Под сенью платана. Если любовь покинула

– Затем, что не всё можно в эту машину поставить, не испортив. Эта джезва, можеь, и стара, но она имеет для меня особое значение. Ты думаешь, я не могу её отмыть используя всю эту волшебную химию, что в помощь нам? Могу, ещё как! Но ведь эта химия её испортит: вкус кофе будет не тот, да и трещинки могут образоваться на поверхности глины от разной температуры. Ну да ладно – во время успела её вытащить. А теперь давай кофе попьём.

Элиф хоть и рассердилась на Фатиме, но не хотела её расстраивать своими упреками: все же больной человек, которого не нужно лишний раз волновать. Поэтому она начала варить кофе, чтобы отвлечься и успокоиться, а в дальнейшем постарается не показывать своего недовольства, которое вырвалось в первый момент.

Женщины молча выпили кофе, и тут Фатиме неожиданно спросила:

– Эту джезву тебе Мехмет сделал?

– Отец Мехмета. Мехмет только украсил ручку резьбой, – удивилась Элиф этому неожиданному вопросу и верному предположению Фатимы.

– Хотела её выбросить, да не смогла. В машинку твою запихнула! – в сердцах произнесла Фатиме.

– А как ты догадалась, кто её сделал? – спросила Элиф, – её любопытство пересилило возмущение планом Фатиме.

– Это не сложно вовсе: у нас дома была похожая вещица. Только ручка не была резьбой украшена. И выбросили мы ее давно – никакой особой ценности она не представляла. Подобных вещей, сделанных Али беем, у нас полон дом. И сейчас наверняка где-нибудь что-нибудь да валяется. А ты столько лет хранишь эту ерунду – дорога она тебе…

– Конечно дорога и до сих пор её, как талисман храню. У тебя был Мехмет – зачем тебе была какая-то памятная вещица? А я, когда мы ссорились с Ахметом, а ссорились мы ох, как часто, брала эту джезву в руки и гладила ее ручку. Шероховатость резьбы под подушечками пальцев, словно лекарство, успокаивала меня. И вроде не одна я…

– Не придумывай, Элиф! Когда ты была одна? У тебя был Ахмет! И дети.

– Ахмет, Ахмет… – задумчиво произнесла Элиф, – мир его праху. Любил меня, да не мог с моей нелюбовью смириться. Не жизнь, а наказание для обоих была наша совместная жизнь и для него, и для меня. Видел каждый день, что терплю его только. Не мог с этим жить: злился. Бить не бил никогда, но как что не так, бросал в меня все, что попадалось под руку. А причину для «не так» при такой жизни всегда можно было найти.

– Испортила ты жизнь всем: и мне, и Ахмету, и Мехмету! Не смотри на меня так! И ему тоже! И детям своим – знать тебя не хотят.

– Не думала я, Фатиме, что за любовь так дорого платить придется, – Элиф старалась говорить о том, что чувствовала, спокойно, будто не о себе вовсе, а о постороннем человеке, которого она очень хорошо знала и сама удивлялась, что это ей так легко давалось: без лишних эмоций, при этом она совершенно не боялась быть откровенной и неправильно понятой.

Потом она внимательно посмотрела на Фатиме, чтобы увидеть больше того, что та старалась показать, всё время обвиняя Элиф, попыталась ощутить всю глубину её переживаний, опустившись на самое дно снедавшей женщину горечи, но не застрять там, обжегшись, а тут же устремиться наверх.

Корень обиды засел в теле Фатимы так глубоко, что избавиться от него, вытащить его можно было только вместе с сущностью самой страдалицы, но по всей видимости, сущность её крепко срослась с обидами, ими питалась и крепко держалась за них. Но не это сейчас обеспокоило Элиф – лицо Фатиме раскраснелось, появились пятна нездорового румянца, словно кровь прилила к голове.

– Что обо мне говорить, Фатиме, ты бы прилегла. А то сразу много двигаться после лежачей болезни – тоже ведь плохо.

– А ты от темы-то не уходи. Не нравится, когда правду говорят.

