Когда зазвенит капель

– Круто! – Даша наклонилась вперед, насколько позволял корсет, поставила локти на стол. Надо развить тему, чтобы Люба ей поверила.

– Поздравляю, ребят! Я так рада.

Еще, еще. Ложь должна быть убедительной.

– Вам приходилось выкраивать время между учебой, чтобы побыть вместе хоть час, а теперь сможете наслаждаться друг другом постоянно.

– Значит, ты не обижаешься на меня? Говорят, когда кто-то из подруг выходит замуж, то общения становится меньше, – спросила Люба, водя пальцем по столу, повторяя рисунок на клеенке.

– Обижаюсь ли я на лучшую подругу? Переживаю ли я, что мы станем реже видеться? – Даша покачала головой. – Нет. Я не обижаюсь. И совсем не переживаю. К тому же, мне теперь придется больше работать, когда закончится больничный, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.

Ложь, вырываясь, обожигала ей горло. Она представила, как Люба стоит в зефирно-белом платье и слегка краснеет, надевая Сашке кольцо на палец, и ей захотелось кричать, а не улыбаться, как она это делала.

– Тогда я могу тебя попросить… – Люба покусывала губы и умолкла на пару секунд, прежде чем закончить фразу, – быть свидетельницей на нашей свадьбе? Ну пожалуйста!

Помогать Любаве облачиться в снежно-белое облако платья? Отдуваться с выкупом и выполнением дурацких заданий? Подписать в ЗАГСе собственноручно приговор своей мечте? Ее захлестнуло удушливое чувство вины.

Она улыбнулась.

– Конечно, – ответила Даша.

Глава 18

Посреди ночи она проснулась. За окном было темно, где-то вдалеке лаяла собака – это был успокаивающий звук, голос мирной жизни. Спать больше не хотелось совершенно и Даша встала, сунула ноги в розовые тапки с заячьими ушами – подарок мамы – и включила компьютер. Впилась глазами в экран – он был спасением в этом мире, удерживал, не давал сойти с ума.

Яндекс вывалил на нее огромное количество ссылок с историями, рецептами, статьями и мнениями. Свечи, зеркала, катания яиц, молитвы – каких только способов не предлагал интернет в борьбе с родовыми проклятиями. Тут же со всех сторон гадалки, экстрасенсы, магическая помощь. Даже по скайпу.

Даша на секунду отвела глаза от экрана. Снаружи по-прежнему была ночь, в черном окошке – квадратный кусок расшитого звездами неба, тихо и холодно. Очень холодно. Нужно встать со стула и натянуть колючий свитер с высоким горлом, но ноги не слушались. Небо вдруг сдвинулось с места, звезды сместились, оставляя хвостатые следы, черный квадрат окна надвинулся, увеличился в размерах, маленькая уютная комната вдруг исчезла и вокруг не осталось ничего. Даша закрыла глаза, но движение продолжалось, и темнота, и холод, не оставляющий надежды.

Огромным усилием она заставила себя вновь открыть глаза и посмотреть в россыпь букв на слепящем экране. «Стекает желчь, стекает тьма. Туда, откуда не вернется. То место – ему тюрьма. Никому на пути пусть беда не попадется». То там, то тут встречались статьи, где было написано, что снять проклятье можно тем же способом, каким его и наложили. Или что оно потеряет свою силу, когда жертва закончит свой земной путь. Еще один способ гласил, что нужно сжечь дотла останки вместе с костями, принадлежащими человеку, чья извращенная адом душа превратилась в демона.

Она читала, читала, до рези в глазах, до первого солнечного луча, тугого и ровного, разогнавшего ночной морок. Но тогда почему же ей так неспокойно? Как будто она упустила что-то, не заметила что-то важное. Но чем дальше она мысленно углублялась в прошлое, тем больше воспоминания, истории, знаки складывались в узор.

Даша вдруг осознала, как же ей надоело просыпаться в холодной пустой постели, ничего не знать, ждать, когда ей снова померещится страшная спутница, чувствовать себя лишним, бесполезным балластом. И не ощущать ничего, кроме невыносимого одиночества.

– Что ж, ставки сделаны, – прошептала она, закрывая ладошками лицо. – Посмотрим, что скажет бабушка.

***

Жарко.

Зимняя ночь приняла в свои объятия и скрыла от глаз все то, что хочется скрыть. Недосказанные слова, невыплаканные слезы.

