Человэльф

Она едва увернулась от какого-то парусного судна, которое бесшумно, подгоняемое ветром, выскочило из ночного мрака и стремительно исчезло в нем же. На палубе не было никого, и ни одного опознавательного огня. Даже в капитанской рубке было темно, словно судном никто не управлял. Но Катриона не успела удивиться, потому что почти сразу же она увидела в свете прожектора барахтавшегося в море человека. Он слабо бил по воде руками, пытаясь удержаться на плаву, но вскоре неизбежно должен был пойти на дно, перепуганный, усталый, в мокрой, стесняющей движения, одежде. Катриона подоспела вовремя – еще бы одно мгновение, и его голова навсегда бы скрылась под водой. Пришлось схватить его за волосы, чтобы вытянуть на поверхность моря. Потом затаскивать в лодку. Человек, пропитавшийся водой, как губка, оказался неожиданно тяжелым. Он был почти без сознания, и ничем ей не помогал. Он уже успел наполнить свои легкие соленой водой, и даже не мог вздохнуть. Катрионе пришлось сделать ему искусственное дыхание. Сильный толчок сложенными ладонями в область сердца – и глубокий выдох в приоткрытый рот. Толчок – выдох… Толчок – выдох… Ребра человека жалобно хрустели под ее маленькими, но сильными руками. А губы неожиданно ожили и приникли к ее губам с ласковостью теплого бриза…

Катриона была до того ошеломлена этим нежданным поцелуем, что даже не возмутилась. Вместо гнева она почувствовала радость, что человек ожил. Она спасла его. Вытащила из когтистых лап смерти, которыми та уже зацепила его. Да и поцелуй, если быть предельно честной с самой собой, был ей приятен. Губы Бориса, а она уже не сомневалась, что это он, были теплыми и нежными.

– А ты на многое способен, парень, – сказала вслух Катриона, глядя на потерявшего сознание человека, который неподвижно лежал на дне лодки. – Даже сейчас. А что будет, когда ты придешь в себя? Боюсь даже представить!

Она нажала на кнопку стартера, и мотор снова заработал. Лодка, покачиваясь на волнах, пошла по направлению к острову Эйлин Мор. Катриона держала курс, ориентируясь на огромную, низко зависшую над морем луну. Луна вышла из-за тучи и с интересом взирала на происходящее.

– Слишком ты любопытна, матушка, – погрозила ей пальцем Катриона. – Надеюсь, что не болтлива. И никому ничего не расскажешь. Да ничего и не было, кстати. Так, один невинный поцелуй.

Катриона улыбалась, сама не зная чему. Ей было хорошо, даже радостно. И это могло показаться удивительным, учитывая события этой ночи. Но она об этом не задумывалась. Она думала о другом. Но спроси ее – о чем, не ответила бы. Быть может, о безбрежности моря, о бездонности неба, о бесконечности жизни… Она была очень юной, для эльфийки, и чувствовала себя сейчас бессмертной.

Когда лодка мягко ткнулась резиновым носом в каменистый берег острова Эйлин Мор, Катриона попыталась перенести неподвижного Бориса на берег. Но он был слишком тяжел для нее. Она едва дотащила его до валуна, который лежал на берегу, чуть выше кромки прибоя, и там оставила. Поразмыслив, решила подняться на маяк и позвать кого-нибудь на помощь из домовых, которые там жили и работали. Она так утомилась, пока тянула Бориса от лодки до валуна, что даже не заметила, как он, очнувшись на миг, ухватил ее за свесившийся медальон, который она никогда не снимала с шеи. Цепочка порвалась, и медальон остался в его крепко сжатом кулаке. Потерю Катриона заметила много позже, когда уже покинула остров. Но так и не связала ее с Борисом, который, она помнила, был все это время в бессознательном состоянии.

На маяке она застала не спящим только Аластера. Он, как всегда по ночам, рисовал одну из своих очередных картин. Отдав все необходимые распоряжения и решив, как ей казалось, проблему с Борисом, Катриона сообщила обо всем по мобильному телефону премьер-министру, который, она знала, с нетерпением ждал от нее известий. Лахлан радостно поблагодарил ее и сказал:

– Возвращайся как можно быстрее, Катриона. Я предчувствую, что все только начинается. Без тебя мне не обойтись. Ты моя надежная, верная и мужественная правая рука.

Это признание польстило Катрионе. Но и вызвало у нее досаду. Она не забыла о своем обещании матери и собиралась по возвращении с острова сразу же направиться к ней. Однако приходилось менять свои планы. Она даже не стала дожидаться, пока Аластер и Крег спустятся к берегу за Борисом и перенесут его на маяк.

