Под сенью платана. Если любовь покинула

– Конечно, иди, радость-то какая! С нами ещё успеешь насидеться! – Элиф хотела проводить ее до двери, но та махнула рукой: мол, где выход – знаю: не первый раз в доме.

Оставшись втроём, женщины на мгновение замолчали, словно с Нильгюн внезапно ушло и их хорошее настроение. Каждая задумалась о чём-то своём, вспоминая что-то и пытаясь вновь обрести ту невольную ушедшую радость, от которой становится легко и светло.

Сибель вновь закурила и отвернулась к окну. Алия достала телефон и начала набирать какой-то номер, но похоже, абонент был занят или не отвечал, и она сбрасывала звонки, а потом и вовсе, с раздражением отложила телефон в сторону.

Элиф вдруг вспомнила, что с утра забыла выпить таблетки, которые ей выписал врач и которые она должна была принимать каждый день, чтобы давление не поднималось, и засеменила на кухню.

– Тебе надо завести такого помощника, который напоминает о времени приема лекарства звонком. Внук рассказывал, что есть такой специальный робот, – вспомнила Алия.

– Так ведь надо ещё не забыть и помощника включить, – процедила сквозь сигаретный дым Сибель, изящно выпустив клуб дыма в окошко. – На мой взгляд, к другим препаратам лучше ещё и таблетку для улучшения памяти добавить.

– А по-моему, память надо не улучшать, а наоборот, приложить все усилия, чтобы забыть все плохое, что было, пусть и с хорошим вместе. Столько за нашу жизнь всего случилось, что эти воспоминания только и делают, что будоражат, волнуют и спать не дают!

Это в комнату вернулась Элиф, услышавшая последнюю фразу, сказанную Серпиль.

– Элиф, так ведь помнишь хорошо, что лет сорок назад было, а что надо сделать сегодня – никак не вспоминается! – улыбнулась Сибель, затушив сигарету в пепельнице, резким нажимом пальца на ее железный край.

– Да и если забыть всё, что было, чем жить сегодня? – добавила Сибель.

– Ну, не знаю, я все помню, что надо сделать сейчас, куда пойти, что купить, – задумчиво произнесла Алия. – Видимо, не так много было у меня событий в прошлом, что они дают возможность помнить мне о дне сегодняшнем! А что это на полке у тебя за толстенный альбом лежит, солидный такой? Наверное, там фотографии?

Элиф посмотрела по направлению вытянутой руки Алии и, к своей досаде, заметила, что вчера, рассматривая фотографии в старом альбоме, оставила его лежащим на тумбочке, а утром, занявшись ежедневными делами, забыла поставить альбом на своё место в шкафу.

«Сразу надо всё на место убирать!» – подумала Элиф, а вслух произнесла:

– Этот альбом интересно рассматривать только мне: почти всех людей на снимках уже нет в нашем мире. Иногда, оставшись в одиночестве, я листаю его старые страницы и вспоминаю о прошедшем.

– Зря ты так думаешь, что никому не интересно на него взглянуть! Мы с удовольствием бы посмотрели! – возразила Алия.

Серпиль только качнула головой. «Поступай, как хочешь, Элиф» – так расценила это покачивание сама Элиф.

– Ну, тогда давайте попьём кофе, а потом можно предаться воспоминаниям, – примирительно улыбнулась Элиф, отчего её строгое лицо, сосредоточенное на чем-то своем, спрятанном глубоко внутри, стало чуть светлее.

Алия вызвалась помочь Элиф и ушла готовить кофе на кухню. Всё необходимое для этого процесса хозяйка квартиры выложила ей на стол: молотый кофейный порошок, турку – ровесницу самой хозяйки, с черными подтеками когда-то убежавшего напитка на дне и по бокам, удалить которые пытались, но в связи с частыми «побегами» содержимого, бесследно вывести не удалось. Эта турка, видимо, была семейной реликвией: на многочисленные предложения родных и друзей поменять ее на новую, Элиф рассерженно отвечала отказом.

Элиф и Сибель на время остались вдвоем.

– Когда уезжаешь? – спросила Элиф.