Электричка, покачивая, уносила её прочь от кареглазого счастья. Под перестук колес проносились мимо темные силуэты деревьев, огни и фонари бросали неровные отблески сквозь окно.

Душно.

Футболка в мокрых пятнах. Ни надежды, ни радости, ни света. Слёз – и тех уже нет… И только одно слово: "Почему? Почему?" Да потому что так надо. Теперь она знала, что так было решено еще до ее рождения.

Горько.

Даша села, обняла руками колени, уткнулась лбом. “Тук-тук”, – стучат колеса на стыках. “Тук-тук”, – стучит сердце в такт. Болит. Пощады просит.

Тоскливо.

Еще недавно все было так просто и понятно. А теперь…

Она взяла телефон, пролистала свои недавние фотки. "Тогда еще ничего не было. Была мама. Были мечты, каникулы, речка… Было волшебное лето. Жара, оставляющая только самую суть, философские дебаты, маевки, костры и песни под гитару. Были друзьями Сашок и Любава. Был долговязый Эдик, что ухлестывал за ней с первого курса, были лекции, смех, прогулки… Как же хорошо было… Почему вся жизнь рухнула в один миг? Почему?" И вот эти воспоминания, острые, резали и кололи как заточенные финские ножи.

Придорожные фонари тянулись один за одним. Медленно, как в немом кино, возникали они из тумана, проплывали светящейся полосой мимо, и так же медленно таяли позади. Дорожное полотно с тонкими тускло поблескивающими ниточками рельсов разматывалось под колесами и растворялось в темноте январской ночи.

Когда поезд подкатил к станции, Даша уже стояла в прокуренном тамбуре. Успеть бы – стоянка две минуты. Морозные елки на маленьком дверном окошке вспыхивали желтым. Все стекло затянуло узорами, так что сквозь него ничего не было видно. Поезд дернулся пару раз и затих. Проводница открыла дверь и спустила лесенку, выпуская Дашу в неуютную стылую темноту.

Здесь даже не вокзал – пустынная платформа. Но дорогу Даша прекрасно помнила – каждое лето она проводила здесь. Переход через замерзший ручей, а там за узкой полоской леса нахохлилась приземистыми домиками деревня. Прямо по центральной улице через пустые углы дворов и замершие до весны сады – бабушкин давно некрашеный дом.

Круглолицая луна танцевала в облаках, пока Даша шагала по узкой натоптанной тропке. От быстрой ходьбы дыхание сбивалось, неровными толчками выпуская облачка пара, а хрустящий снег забивался в ботинки.

У покосившейся двери – старушка, в выцветшем трикотажном халате, с накинутой на плечи толстой мохнатой шалью, и трогательных валенках, вся сморщенная – и особенно рот: одни складки, сборки. Губы уже ушли внутрь, рот как-то зарос – и было совсем невероятно, чтобы она заговорила. И все же – заговорила.

– Я ждала тебя.

Даша порывисто обняла бабушку, вдохнула терпкий запах детства и счастья. Пахло печным дымом, хлебом, квашеной капустой и снегом. Бабушка похлопала Дашу рукой по спине, протянула ей старый лысый веник, чтобы стряхнуть налипший снег с ботинок, потом развернулась и зашла в дом.

Такой любимый и родной. В сенях желтый свет электрической лампочки. Под столом два желтых глаза – кошка. В кухне тикали советские еще голубые ходики с кукушкой и трещала печь, и три одинаковых кольца рыжели в темноте – под ними пламя вперемешку с углем, дровами, золой. По стенам луковые косы. У печи ведро и оттуда торчала ледяная глыба, посверкивая черными острыми краями.

Даша шагнула внутрь и ее обдало теплом. Протянула к печи озябшие ладошки и стояла так, не раздеваясь и с закрытыми глазами, несколько минут. Из ее жизни на какое-то время исчезнут давка в автобусах по утрам, суматошные дежурства у Антона, кофе с пенкой и капроновые колготки. А вместо этого будут дни, сотканные из одних запахов, наполненные уютным треском дров в печи и скрипом снега, окутанные морозным паром, и сердце у Даши замерло от остро-сладкого чувства счастья.