И это было тем более обидно, что когда Катриона, преодолев, словно птица, весь обратный путь от острова Эйлин Мор до Парижа за считанные часы, вошла в резиденцию премьер-министра, то не застала его. Секретарь в приемной сказал ей, что не знает, где повелитель Лахлан. Он уехал внезапно, но может вернуться в любую минуту. Приходилось ждать. Катриона присела в мягкое кресло здесь же, в приемной, взяла глянцевый журнал со столика, начала его листать. На третьей странице она уже спала. Сказались усталость и почти двое суток без сна.

Сон у Катрионы был беспокойным и тревожным. Ей снились яркие вспышки, похожие на салют, но когда они гасли, то наступала тьма, непроницаемая, густая, как желе, зловонная, словно болотная жижа. Она словно засасывала Катриону в себя, не позволяя двинуть ни рукой, ни ногой, ни даже вскрикнуть от ужаса. Вспышки света становились все короче, а промежутки темноты – длиннее и чаще. И когда Катриона скрылась в ней с головой, она все-таки вскрикнула. И проснулась.

Напротив нее стоял Лахлан и напряженно всматривался в ее лицо, как будто пытаясь увидеть что-то очень важное для себя. Катриона смутилась и даже немного разозлилась. Это было не очень-то порядочно с его стороны – воспользоваться ее беззащитным состоянием, которое свойственно спящему. В некотором смысле это можно было даже воспринимать как насилие. Девушка поднялась из кресла и начала что-то говорить, но премьер-министр перебил ее.

– Свои впечатления расскажешь мне позже, – сказал он непривычно сухо. – А пока пройди в свой кабинет и напиши мне докладную записку. Со всеми подробностями, относящимися к делу.

– А разве это не может подождать до утра? – удивилась Катриона.

– Это очень важно, – ответил Лахлан. – И срочно. Считай, что это приказ!

Он прошел в свой кабинет и закрыл дверь, как будто опасаясь, что Катриона может войти следом. Это обидело девушку даже больше, чем его официальный тон. Премьер-министр был как будто недоволен ею, и даже не считал нужным это скрывать. А ведь он был так ей благодарен, когда она говорила с ним, находясь на острове Эйлин Мор. Возможно, что-то произошло за это время, очень для него неприятное. И он обязательно об этом расскажет ей, но позже. Утешив себя этой мыслью, Катриона ушла писать докладную записку. Закончила она только под утро. Но и в этот час премьер-министр не принял ее. Прождав еще пару часов напрасно, Катриона оставила докладную в приемной секретарю, невзрачному безликому пикси, и ушла, сказав, что идет отдыхать в свою крошечную квартирку, которую она арендовала в одном из старинных особняков квартала Марэ. Этот район Парижа уже в XVII веке считался модным и изысканным, несмотря на то, что в переводе с французского его название означало «болото». Но никто бы не рискнул сегодня назвать его так. Из окна своей квартиры Катриона видела Вогезскую площадь, бывшую одной из признанных достопримечательностей Парижа.

– Если я понадоблюсь премьер-министру, он знает, где меня найти, – сказала она, прощаясь.

Но это была неправда. На самом деле Катриона, выйдя на улицу и взяв такси, поспешила направиться не в сторону квартала Марэ, а в пригород Парижа, где находился дом ее матери. Отдых мог подождать. Увидеть мать было для Катрионы сейчас важнее. Ее мучило смутное предчувствие какой-то беды. Оно появилось внезапно, после того недолгого сна в приемной премьер-министра, и сначала было неосознанным, заявляя о себе чем-то наподобие слабой головной боли. Но за это время предчувствие разрослось и приобрело вселенские масштабы. Не проехав и трех кварталов, Катриона почувствовала непреодолимое желание остановить такси, выйти из него на улицу, зайти в ближайшую подворотню, подальше от людских глаз, и телепортироваться, чтобы скорее очутиться в доме матери. Ей было безразлично, даже если бы кто-нибудь из людей в этот момент увидел ее. И это произошло с ней впервые. Она едва удержалась от этого. Катриона слишком обессилела за последние сутки, и те полчаса-час, которые она могла выгадать, не смогли бы ей компенсировать потерю энергии от телепортации. Ей пришлось бы после этого несколько дней приходить в себя, как после тяжелой болезни.

И все же, когда Катриона вышла из такси возле дома матери, она пожалела, что не подчинилась своему порыву.

