Человэльф

Борис изменился за те сутки, которые они не виделись. И не только внешне. Он осунулся, под глазами легли черные тени. Но это было не главное. Стали другими его глаза. Они словно постарели. Как будто они заглянули в тот мир, откуда нет возврата, и ужаснулись тому, что увидели. Борис знал, что этот день будет последним в его недолгой жизни. Сержант Дерек сообщил ему это еще утром с каким-то изощренным удовольствием. Злобный, как все гномы, он считал, что одной гарроты для осужденных недостаточно, и еще до казни они должны успеть настрадаться от мысли от неминуемой смерти. Всего за один день Борис заново пережил всю свою предыдущую жизнь и все те годы, что не успел прожить. И это не могло остаться без последствий. Теперь он был, по меньшей мере, ровесником Катрионы. Часто возраст человека определяется не датой рождения, а пережитыми страданиями. Борис настрадался на сто лет вперед.

Поэтому, увидев Катриону, он не вскрикнул от радости, не бросился ей навстречу, не обнял ее – не сделал ничего из того, что совершил бы еще утром этого дня, явись Катриона так же неожиданно, как сейчас, в его камеру, в которую превратилась комната Крега. Он спокойно встал и дотронулся до плеча домового, который продолжал лежать, как будто не слышал слов Катрионы, только открыл глаза.

– Крег, ты с нами? – спросил Борис.

– Нет, – ответил тот. – Я уже говорил тебе.

– У тебя нет выбора, – сказала Катриона. – Мы со Скотти слишком далеко зашли, чтобы войти в эту комнату.

Скотти, все это время стоявшая за спиной эльфийки, выглянула из-за ее плеча.

– Сынок, – ласково сказала она. – Вставай! Мы должны спешить.

Крег оскалился, как злобный цепной пес.

– Куда, на тот свет? – прорычал он. – Глупая старуха! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не вмешивалась в мою жизнь!

– Я и не вмешивалась, – спокойно заметила Скотти. – И вот что с тобой случилось. Это моя вина. Больше этого не будет. Я буду вмешиваться, хочешь ты этого или нет. Я не хочу тебя потерять.

Скотти подошла к сыну и протянула ему свою маленькую ручку. Крег растерялся. Прошло несколько томительных мгновений. Затем его кулаки разжались, и он взял мать за руку. Она повернулась и пошла из комнаты, не выпуская его руки. Скотти вела сына за собой, как будто он все еще был ребенком, требующим ее заботы и ласки. Они безмолвными тенями скрылись за дверью.

Борис растерянно посмотрел на девушку.

– Что это было? – спросил он.

– Не все ли тебе равно, – ответила Катриона. У нее на глазах блестели слезы. Они как будто увлажнили пустыню, в которую ненадолго превратилась ее душа. И в ней снова зацвели растения, и забил источник любви и нежности. Она тихо спросила: – Ты любишь меня, Борис?

– Да, – ответил он, не задумываясь. Он слишком много думал об этом весь этот день, чтобы сейчас тратить время в поисках ответа.

– Тогда доверься мне, – сказала Катриона. – Ни о чем меня не спрашивай. Иди за мной.

Он кивнул. Она протянула ему свою руку, как Скотти – сыну. И Борис, подобно Крегу, взял ее маленькую теплую ладонь. Они торопливо вышли из комнаты.

– Возьми карабин, – бросила Катриона на пороге. – Он нам может пригодиться.

Борис подхватил карабин за ремень и повесил его на плечо.

– Где твои вещи? – спросила Катриона.

– Утонули в море, – ответил Борис. – Извини, но приданного у меня нет.

– Это хорошо. Багаж ни к чему. Нам придется очень долго и очень далеко бежать, чтобы обременять себя лишними вещами.

Они вышли из дома. Борис увидел лежащих вповалку моряков и сержанта Дерека, в неловкой позе скорчившегося у пустого котла посреди двора. Но ничего не сказал. Они обошли тела. Вышли из ограды. Пошли по тропинке, ведущей к причалу, где по-прежнему стоял катер, на котором в прошлую ночь Борис и Катриона вернулись на остров. Борис привычно взялся за весла. Катриона начала ставить парус.

Немного погодя Борис спросил:

– А Крег?

– Не переживай, о нем есть кому позаботиться, – бросила через плечо Катриона, не прерывая своего занятия.

– Что будет с Аластером и Скотти?

– Это их выбор.

Катриона поймала ветер. Паруса выгнулись дугой. Катер стремительно летел, едва касаясь воды. Эйлин Мор быстро уменьшался в размерах. Темные рваные тучи зависли над ним, словно они хотели досмотреть до конца трагедию, которая разыгралась на острове.

– Куда мы? – спросил Борис.

– Домой, – коротко ответила Катриона. – Ты не против этого?

