Под сенью платана. Если любовь покинула

Под сенью платана. если любовь покинула
Юлия Тимур

Возможно ли пройти дорогу любви, ни разу не споткнувшись и не упав, а, поднявшись, не свернуть с выбранного пути? И где взять силы, чтобы не отчаяться и продолжить жить дальше, если любовь покинула вдруг…

Под сенью платана

если любовь покинула

Юлия Тимур

© Юлия Тимур, 2020

ISBN 978-5-0051-1446-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ах, если б можно было стать платаном,
И, сбросив загрубевшую кору, ввысь устремиться.
И не согнуться вопреки жестоким ураганам,
И с дорогим в корнях соединиться.

Ах, если б можно было быть платаном..

Под сенью платана

1 часть

– Элиф, дочка, кызым, выходи! Мы тут чай собрались пить. Смотри, Алия халвы принесла. Иди, о жизни поговорим, поболтаем всласть! И погодка сегодня подходящая: мельтем (теплый ветер) прогреет наши косточки, за зиму остывшие. Ты кофту только накинь и выходи к нам!

– Какая я тебе дочка? Старше тебя лет на пять! «Иди к нам!» – придумала тоже! Спуститься-то я спущусь по лестнице, а подняться потом в квартиру как? Коленка правая огнем горит, а левая скрипит нестерпимо! Придется внизу сидеть и ждать, пока муж не придет. А может, он и сам плюнет, и оставит меня в моем бедственном положении: пускай сидит, где сидела, бабка-непоседка, попрыгунья бывшая. Нет, если только вы сами меня обещаете потом наверх поднять.

– Ну, про возраст помолчи лучше: когда ты родилась, всех новорожденных ещё не учитывали и не записывали как положено, а потом, когда стали, твоя мать, может, и забыла, когда тебя родить сподобилась. Поди, упомни всех: в то время-то поскольку детей рожали! А на руках, на спине ли своей, как козочку какую, пускай муж тебя по лестнице поднимает. Ты хоть и худой конструкции, но жилистая. Дотащи тебя попробуй, если волоком только, да по ступенькам жалко: сама побьешься, и мы с девочками надорвёмся от такой поклажи. А мужу без тебя никуда – пускай и тащит свою драгоценность: ни напоить, ни накормить его некому без тебя. Ты и хозяйка хорошая, и руины красоты былой имеешь на лице! – ответила одна из женщин, Алия, по-видимому.

– Коль доставку обратную не гарантируете, в таком случае сами ко мне поднимитесь. У меня дома ко всему прочему камин имеется: и косточки погреем, и чай с халвой попьем. Только не забудьте ее прихватить, а то за своими разговорами-сплетнями обо всем забудете. Халва нашему изношенному организму необходима: в ней – кунжут, который укрепляет косточки и оздоравливает в целом! Это, конечно же, «Коска» (известный производитель халвы) халва? Я ведь другой не ем! Только она – деликатная и замешена великолепно, а тахин (паста из кунжутного семени) в ней – первый сорт! Хотя сейчас и ее вкус испортился – совсем не то, что раньше! Раньше-то все в ручную делалось, а теперь машины вместо людей работают. Н-да, о чем это я? Ах, заговорилась совсем! Чай я сама заварю. Мой – то, что надо: крепкий, красный, с душком и «отдыхает» (заваривается) он у меня столько, сколько нужно!

Элиф сняла с перил балкона высохшее кухонное тряпье и внезапно для своих подруг чинно удалилась в комнату, оставив их после длительных переговоров, ни приведших к единому мнению, в полном замешательстве.

Пускай теперь сами решают: подниматься к ней наверх, в дом, или расположиться в тени столь любимого ими всеми дерева, но без неё и её фирменного чая!

А ведь так они привыкли все вместе чаёвничать в тени огромного платана, росшего неподалёку, который, наверное, и Сулеймана видел, если приходилось ему проезжать по их улице, собираясь в очередной завоевательный поход.

Ну, ничего, привычки – привычками, а после этой холодной зимы коленки Элиф совсем вышли из строя: передвигаться стало невмоготу от резкой боли.

Элиф хотела было присесть в кресло, чтобы отдохнуть, но тут раздалась барабанная дробь в дверь ее квартиры, а за ней и звонок в коридоре залился звонкой трелью: ага, девочки пришли!

Тяжело поднявшись, сухонькая, скованная по рукам и ногам артрозом старушка, практически не отрывая ступней от пола, поплыла в сторону входной двери.