Она проведет здесь неделю или две, пока не заживут окончательно сломанные ребра, не перестанет кружится голова. Она будет выходить по утрам на крыльцо, смотреть как занимается заря, а потом совать ноги в огромные смешные валенки, бежать по белоснежному ковру мимо маленьких окошек, украшенных замысловатыми узорами, мимо забора в причудливых снежных шапках, мимо елок, будто обсыпанных сахарной пудрой, в хлев; будет набирать полную охапку душистого колючего сена и целовать в пушистую морду старую бабушкину корову, будет ставить низенькую скамеечку, гладить набухшее теплое вымя и слушать, как упругие струи парного молока ударяются о стенки ведра – сначала звонко и весело, а потом тихо, будто шепотом – шурх, шурх, шурх.

А по вечерам бабушка будет гладить ее по волосам. Она будет улыбаться внучке глазами и милым, заросшим, с лучами-морщинками ртом. Бабушка заварит душистый мятный чай, достанет банку темного, почти черного смородинового варенья, напечет стопку толстых сладких блинов, положит сверху кусочек масла, и он покатится, поплывет и будет таять, таять… И Дашина решимость задать бабушке самые сложные вопросы будет таять, как этот кусочек масла.

Глава 19

Уже подходила к концу вторая неделя и надо было возвращаться в город, когда Даша решилась наконец. Не спросить, нет, спросить язык не поворачивался, а сначала попытаться самой найти хоть что-то.

Бабушкину историю она знала лишь отрывочно. Несмотря на то, что проводила здесь каждое лето и частенько и зимние каникулы, ей мало что рассказывали. Знала только что у бабушки была какая-то сложная история в прошлом, вероятно еще до ее, Дашиного, рождения, о которой ни она, ни мама не распространялась. Ей всегда казалось, что мама одновременно гордилась матерью и стыдилась ее, они редко созванивались, а виделись еще реже – бабушка даже не бывала у них в гостях, не приехала на похороны мамы, сказала, что нет денег. Но Даша понимала, что причина на самом деле была в другом. Теперь ее мучил вопрос, что же тогда случилось. Почему бабушка Вера Васильевна бросила вдруг карьеру судьи, отдала дочери свою двухкомнатную квартирку в Томске и уехала насовсем в глухую деревню, где и жила с тех пор безвылазно в старом доме с туалетом на улице, доила свою корову и почти ни с кем не общалась. Мало-помалу, деревня оказала на нее свое влияние и Вера Васильевна из интеллигентной образованной женщины превратилась милую, с чудными местечковыми словечками, старушку.

Даша надеялась найти хоть что-то. И она была почти уверена, что это что-то здесь, в маленькой угловой спальне, которой никто не пользовался. Сама бабушка всегда спала на диване в большой комнате, примыкавшей к кухне, куда выходил теплый печной бок. Все время ей говорила, что старые кости любят тепло. Но теперь вдруг Даша осознала, что дело не в этом.

Она отодвинула цветастую занавеску, заменяющую дверь и заглянула внутрь. Сердце заколотилось где-то в горле, словно она вор. Отпрянула назад. Удушливая волна залила лицо краской. Боевой настрой ее таял, как зефир в горячем какао.

Но что-то держало, звало ее внутрь этой странной комнаты. Она, подчиняясь, шагнула, зашла в маленькую спальню. Нашарила высоко справа круглый карболитовый выключатель, щелкнула кнопкой. В углу кровать со стопкой подушек. Надо же, они они убраны белоснежной тюлевой накидкой. Рядом комод, высокий, деревянный. На нем салфетка такая же белая, кружевная. У подслеповатого окна письменный стол. Ни пылинки. Ни одного случайного предмета. Ни одной детали, говорящей о том, что каморка обитаема.

Даша обвела комнатушку взглядом. Что? Где? В комоде, может? Потянула верхний ящик на себя – не идет. Старый комод, без роликов. Дернула посильнее. Со скрипом ящик подался навстречу.

Сверху лежала старая газета, советских еще времен. Бережно дотронулась пальцами. Сухая она, шершавая. А под ней папка, толстая, на тряпичных завязках.

На папке надпись: “Уголовное дело №113/12”. Измятые пожелтевшие листки торчали наружу оборванными краями. Даша едва дыша взяла в руки папку, потянула веревочки. Чистосердечное признание, черно-белые фотографии, рапорты, протоколы, отпечатанные на печатной машинке, судебное решение. Осколки исковерканных судеб.