– К лету переберусь к дочке. А зимой, иншаллах, (Бог даст) опять вернусь сюда.

– Зима в Стамбуле – не самое подходящее время для уединения, тем более в нашем возрасте: зябко в домах и гуляет пойраз (холодный ветер) по улицам. Оставалась бы там, у своих. Зять у тебя хороший. Сама утверждала, что он добрый и внимательный, – с ними тебе будет проще жить, сподручнее. А здесь ты совсем одна: муж, мир его праху, в мире ином, дети – разъехались.

– Не могу, Элиф, привыкла я к своему дому, к его стенам, которые с порога принимают меня в уютные объятия прошлого. Везде – мои воспоминания! Захожу в спальню – в ней фотография висит свадебная на стене. Мы на том снимке с мужем давнишние, молодые. У него глаза улыбаются, глядя со снимка на меня, уголки рта прячутся в густых усах. Сейчас такие усы никто не носит… Я ему в ответ тоже улыбнусь и той, молодой и красивой женщине, что рядом с ним. Вроде и поздоровалась с прошлым своим. И как-то светлее от этого становится, словно совсем не одна я. На кухню зайду – знаю, где ложки, а где тарелки лежат, могу глаза закрыть и чашку свою кофейную найти, где графин с водой стоит – на ощупь знаю. В шкафчиках всё на своих привычных местах находится: крупа, макароны, а в глубине – салфеточки кухонные, ножи, вилки. На своей кухне всё находится быстро. Я ведь вещи раскладываю таким образом, как мне привычнее. И спать ложусь всегда в одно и то же время, а иногда и днём сморит меня сон, если ночью по дому бродила, перебирая, как четки, свои воспоминания. Без света хожу по квартире – он мне и не нужен: я с закрытыми глазами дома всё вижу. А в чужой квартире и народ испугаешь, и очки не спасут от того, что бы не наткнуться на предмет какой-нибудь. Свет-то не включишь, да и сто раз подумаешь, бродить или нет. Лежи себе и в потолок смотри. А на потолке что? Даже звёзд не увидишь. Без тебя скучаю, когда долго не видимся, не представляю, как без наших разговоров обойтись, воспоминаний общих? Да и платан наш с собой не увезёшь. Многие уехали с этой улочки, а мы остались здесь для чего-то…

Сибель и Элиф вздохнули обе, и как раз в это время в комнату вошла Алия, неся на подносе ароматный кофе.

***

По весне платан таинственно красив: его пятипалые листья только начинают появляться из надтреснутых почек, набухших на переживших холодную зиму голых, переплетённых между собой и устремленных вверх ветвях. Серебристый великан – именно таков цвет коры платана по весне – с воздетыми к небу руками-ветвями, ждёт небесной милости. Ему необходимы солнечное тепло и дождь, льющийся с небес: первое – чтобы пробудиться от зимнего сна, второе – чтобы соки земли быстрее проникли в его корни, затем в могучий ствол, а от него побежали по многочисленным ветвям, которые летом создадут густую тень под большими, плотно прижатыми друг к другу листьями. В этой тени укроются птицы, любящие платан за крепкое сплетение ветвей, в которых всегда можно надёжно расположить гнездо; кошки, периодически охотящиеся на пернатых и карабкающиеся вверх по его тонкокожему стволу; люди, прячущиеся под его сенью от палящих лучей полуденного солнца.

Весной, да именно весной, увидела впервые Элиф Мехмета: высокого и стремительного, со жгучими черными очами чернее ночи.

И было-то ей лет двенадцать-тринадцать, наверное, уже и не вспомнить точно. Мехмет был лет на пять-семь ее старше, считал себя вполне взрослым мужчиной, помогал отцу в магазине и одновременно учился, а на таких маленьких девчонок особого внимания не обращал.

Элиф ежедневно подолгу стояла в тени платана в то самое время, когда Мехмет должен был возвращаться домой после занятий, надеясь попасться ему на глаза, но каждый раз ее подстерегала неудача: юноша торопился домой и всегда проходил мимо нее, не встретившись с ней взглядом. Но настырная девчонка не собиралась сдаваться! Поэтому в один из дней она решила забраться на само дерево, чтобы оттуда упасть к ногам Мехмета. Не сможет же он тогда ее совесем не заметить? Она выбрала ветку потоньше, которая не выдержала бы ее веса и треснула под ней после того, как она ее слегка раскачает. План ей показался весьма продуманным и без сомнений должен был увенчаться успехом.