– Фатиме, жизнь наша уходит, а вместе с ней уходит и та правда, о которой ты так переживаешь. По прошествии времени то, что казалось правильным в то время, становилось иным, словно изменяясь вместе с нами. Можно долго об этом рассуждать, вспоминая эпизоды молодости, как наше прошлое, в котором было всё: и хорошее, и плохое. А можно, вспоминая, всё время кого-то обвинять: я – отца за то, что решил мою жизнь по-своему, так, как ему казалось правильным и у него на этот счёт были свои доводы; ты – меня, за то, что всё-таки через столько лет соединила свою жизнь с Мехметом, несмотря на вашу семью. Мои дети тоже имеют свои взгляды на правильность поступков их матери, которые им не понравились, и они решили наказать меня своим отсутствием в моей жизни… А тем временем жизнь идёт, секунды и минуты ее пролетают, незамеченными нами, пока мы озабочены выяснениями отношений, пока мы лелеем наши обиды, обвиняя всех в том, что с нами произошло. Мы – только прошлое, если все время думаем о нём. А заметила ли ты, какой сегодня хороший день? Июль не всегда бывает ласков со стариками и своим жаром готов опалить нашу и без того иссушенную временем кожу, своим горячим дыханием норовит вызвать приступ сердцебиения и головокружения. А сегодня нет духоты на улице, нет испепеляющего зноя – верного спутника июля. Совсем скоро приедут твои дочери, которых ты давно не видела, и о которых часто думаешь скучая. Они помнят о тебе и переживают. Как хорошо, когда о тебе заботятся! Не так ли? Столько лет ты с любовью растила их, а теперь пришла их очередь позаботиться о тебе и они не оставили тебя наедине с твоими проблемами: заберут тебя в свой дом, где у тебя будет возможность видеть своих подрастающих внуков и, может, сказать им что-то важное, да просто – смотреть на них и улыбаться от счастья! Эта новость так тебя обрадовала, что ты утром сама поднялась с кровати и смогла приготовить завтрак на всех, что ещё вчера казалось невозможным. И пока ты этим занималась, ты жила! А сейчас, погрузившись в прошлое, которое уже не исправить, как бы не хотел, ты тоже живёшь, но ничего не замечая вокруг и страдая. А ты бы лучше приняла таблетку – как раз мой телефон сейчас подал сигнал-напоминание об этом, и если тебе позволит самочувствие, а мне мои колени, потом мы спустимся вниз, чтобы посидеть под платаном, заодно и посмотрим на проходящее лето.

В этот момент в коридоре послышался шум открывающейся двери – это вернулся Мехмет.

Женщины замолчали, Элиф немного приосанилась, слегка приподняв подбородок, Фатиме же устало опустилась в кресло на кухне. С щёк её еще не сошёл этот странный румянец, а голова слегка кружилась.

Когда Мехмет вошёл в кухню, глаза его задорно поблескивали из-под упавших под грузом лет бровей. Вместе с ним в сдавленный переживаниями воздух кухни ворвалась светлая волна радости.

– Что случилось? – спросила Элиф, отзываясь улыбкой на его радостное настроение, которое излучала вся его фигура от светящихся глаз, до плечей, приподнятых в стремлении как можно быстрее донести переполнившую душу новость и выплеснуть ее, поделиться ей наконец, так как она уже давила на диафрагму и мешала ровно дышать.

– Выиграл! Моя лошадка сегодня неожиданно для всех пришла первая! А я ведь знал: сколько уже слежу за ней, сколько скачек наблюдаю. А она взяла и сегодня вырвалась вперёд. Вот что значит арабская порода лошадей: упрямо, потихоньку, шажок к шажку, плетется себе в хвосте гонки заезд от заезда, отдыхает – силы готовит для решающего сражения. А когда про неё все забудут – все, кроме меня, конечно, – как соберёт свои силёнки и вдруг рванёт на последнем круге, управляемая опытным жокеем, и разочарует всех, кто ставил на фаворита! Ох, хитра порода! Это вам не английский скакун, у которого всё напоказ, который все силы до самого финиша выложит на заезд, и никакой интриги не оставит! От английского жеребца всегда знаешь, чего ждать. А вот арабская порода – она не такая: если что в голову себе вбила, то не свернёшь ее с пути. Сама должна захотеть вырваться вперёд. И вот ведь какое дело: захотела сегодня, на радость дедушке Мехмету!