А ведь были времена, когда она, молодая и порывистая, неслась вперёд, торопя события и подстраивая жизнь под свои желания, одновременно умудряясь щедро взваливать на свои хрупкие плечи груз проблем и своих, и чужих, и с этим тяжёлым скарбом, упрямо подниматься по ступеням жизни. Вот и заболели колени от непомерной тяжести, захрустели, сопротивляясь, но она упрямо не слышала ни их сыпучего треска, ни доводов разума.

А теперь сама жизнь ее останавливает, усмиряя дух, заперев его в панцирь артроза, несгибаемый, как когда-то и она сама…

Платан, росший с незапамятных времён во дворе дома, всегда ей казался огромным великаном с роскошной шевелюрой, на который она и тогда, и сейчас, смотрела снизу вверх. Листья у него нежные, изрезанные, пальчато-лопастные, крупные, в их густой тени удобно прятаться от изнуряющей летом стамбульской жары. В детстве же они ей казались ладонями какого-то живого существа, многорукого, тянущегося к ней, чтобы поднять ее лёгкую и посадить в самое чрево дерева, уже тогда неохватное. Но страха у нее не возникало – напротив, платан был светел в абрисе мятной бирюзы листьев, и вызывал восторг и желание посидеть в этой лиственной прохладе, но поскольку листья- руки только тянулись к ней, не подхватывая, она сама забиралась по тонкокожему стволу, обдирая то тут, то там, бледные покровы-пластины, являя миру его нежно- зелёную плоть, быстро растущую вширь, как и она сама в то время – ввысь. Забравшись на удобную для сидения и достаточно толстую ветвь, замирала на ней до тех пор, пока отец не спускался в сад, и в который раз зычно не звал ее домой. И заливалась она тогда серебристым смехом, чистым и мелодичным: страх высоты и опасности обратного спуска не давал ей покоя. Смело забравшись наверх, она также, как и кошки, боялась спуститься вниз: земля кружилась у нее перед глазами и обратный путь казался преувеличенно опасным. И ничего ей не оставалась делать, а только подобно мяукающей кошке, привлекать к себе внимание отца своим смехом, одновременно пряча свой страх за завесу беспечной улыбки. А отец, заслышав ее звонкий смех, льющийся откуда-то сверху, подходил к платану, громко отчитывая ее за непослушание и лазанье по деревьям, а потом поднимал к ней свои широкие надёжные ладони, в которые она, уже не боясь, стремительно падала.

Элиф долго гремела ключами, разговаривая то с дверью, то с непослушными пальцами, пытаясь их уговорить быть попроворнее, а они, пальцы, всё никак не могли удобно ухватить ключ, а когда наконец схватили, возникла другая сложность – попасть ключом в замочную скважину, чтобы потом повернуть в ней ключ. Элиф растёрла ладонью правой руки скрюченные артрозом пальцы и сделала ещё одну попытку справиться с закрытой дверью, стиснув ключ между большим и указательным пальцем левой, более послушной руки. И эта попытка увенчалась успехом – она попала в замочную скважину, и дверь распахнулась.

– Что так долго, подруга? Кто же днём на все замки запирается? – спросила самая бойкая из женщин – Алия.

Алия не так давно переехала из соседнего города Измита в Стамбул, поселилась на улице, где рос старый платан, и, появившись в их квартале, быстро, как это умеют делать слишком общительные люди, перезнакомилась со всеми. Вот и с Элиф и ее подругами неожиданно для них самих свела дружбу, а за свой бойкий нрав и чрезмерное любопытство была прозвана меж ними «Хабер Абла» (женщина-новость).

Она же оказалась и самой молодой среди них: ей чуть больше пятидесяти, в отличие от ее новых знакомых женщин, которые разменяли седьмой десяток.

– Заходите, – пробурчала в ответ Элиф, не сочтя нужным опускаться в долгие объяснения, отвечая на вопрос Алии, быстро поцеловав вошедших женщин в обе щеки (традиционное приветствие при встрече).

– Проходите в салон и располагайтесь. А я пока схожу на кухню, посмотрю, как там наш чай. Халву передайте мне – я ее порежу, – распорядилась по-хозяйски Элиф, и, шаркая ступнями ног, обутыми в ортопедические домашние тапочки, которые в

принципе должны были служить только лечебному делу, но при этом умудрились сохранить атрибут женственности – высокую платформу, удалилась в кухню.

Гостьи – три дамы, достигшие того возраста, когда есть о чём поговорить и просто помолчать, когда каждый прожитый день воспринимается как улыбка судьбы или ее подарок, который не может длиться вечно, расположились на диване. Алия во все глаза рассматривала обстановку комнаты, стараясь запомнить детали интерьера, чтобы впоследствии обсудить их со своими домочадцами или с другими приятельницами, которых у общительной Алии было много.