– Я бы очень хотел привести тебя в свой дом, как это принято у людей, – виновато произнес Борис. – Но я, ко всему прочему, еще и бездомный. Незавидный у тебя будет муж, эльфийка!

Катриона невозмутимо выслушала это признание.

– Есть только одно место на земле, где я могу чувствовать себя как дома, – сказала она. – Это пещера Фингала на острове Стаффа.

Часть 2. Вечность

Глава 1

Алва с нескрываемым презрением смотрела на мужа. В мятой домашней пижаме он выглядел плебеем, который неизвестно каким образом проник в ее шикарные апартаменты, расположенные на самом верхнем, восьмом этаже Plaza Athenee.

Апартаменты были оформлены в стиле арт-деко в соответствии с личными пожеланиями Алвы. Этот эклектичный стиль, представляющий собой синтез модернизма и неоклассицизма, а также испытавший значительное влияние кубизма, конструктивизма и футуризма, полностью отвечал ее вкусам. Комната, в отделке которой щедро сочетались слоновая кость, крокодиловая кожа, алюминий, редкие породы дерева и серебро, поражала богатством цветов и буйством орнаментов. А еще более откровенно бьющим в глаза и потрясающим воображение шиком.

Сама Алва органично вписывалась в этот пейзаж. Место же Лахлана, который, к величайшему для Алвы сожалению, считался ее мужем, было в одном из дешевеньких отелей на правом берегу Сены, построенных для туристов в районах Оперы, Лувра, Больших бульваров, вокзала Сен-Лазар. В отелях с обшарпанными и скудно обставленными тесными комнатушками, нахальной неряшливой прислугой и сомнительной репутацией.

Plaza Athenee расположился на avenu Montaigne, в соседстве с Avenue des Champs-Йlysйes, знаменитыми Елисейскими полями, но, главное, с самыми известными в мире домами моды. Здания с вывесками Sonia Rykiel, Christian Dior, Jimmy Choo, Louis Vuitton и многие другие следовали здесь одно за другим, каждый день гостеприимно распахивая свои двери перед ней, Алвой. Еще одним из преимуществ Plaza Athenee в глазах Алвы был собственный винный погреб, где сомелье часто и лично для нее, Алвы, проводил дегустации лучших и, разумеется, самых дорогих в мире вин.

Правда, за все это великолепие расплачивался Лахлан. Но и он понимал, что не будь этого прискорбного для Алвы обстоятельства, ему никогда бы не попасть в спальню жены, тем более в пижаме и в такую рань – на часах не было еще и одиннадцати. Кроме того, он благоразумно ни разу не упрекнул жену в непомерных для его оклада премьер-министра тратах. Поэтому сейчас Алва была вынуждена выслушивать его, страдая от яркого солнечного света, который, несмотря на плотные гардины на окнах, все-таки умудрялся проникать в комнату через мельчайшие поры ткани.

Алва в расшитом золотыми лилиями полупрозрачном шелковом пеньюаре полулежала на больших мягких подушках в огромной кровати, которая была выполнена в том же любимом ею стиле арт-деко и напоминала царское ложе изголовьем сложной изогнутой формы, щедро украшенным резьбой и позолотой. Она болезненно щурилась от мифического солнца и реального голоса мужа, режущего ее слух. Лахлан говорил много и громко, обильно брызгая слюной, но из всего им сказанного она поняла только несколько фраз – в них говорилось о Совете ХIII и адмирале Сибаторе.

– Адмирал Сибатор хочет выйти из состава Совета тринадцати? – не сумев совладать со своим удивлением, спросила она, когда муж замолчал, к ее великому облегчению.

И была за это наказана, потому что он снова заговорил.

– Алва, ты меня совсем не слушаешь, – сказал Лахлан, едва сдерживая раздражение. – Я уже битый час твержу тебе, что адмирал Сибатор погиб. И, следовательно, место, которое он занимал в Совете тринадцати, становится вакантным. Так почему же мне не занять его?

– Насколько мне помнится, адмирал Сибатор был млит, а ты – эльф, – со свойственным ей здравомыслием, которое обеспечило ей тот образ жизни, который она вела, заметила Алва.

– Если бы все было так просто, я не стал бы говорить с тобой об этом, – возразил Лахоан.

– И это было бы очень мило с твоей стороны, – заявила Алва. – Я так устала! Ты не представляешь, где я была этой ночью, и что мне пришлось пережить, когда этот несносный метродотель…

– Алва! – с отчаянием воскликнул Лахлан. – Но ты должна понять – если я стану членом Совета тринадцати, то ты сможешь продолжать вести привычный тебе образ жизни в Париже. Если же нет, то, боюсь, нам придется вернуться на остров Эйлин Мор, он же – суверенное государство Эльфландия, премьер-министром которого я служу.

– Это еще почему? – возмутилась Алва. – Если тебе так хочется, уезжай на свой остров хоть сегодня, но один. Я останусь в Париже.