Мехмет отдышался, как будто только что сам до финиша доскакал и, поделившись с женщинами той радостью, что волновала его душу, ушел в салон. А перед этим выложил на кухонный стол праздничные трофеи по случаю выигрыша: три упитанных рыбки мерджан (красный морской лещ), очищенных крупных креветок с полкило, халвы «коска» и бутылочку ракии: без нее у рыбки вкус не тот.

– И где только Мехмету удалось купить лещей? Правда, сейчас самое время их лова, но в Эгейском море. Видно, какой-то косячок заблудился здесь, наведался в Стамбул. А вкус у леща изумительный! Ну что ж, отпразднуем сегодня на славу выигрыш Мехмета.

Элиф рассматривала рыбку на столе, радуясь ей, как ребенок. Но потом перевела взгляд на давно уже молчавшую Фатиме и заметила, что та как-то «обмякла» в кресле и прикрыла глаза.

– Фатиме, ты что, заснула?

Женщина приоткрыла глаза и что-то вяло произнесла. Из сказанного Элиф разобрала только «слабость».

Румянец, растёкшийся по лицу Фатиме, ее внезапная слабость и бессвязная речь заставили Элиф разволноваться.

– Мехмет! – позвала Элиф. – Вызывай скорую. Фатиме плохо!

Мехмет вернулся в кухню и внимательно посмотрел на Фатиме, подошёл к ней ближе и склонился перед ее застывшим в кресле телом.

– Фатиме… – тихонечко позвал он, – Фатиме! – повторил чуть громче.

Женщина открыла глаза:

– Слабость у меня, переходила видно.

– Обопрись на меня, а я тебя в комнату отведу. Приляжешь – отдохнешь. – Мехмет за плечи поднял Фатиме из кресла – та повисла на нём, и они медленно двинулись в спальню.

– Голова… полежу, – бессвязно твердила женщина.

Элиф осталась на кухне, а когда вернулся Мехмет, она тут же произнесла:

– Мехмет, скорую надо вызвать. Тревожно мне. И зачем только Фатиме сегодня с самого утра делами занялась? Походила бы немного для начала.

– Элиф, зачем так волноваться? Фатиме просто устала: целый месяц лежала, а тут столько дел переделала! Любой устанет. Да и скорая у нас была намедни.

– Послушай меня, Мехмет, до больницы мы могли бы ее довести и без скорой, но ты один не спустишь ее с нашего этажа вниз, я – не помощница тебе с коленками больными. Не нравятся мне ее розовые щеки и слабость. Вдруг ей ночью станет хуже. Послушай меня, давай вызовем скорую!

И тут раздался звонок в коридоре – это пришла Алия проведать соседей и выпить с ними чашечку чая.

– Алия, – с порога обратилась к ней Элиф, – ты проходи в салон. Может, и поужинаем вместе, а не только чай попьём, как получится. Не нравится мне Фатиме…

– Когда тебе стала не нравиться Фатиме? Только сегодня? – усмехнулась Алия. – А разве, вообще говоря, она должна тебе нравиться? В такой-то ситуации, как у вас, мне бы она не нравилась вовсе!

– Алия, мне не до шуток. Думаю, что с Фатиме что-то не так. Надо вызвать скорую. Как бы чего не случилось!

– Аллах корусун! (Храни Аллах) – быстро сменила тон Алия. – Пусть с миром к своим дочкам уезжает! Когда сегодня я ее на балконе твоём увидела, то глазам не поверила: такая ведь была больная, что совсем с кровати не вставала.

– Элиф, я вызвал скорую. Уже едут! – Мехмет старался говорить спокойно, но, по всей видимости, тревога жены передалась и ему.

Пока ждали прибытие скорой, не проронили ни слова – все молча переживали, заразившись беспокойством Элиф.

И лишь сама больная, полностью отрешившись от происходящего, безмятежно дремала, прикрыв глаза, не нарушая общей тревожной тишины ожидания.

Скорая приехала быстро. Молодой врач, осмотрев Фатиме, рекомендовал отвезти ее в городской госпиталь, чтобы там, на месте, провести обследование, так как вполне могло произойти кровоизлияние в мозг, о чем он сообщил встревоженным присутствующим, окончательно их напугав. К тому времени и сама Фатиме начала жаловаться на жгучую боль в затылке.

В больницу вместе с Мехметом хотела отправиться и Элиф, но Алия вызвалась составить ему компанию.