Вороны кружились над пожарищем. Дом сгорел почти дотла. От пещеры Фингала остались только базальтовые колонны. Почерневшие, обуглившиеся, они казались издали живыми от облепивших их птиц. Огонь не тронул только качели, и те, покачиваясь под порывами ветра, звенели цепью и поскрипывали, словно наигрывали траурный марш.

Катриона не верила своим глазам. Могло показаться, что эта картина является продолжением ее недолгого кошмарного ночного сна. Сознание отказывалось воспринимать ужасную действительность. Еще вчера здесь стоял дом, в котором она выросла. В этом доме жила ее мать, которая была для нее тем же, что и земля, вода, небо – непреложным и вечным. Но теперь ее мать пожрал Дух огня, а духи земли, воды и воздуха не воспротивились этому, не спасли, не защитили ее. Это было неестественно. Это казалось вероломным предательством. Катриона была готова предать их проклятию. И сделала бы это, будь она не настолько убита горем. Это не Катриона ходила по двору, без цели, без смысла, без надежды на будущее. Это была только ее плоть. Дух в ней угас. Сказать, что она была в отчаянии, было бы неверно. Она была почти так же мертва, как и ее мать.

Пепелище дымило, залитое дождем, пролившимся на рассвете. Кое-где еще шипели недогоревшие угольки. Катрионе не осталось ничего, кроме воспоминаний. Все сгорело вместе с домом. Фотографии, детские игрушки, милые безделушки, имеющие только ту цену, которую придавала им память, одежда, мебель. А в довершение всего Катриона увидела, что потеряла медальон с изображением Арлайн. Это было последней каплей, переполнившей чашу ее горя. Глаза Катрионы высохли, как лишенная подземных источников пустыня, и уже не могли рождать спасительных слез. Она подняла обесцвеченные горем глаза к небу и издала дикий гортанный крик, в котором невозможно было узнать ее обычный голос. Это был вопль протеста против несправедливости жизни, которая и без того была слишком коротка, чтобы быть жестокой. И, тем не менее, она такой была.

Катриона винила себя в смерти матери. И это было даже страшнее, чем сама по себе смерть Арлайн. Потому что этого нельзя было искупить. Потому что с этим ей предстояло жить. А это было сверх того, что она могла вынести. Она была эльфийкой, духом природы. Но сама ее природа восстала против ее разума, который был способен пережить это горе. И этот конфликт духа и разума мог и должен был привести к гибели одного из них. Она могла обезуметь – или превратиться в бездуховное существо. Именно таким и был дух зла, Сатанатос. Некогда он тоже испытал нечто подобное, когда восстал против Творца, которого считал своим отцом, и, поверженный, был отвергнут им, без права прощения…

Но Катриона была незаурядной натурой, и ее дух был уникален по своей силе. И поэтому он победил. Катриона чувствовала, что начинает сходить с ума.

Внезапно она ощутила, что уже не одна здесь. Она обернулась. От зеленой изгороди, которую огонь не тронул, отделилась тень, обрела плоть. Это был Грайогэйр. Он подошел к девушке и церемонно поклонился, давая понять, что разделяет ее горе. Катриона взглянула на него без удивления. Ничто уже не могло поразить ее.

– Эльбст Роналд хочет тебя видеть, – произнес Грайогэйр тихо, помня о том, где они находились и при каких обстоятельствах. Но вышло так, будто он хочет сохранить свои слова в тайне, от кого бы то ни было. Даже от ворон, которые могли бы их подслушать, если бы не каркали так громко, но, может быть, только для отвода глаз. – Он приглашает тебя к себе.

И, видя, что Катриона смотрит на него непонимающим взглядом, внушительно, не терпящим возражения тоном, добавил:

– Немедленно!

Катриона очнулась от своей задумчивости. Ее глаза заблестели ненавистью и надеждой. Катриона подумала, что эльбст Роналд может знать о том, что произошло этой ночью. И расскажет ей об этом, рассеяв неведение, которое казалось ей не менее ужасным, чем то, что свершилось. Если пожар был чьим-то злым умыслом, она сможет отомстить убийцам. И снять с себя бремя вины за смерть матери.

Надежда на месть возродила начавший угасать разум Катрионы.

Глава 18

В Берлине, где располагалась резиденция эльбста Роналда, они были уже через два часа. Катрионе они показались слишком долгими. Все это время ее била нервная дрожь. Но внешне она проявилась только яркими красными пятнами на щеках. Грайогэйр отнес их на счет волнения, которое испытывал любой, кого ожидала встреча с грозным и всемогущим главой Совета ХIII.