И, наверное, так бы и вышло, но высоту падения с ветки дерева Элиф не учла и, когда пришла очередь свалиться к ногам парня, и ветка, как и было запланировано, сломалась, она полетела вниз, сильно ушибла локоть и коленку, после чего залилась громким плачем.

***

– А вот и кофе! – с этими словами в комнату вошла Алия. – Может, и не такой, как варит хозяйка, но я старалась.

– Судя по аромату, хорош! – похвалила её Элиф.

Сибель опять закурила, но на этот раз Элиф уже не стала ей делать замечаний. Она бы и сама с удовольствием затянулась сейчас сигареткой: ей предстояло встретиться с прошлым. И пускай это прошлое – лишь потускневшие по прошествии времени фотоснимки в альбоме, но они заставляют ее вновь и вновь возвращаться к событиям тех лет, заставляя каждый раз переживать их с новой силой. А сейчас к волнениям прошлого добавилась ещё одна причина: сегодняшняя встреча должна случиться при лишних свидетелях, к которым она отнесла не в меру любознательную Алию. В общем, все это ее не на шутку разволновало.

«Коли бросила курить, то опять начинать не стоит. Вот и Сибель не сдержалась однажды, выкурив одну сигаретку, а потом уже не смогла остановиться – вновь начала курить. А мне не к чему – уже лет десять как без сигарет обхожусь,» – подумала Элиф.

Женщины молча выпили кофе, отставили чашечки и приготовились смотреть фотографии.

Элиф подошла к тумбочке, взяла в руки тяжёлый альбом, наполненный ее воспоминаниями, фрагментами из жизни давно ушедших, но дорогих ее сердцу людей, с которыми, открыв первую страницу альбома, им предстояло встретиться, а продолжив его листать, переходить от события к событию. И познакомившись с ее прошлым, невольно прикоснуться к старым тайнам, незажившим по прошествию времени ранам, которые она вынуждена обнажить при свидетелях.

Волнение густым туманом повисло в воздухе, липкое, нарастающее и требующее срочного исхода.

Но как только открылась первая страница, то вместе с ней рассеялся этот туман, и удивительным образом изменилось лицо самой Элиф – оно просветлело, даже бороздки морщин куда-то исчезли, а быть может, на её лике отразилась спрятанная в альбоме и ревностно хранимая им молодость старой женщины.

– Элиф, какая же ты красавица на всех фотографиях! – не удержалась от восторга Алия. – Хотя следы этой красоты немного сохранились, если хорошо приглядеться к тебе нынешней.

– Спасибо, дорогая, за твой комплимент, но всматриваться в мое лицо теперь нужно очень долго, чтобы былую красоту заметить, а это небольшое удовольствие, как ты понимаешь.

– А кто это справа от тебя на фотографии? Неужели Нильгюн? Конечно, я не могла ошибиться – роскошная блондинка. А рядом с ней, пухленькая, с озорным взглядом это, конечно, Сибель? – не унималась Алия.

– Почему пухленькая? И почему «пухленькой» должна быть именно я? Потому что я сейчас не стройна? Нет, Алия, меня на этих снимках нет, – Сибель слегка улыбнулась: ее и раздражала манера Алии все выспрашивать, и казалась забавной такая несдержанность в её возрасте. – На фотографии – сестра Элиф. Я же появилась на этой улице гораздо позднее, когда вышла замуж, и мы переехали сюда с мужем и детьми. А вот Нильгюн и Элиф – подруги детства.

Элиф продолжала листать странички альбома, словно не слыша замечаний и не видя ничего вокруг, кроме самих снимков: прошлое с головой затянуло ее в свой омут. Она устремилась вперёд, убегая от детства, в котором столько раз мечтала наесться мандаринами, плоды которых приходилось делить на троих: по количеству детей в семье, – и которых в доме всегда оказывалось недостаточно, чтобы наесться вдоволь.

