIII. В отличие от обычных тюрем, те, кто попадал сюда, не имели ни одного шанса выйти на свободу. В лучшем случае, даровав им жизнь, их отправляли на каторжные работы в подземные шахты, которые были собственностью Совета ХIII. Там добывали медь, никель, серебро, золото, платину или руду, из которой потом извлекали эти ценные металлы.

Но предпочтение отдавалось золоту. Этот мягкий, пластичный металл обладал почти безграничной ковкостью, его можно было превратить и в тончайшую, почти прозрачную пленку, и в проволоку не толще человеческого волоса, и в стандартные бруски, которые так нравились людям своей формой. Золото использовалось не только как средство обмена, но и в промышленном производстве – оно хорошо проводило тепло и электричество, плавилось при температуре чуть выше тысячи градусов. Это был универсальный металл, и поэтому он так дорого ценился. Но добывать его было непросто. В основном золото содержалось в виде примеси в рудах, из которых его приходилось извлекать, растворяя в цианистом натрии и цианистом калине. Это являлось основой процесса цианирования – главного способа извлечения драгоценного металла из руды. Известный людям только последние сто лет, духами он применялся на протяжении многих тысячелетий.

Из-за реальной опасности для жизни и здоровья, которую представлял процесс цианирования, задействовали в этих работах тоже только узников. Часто при этом они получали ожоги, которые черная кожа выдерживала лучше, чем нежная белая. Поэтому духи предпочитали использовать представителей негроидной расы. Но не брезговали и европеоидной, и даже монголоидной. Однако желтокожие, в силу непонятных причин, умирали на подземных работах гораздо чаще, чем люди с белой и черной кожей, поэтому их было выгоднее использовать на сахарных и тростниковых плантациях, тоже принадлежащих Совету ХIII.

В любом случае, каторжники жили не долго. Это был настоящий конвейер смерти. Совету ХIII требовались все новые и новые работники. Поэтому ежегодно бесследно пропадали тысячи людей, о дальнейшей печальной судьбе которых эльбст Роналд мог бы многое порассказать их безутешным родным и близким. Но он умел держать язык за зубами. Обычно он даже не запоминал имен будущих узников и каторжников, просто бегло просматривал списки, которые ему подавали. Но иногда, в особых случаях, делал исключение, и судьба очередного кандидата становилась предметом его пристального внимания. Порой, затрудняясь или не желая брать всю ответственность на себя, он даже собирал Совет ХIII, чтобы нужное решение было принято коллегиально.

Сегодня как раз и был такой случай. Необходимо было решить, как поступить с главным смотрителем маяка на острове Эйлин Мор, который был человеком, и его пособником домовым. В этом вопросе в единый клубок сплелись и проблема маяка, уже давно волновавшая не только эльфов, но весь мир духов природы, и трагическая нелепая смерть адмирала Сибатора, которая не могла остаться незамеченной, поскольку он был членом Совета ХIII, и взаимоотношение духом и людей, с каждым веком становившиеся все сложнее и напряженнее. И эльбст Роналд пока не видел даже краешка ниточки, за который он мог бы потянуть, чтобы распутать этот клубок.

Глава Совета ХIII часто думал, что он с удовольствием последовал бы примеру Александра Македонского, который считался людьми величайшим из полководцев древности. По преданию, чтобы завоевать Азию, требовалось распутать сложнейший узел из кизилового лыка, который завязал царь Фригии Гордий. Однако Александр Македонский не стал себя утруждать этим. Когда он покорил столицу Фригии, он вошел в храм, где хранился этот узел, выхватил свой меч и рассек его одним ударом.

Но эльбст знал, что в современном мире проблемы так легко не решались. С того дня минуло почти две с половиной тысячи лет. Уже не было тех, кто мог бы уподобиться жрецам фригийского храма, которые восславили молодого воина, заявив, что он все-таки завоюет мир, но не дипломатией, а мечом. Не было даже мечей. Но у людей было оружие, которое могло уничтожить всю землю в считанные мгновения, и они размахивали им, как пещерные дикари дубинками, нимало не беспокоясь этим. Любой неверный шаг со стороны духов, который люди могли бы посчитать агрессией, направленной против них – и последствия было невозможно предугадать. Человеческий век был слишком короток, чтобы люди всерьез беспокоились о своей жизни. Духи жили веками, у них было великое прошлое и не менее великое будущее. Им было что терять, даже помимо жизни.

Вот отчего Роналд, несмотря на свой вспыльчивый злобный нрав, был сейчас так осторожен и нерешителен. Поэтому он и созвал так срочно Совет ХIII, когда узнал о трагических событиях на острове Эйлин Мор.

Эльбст знал, что многие члены Совета ХIII были недовольны такой спешкой. Им пришлось оставить свои дела, которые они считали более важными, чем гибель адмирала Сибатора и судьба главного смотрителя маяка, даже если он и был человеком. Единственное, что их удерживало сейчас от ропота – это то, что млит был одним из них. Им всегда казалось, что члены Совета ХIII – та неприкасаемая каста, с представителями которой на этой планете не может случиться ничего мало-мальски неприятного, и только естественная смерть способна оборвать их долгую и счастливую жизнь. Но гибель млита противоречила этому убеждению. И они хотели знать, как это могло случиться, чтобы избежать подобной участи самим.