Эльбст Роналд, по всей видимости, действительно ждал ее и принял сразу, но не в кабинете, а в своих личных покоях, обставленных с аляповатой роскошью. Эльбст любил, чтобы его окружали красивые и дорогие вещи. И ему было безразлично, из каких они эпох и как сочетаются между собой в убранстве комнаты. На стенах рядом висели бесценные средневековые европейские гобелены, восточные ковры и картины, некогда украшавшие лучшие музеи мира, но украденные и навсегда пропавшие для людей. Мебель была изготовлена из слоновой кости, мореного дуба и других ценных пород дерева, и почти вся инкрустирована золотом. Тяжелые парчовые занавеси на окнах имели литые золотые кисти. Любая безделушка в этой комнате стоила целое состояние. Сам эльбст был одет в широкий длиннополый халат, обшитый розовым жемчугом, который лучше всего скрывал его расплывшуюся плоть. Он развалился в кресле красного дерева, которое, несомненно, было изготовлено в мастерской самого Томаса Чиппендейла, крупнейшего мастера английского мебельного искусства жившего в восемнадцатом веке. Но едва ли сам Роналд знал об этом.

– Проходи, – гостеприимно произнес он, увидев девушку. – Можешь занять вот эту софу, напротив меня.

Софа на колесиках, изготовленная из ореха и обитая атласом кремового цвета, украшенная витиеватой резьбой, была доставлена ему из дворца одной из английских королев той эпохи, когда Англия еще правила миром и могла позволить себе не жалеть денег на мебель для своих монархов. И это чувствовалось при одном взгляде на софу. Это был подлинный викторианский стиль. Но он противоречил чиппендейловскому креслу, как гипотеза аксиоме.

– Почти моя ровесница, – заметила Катриона, грациозно присаживаясь. – Слишком юная для этой комнаты.

Эльбст восхищенно воззрился на нее.

– Я вижу, что меня не обманули, когда рассказывали о тебе, – сказал он, беря руку Катрионы в свои лапы. – Ты само совершенство. Разбираешься даже в антиквариате. Это достойно награды. Выбирай в этой комнате любую вещь, которая тебе нравится. Это мой тебе подарок.

– У нас, эльфов, принято в таких случаях брать в дар самую дешевую и бесполезную вещь, – улыбнулась Катриона. – В стране вечной юности, как называют ее люди, всё имеет искаженный вид. И по возвращении домой одариваемый вдруг видит, что эльфийское золото стало мусором, черепками. А то, что казалось хламом, может оказаться настоящим сокровищем.

– У нас, эльбстов, совсем не принято дарить подарков. Скорее всего, это из-за нашей врожденной скупости, взлелеянной в крошечных швейцарских озерах. На мой взгляд, это порок. Поэтому я так щедр. И мои дары без подвоха. Выбирай же! – настаивал эльбст Роналд.

Но Катриона придерживалась того мнения, что расположение великих мира сего крайне переменчиво, и лучше им не злоупотреблять. Расщедрившийся под влиянием минуты эльбст уже назавтра мог пожалеть об этом. Либо потребовать несоразмерную подарку плату, например, ночь любви. Поговаривали, что Роналд был слаб на плотские утехи. Поэтому она решила перевести все в шутку.

– У людей есть одна трогательная история. Некий человек, решивший избавиться от надоевшей ему женщины, предложил ей убраться из его дома до наступления утра, а в компенсацию за оказанные ему ранее услуги взять все, что ей заблагорассудится. Она согласилась. Он, успокоенный, ушел в свою спальню и заснул. А наутро, проснувшись, увидел себя лежащим в постели рядом с этой женщиной, но только не у себя, а у нее дома. Она выбрала себе в подарок бывшего любовника, поймав его на слове.

Но если Катриона и решила втайне польстить эльбсту, то ее стрела не попала в цель. Тот ее просто не понял.

– И что было потом? – спросил он. – Лично я тут же, в кровати, откусил бы ей голову. Или спалил, дохнув на нее огнем.

– Люди слабые, сентиментальные существа, не в пример нам, духам, – ответила Катриона. – Расчувствовавшись, он взял эту женщину в жены.

– Глупец! – расхохотался эльбст. – Если она ему надоела до этого, то какой резон начинать все сначала, уподобляясь белке в колесе? Сразу после свадьбы он должен был раскаяться в своем необдуманном поступке.

– Мне помнится, они жили долго и счастливо. И умерли в один день.

– Ты уверена? – разочарованно хмыкнул эльбст. – В очередной раз убеждаюсь, что ничего не понимаю в людях.

– Впрочем, я могу ошибаться, – заметила Катриона. – Большинство человеческих сказок заканчивается именно так. Но бывают и исключения.