«Дорого много фруктов покупать,» – говорила мать, деля плод на дольки и раздавая детям, так, чтобы каждому досталось.

А теперь ешь, сколько хочешь, да то ли вкус плодов стал не тот, то ли, когда много, и есть уже не хочется, а то ли в старости это стало не главным – наесться. Да и непонятно вообще, почему в памяти застряли именно такие глупые мелочи, пустяки по сути, а ведь отзываются они где-то в сердце болью, смешанной с теплом…

А между тем Элиф на крыльях памяти летела дальше, к слезам разочарований и синякам, которыми щедро награждала ее сестра в часто вспыхивающих между ними перепалках, вот и здесь, на фотографии, на которой она сидит на полу, пряча за спиной куклу, за первенство играть с которой они вели непримиримую борьбу, отталкивая друг друга. Эту куклу как-то принес отец, выменив ее на банку меда у соседа. Мед у них дома всегда водился: у старшего брата отца была своя пасека и он снабжал медом всю родню. А вот игрушек у детей почти не было, и они с завистью посматривали на более счастливых ровесников. Справедливости ради надо заметить, что в то время и сами игрушки – были редкостью. Только у соседа их было много – по долгу службы он путешествовал по разным странам и привозил из этих поездок детям игрушки. Выменянная кукла имела такой потрёпанный и жалкий вид, что матери пришлось справить ей новое платье, отпоров от подола своей выходной юбки небольшую полоску материала, слегка подкоротив её, из-за чего стало больше видно щиколотку ноги. В этой связи отец устроил матери гневное разбирательство: приличной Ханым нельзя выходить в таком коротком наряде на улицу, так как это позорит семью и вызывает пересуды. Элиф с сестрой, испугавшись, притихли, сидя на кухне и ожидая «окончания серьезного разговора». А когда отца обуревал праведный гнев, он вполне мог ударить – доставалось и матери, и порой им перепадало.

Элиф погладила своими шершавыми пальцами фотографию матери. Что собственно она знала о ней, кроме того, что мать ежеминутно заботилась о детях и муже, занималась хозяйством, содержала дом в порядке, встречала и провожала многочисленную родню. Была ли мать счастлива, часто пряча за улыбкой слёзы, и, улыбаясь даже тогда, когда, казалось, что для радости и нет особых причин? Была она тихой, неконфликтной женщиной, подчинявшейся воле мужа, на которую последний часто обрушивал свой гнев, раздраженный непослушанием детей и плохими делами в магазине, когда продаж стало меньше, а долгов, соответственно, все больше. А последние годы пребывания Элиф в отчем доме они из долгов не вылезали. Мать старалась всем угодить: и ему, и детям, и родне, чтобы ничего плохого не подумали. На жизнь никогда не жаловалась, наоборот, говорила, что ей повезло: большая семья, трое детей, сын есть – наследник, свой магазин, и в этой связи какой-никакой достаток в семье. Чего ещё желать? И даже потом, когда Элиф переехала из отчего дома в семью мужа, мать безропотно помогала ей с детьми, вновь оберегая её и внуков от гнева отца и братьев. Ушла, так и не увидев Элиф счастливой… Сама Элиф по характеру совсем не похожа на мать – она настойчивая и никогда не пыталась нравиться всем. Мать была мягкой, отец же – никогда не отступал от своих намерений и твердо шел к целям. Не знал меры ни в чем: если сердился, так мог и ударить, и вполне мог убить противника, если бы оружие было под рукой; также, без меры, проявлял он свою любовь, которая, то вспыхивала как огонь, пожирая все вокруг, то гасла, угодив под бурные потоки разочарования – эмоции переполняли его. И умер от сердечного приступа прямо в магазине: схватился за сердце и упал, как подкошенный.

– Элиф, а это кто?!

Откуда-то издалека услышала она настойчивый голос, вырвавший ее из густого тумана воспоминаний и вернувший к действительности. Это был голос Алии, в котором ясно слышался нетерпеливый пыл ученого на пороге большого открытия: сейчас падут завесы тайны и пред ней откроется правда.