Рядом с женщиной-новостью присела высокая и немного грузноватая Сибель, именно присела, боком, положив одну ногу на ногу, чтобы было удобно рукой достать до окна: женщина любила выкурить сигарету, сначала отпив пару глотков горячего напитка из чайного бокальчика, а затем, небрежно отставив его на стол, взять зажигалку, поднести к сигарете и, задумчиво прищурив один глаз, вытянуть руку с зажёной сигаретой по направлению к окну.

А в самом углу дивана заняла место высокая и светловолосая, не серебристо-седая, как часто бывает в этом возрасте, а с красивым песочным оттенком окрашенных волос, собранных в аккуратный пучок на затылке, Нильгюн, на морщинистом лице которой мерцали светлые лучистые глаза, и если убрать эту сеточку морщин, снять с её лица, как неудачный фасон платья с фигуры, ее легко можно было бы принять за ещё вполне не старую даму.

Когда Элиф появилась в комнате с подносом, на котором стояли прозрачные бокальчики-тюльпаны (турецкий традиционный бокал для чая) с коричнево-красным чаем, над которым поднимался лёгкий ароматный дымок, женщины оживились, потянулись к нему, хваля напиток за его насыщенный цвет, а Алия, удивлённо вскинув брови, произнесла:

– Что у тебя за секрет, Элиф? У твоего чая всегда дивный аромат и цвет такой яркий!

– А ты заварки не жалей и покупай только «Чайкур филиз» (марка известного турецкого чая), – улыбнулась Нильгюн, обнажив ряд жемчужных зубов, без слов говорящих о наличии у неё хорошего стоматолога.

– Конечно, марка чая важна, но не только это! – добавила Элиф. – Коли речь зашла о тайнах и секретах, то так и быть, поделюсь с вами. Когда чай отдыхает в заварочном чайнике, я добавляю один бутон гвоздики, предварительно размяв его ложечкой. Бутончик должен быть совсем не большим, а ещё лучше взять только часть бутона, чтобы он своим ароматом не перекрывал запаха чая, а лишь вносил тонкую нотку в его цвет и букет! А уж о пользе гвоздики и говорить не приходится: зимой я почти не болею.

– Машаллах! – произнесла Сибель и тут же потянулась за сигареткой.

– Ты так и не бросила курить? Ведь собиралась же! – покачала головой Элиф. – Сосуды совсем свои не бережешь! И давление у тебя часто высокое бывает.

– Бывает, а у кого оно не бывает высоким в нашем возрасте? Утром выпила таблетку, чтобы сосуды укрепить, а следом чай и сигарету. И так мало удовольствий в жизни осталось – одни болезни и переживания. А когда куришь, то отвлекаешься от мыслей, отдыхаешь, голова лёгкой становится, значит, расслабляешься! Врачи сами давно говорят, что все болезни возникают на нервной почве, а не только потому, что куришь! – Серпиль улыбнулась и выпустила струйку дыма изо рта.

– Ты в окно ее выпускай, а не на нас! – протестующе замахала руками Элиф. – У окна ведь села. Голова легкая не от дыма, а от пустоты вокруг, Сибель. Ну да ладно, у нас у каждой – своя пустота. Халва, меж тем, вполне приличная.

Тут у одной из женщин, у светлоокой и светловолосой Нильгюн, зазвонил телефон.

Она нажала на кнопку приема звонка, и радость наполнила комнату: счастливое настроение Нильгюн вмиг распространилось на все окружающее её пространство. Женщины, невольно ставшие свидетельницами задушевной беседы, вдруг замолчали, не прислушиваясь к словам, а растворяясь в атмосфере нежданной радости, впитывая ее каждой клеточкой тела, а Нильгюн, совсем не чувствуя неловкости, продолжила свой разговор с кем-то, чей голос заставил ее засветиться от счастья.

– Сын? – спросила Алия, раньше всех вышедшая из оцепенения и вынырнувшая из-под волны счастья, накрывшей всех присутствующих в комнате женщин.

Нильгюн уже отключила говорившего, но еще продолжала по инерции пребывать в неуловимой ауре состоявшегося разговора, и ответила с некоторой заминкой, резко взмахнув головой, словно вдруг очнулась и неохотно стряхнула с себя остатки другого, счастливого мира, вернувшись в комнату, где сидели женщины:

– Да, сын позвонил. Сказал, что невестка с внуками уже едут ко мне, а сам вечером обещал заехать, после работы. Говорит, что останутся у нас на выходные! Пойду скорее домой – надо к их приезду приготовиться. – Нильгюн засуетилась и поспешила к выходу, на ходу прощаясь с подругами.