Члены Совета ХIII сидели за общим столом насупленные, но притихшие, не обмениваясь друг с другом ни словом, ни мыслью. Все ждали, когда заговорит эльбст Роналд.

А он не спешил. Роналд пристально рассматривал каждого из них и пытался предугадать, кто поддержит его искренне, а кто – с затаенными мыслями, преследуя свои тайные цели. Быть может, найдутся и такие отчаянные головы, которые рискнут противоречить ему. Например, Фергюс. Этот безликий, как высушенная на солнце макрель, эльф давно уже беспокоил его своей неприкрытой ненавистью к людям, из-за которой он даже осмеливался вступать в пререкания с самим эльбстом. Но Роналда успокаивало то, что Фергюс был слишком одержим своей манией мести. Из-за этого ему просто некогда было замысливать интриги и устраивать заговоры, направленные против власти главы Совета ХIII. А на все остальное, по здравому размышлению, можно было закрыть глаза.

Иное дело леший Афанасий. Тому, кто жил в такой непредсказуемой и воинственной стране, как Россия, доверять было нельзя ни при каких обстоятельствах. Этот косматый и не чесанный, казалось, отроду лесной житель вызывал у эльбста противоречивые чувства, главным из которых все же оставался страх. Внешне леший, долгое время общаясь с утонченными и по европейски воспитанными гамадриадой Дапн, ундиной Адалиндой и другими духами, немного пообтесался. Но в душе он оставался все таким же диким, как его предки, которые испокон века воевали со всем окружающим их миром, постепенно и неуклонно расширяя границы своей территории.

Эльбст перевел взгляд на туди Вейжа, сидевшего рядом с лешим. Туди Вейж и пэн-хоу Янлин, договорившись между собой, а это им было легко сделать в силу их природной близости, могли бы доставить эльбсту серьезные неприятности. Но все их помыслы были заняты противостоянием с тэнгу Тэтсуя, к которому они испытывали наследственное предубеждение, порожденное многовековыми распрями их предков. Носивший одежду горного японского отшельника, тэнгу Тэтсуя был наделён огромной силой. И худосочным духам, привыкшим к глубокому безропотному почитанию на своей родине, в Китае, требовалось немало мужества даже на то, чтобы не отводить своих узеньких глазок от его не менее узких, но сверкающих более ярким огнем, глаз, не говоря уже о чем-то большем. Было время, когда туди и пэн-хоу даже не осмеливались поднять свои глаза выше уровня пупка тэнгу. Понадобились многие годы, чтобы они преодолели этот врожденный страх. И пока так продолжалось, все трое были безопасны для эльбста Роналда.

Опасен был рарог Мичура. Но он был опасен для всех, потому что у него не было в этом мире ни друзей, ни близких, ни даже родины. Он представлял народ, который смыслом своей жизни считал вольное кочевое существование, не обремененное ничем из того, что представляло ценность для других – золотом, дружбой, любовью, домашним очагом. И если бы рарог Мичура задумал что-то против главы Совета ХIII, его не поддержал бы никто, даже другие рароры. А потому его можно было не принимать во внимание.

Эльбст даже не стал задерживать свой взгляд на очокочи Бесарионе. Он, ундина Адалинда и юда Бильяна были духовно слабыми созданиями и всецело зависели от его расположения и милостей. Их интересовали только они сами и те ощущения, которые они еще не успели испытать в плотских утехах.

Ундина Адалинда любила выходить из воды на берег обнаженной, расчесывать свои великолепные волосы и пением завлекать случайных путников в глубины моря или на дно озера, чтобы сделать их своими возлюбленными. Но вскоре они ей наскучивали, и она искала новые жертвы.

Юда Бильяна, в отличие от Адалинды, была уже стара и относилась враждебно к людям, потому что редко находила среди них того, кто по собственной воле хотел бы заниматься с ней любовью. Поэтому, настигнув человека, купающегося в горном озере, она опутывала его, как сетями, своими длинными волосами, и утаскивала к себе, в горы. Там, в какой-нибудь пещере, юда мучила пленника, получая истинное наслаждение, почти сравнимое с сексуальным. С особенным удовольствием она выцарапывала своими крючковатыми пальцами жертве глаза. Щадила юда только молодых мужчин, заставляя их заниматься с собой сексом. Но если они не удовлетворяли ее, а это случалось почти всегда, она разрывала их на куски, злобясь на то, что они молоды, а ее жизненные силы угасают, и красота неотвратимо увяла.

А очокочи Бесарион, лишённый от природы дара человеческой речи, любил ужасными рокочущими звуками, которые извергала его глотка, повергать людей в неописуемый страх. Особенно ненавидел он охотников и собирателей грибов и ягод, которые ненароком слишком далеко зашли в его горные лесные владения. И этого ему было довольно, чтобы быть довольным своей жизнью.