Когда зазвенит капель

Эти мысли пронеслись в ее голове буквально за одну секунду, прежде, чем телефон в руках завибрировал и на экране засветилась фотография улыбающейся Любы. Даша колебалась недолго: буквально пару секунд и смахнула “Ответить”. Поднесла телефон к уху, боясь вымолвить хоть слово. Лучше прежде послушать, что скажет Люба.

– Даша! Алло, Даш, ты меня слышишь?

– Слышу…

– Ты что, спишь что ли? Что с твоим голосом?

– Ничего. Спала.

– Слушай, ты куда делась ночью? Я просыпаюсь, а тебя нет. Убежала, даже ничего не сказала мне!

– Люб, мне на работу надо. Дневную смену поставили сегодня. Антон придурок решил, что нам просто необходимо работать первого числа, хорошо хоть с обеда.

– Бедняга… что ж ты не говорила, что тебе на работу? Могла бы не сидеть с нами всю ночь, а лечь пораньше… Ладно, послушай, ты во сколько вернешься? Я приеду вечером? Мне тебе надо кое-что рассказать!

– Конечно… приезжай. Ты одна будешь?

– Одна, одна. Ладно, вечером буду, жди. Я позвоню еще.

Даша отшвырнула телефон в сторону и откинулась на подушку. Что же, по крайней мере, ей стало ясно, что Люба похоже ничего не знает. Или знает, но старательно держится. Какой разговор ждет ее сегодня? К чему готовиться?

Теперь, после того, что случилось новогодней ночью, из Дашиного чувства вины между ними вырос невидимый кордон. Даша старательно отгораживалась им от подруги, которую сама же и предала и растоптала.

С этими невеселыми мыслями она поплелась на кухню, поставила турку на плиту. Кофе, соль, корица. Этот рецепт она подсмотрела у Любы давным-давно и с тех пор пила кофе только так.

Пока электроплита медленно нагревалась, она плеснула в лицо холодной водой в бесплодной попытке смыть следы похмелья. Выпитое шампанское маленькими молоточками противно тукало в висках.

Трясущимися руками она снова взяла сотовый и принялась набирать номер Антона, тыча в кнопки так быстро, что ошиблась и пришлось набирать заново.

– Антон Леонович, это Даша.

– Даша, да тибя как до смольнава, ни дазваниться! Пачиму трубку ни бирешь, да? – прозвенел на том конце слегка недовольный голос начальника. Даша даже невольно улыбнулась, представив, как смешно морщит лоб этот толстый армянин на коротких ножках.

– С новым годом, Антон Леонович! Рано же еще!

– С новим годом, Дашенька! Я хотель убидиться, что ты придешь на работу! А то вдруг ты очень харашо праздновала, да?

– Нет-нет. Что вы! Обязательно приду, к двум часам, как обещала! – сказала она.

– Давай, Дашенька, ни опаздывай! Работать абизательно сиводня, народ придет похмиляться, да?

– Да-да, до свидания.

Даша нажала отбой, посмотрела на часы – начало двенадцатого. Вроде бы и тут все хорошо, но на душе было так неспокойно, словно что-то нехорошее должно случиться. От тишины в квартире ей стало жутко. Огляделась вокруг – неужели снова сейчас увидит в каком-нибудь углу эту странную старую женщину в лохмотьях – бесплотный призрак или плод ее воображения? Ей кажется или действительно, каждый раз, когда она появлялась, происходило что-то плохое? Вся мебель в квартире будто вытянулась, привстала на цыпочки в тревожном ожидании. Она слышала как стучит ее сердце, слышала, как где-то в трубах гудела вода, сквозняк исподтишка шевелил кухонные занавески, но не было слышно привычных соседских выкриков, хлопанья подъездной двери, тявканья мелкой собаки из квартиры напротив. Спали все. Наверное просто потому, что она бестолково стояла посреди кухни, ей казалось – нужно действовать. Нужно заглушить расползающийся могильный холод в груди.

Она налила кофе в большую кружку с отбитым краешком и стершимся от временем рисунком коровы – уже и забыла, кто дарил ей ее на новый год много лет назад, открыла холодильник, в некотором замешательстве оглядела пустые полки и хлопнула дверцей. На работе поест. В шкафу нашла мешочек с квадратными печеньками «к кофе» – мамины любимые, она по привычке продолжала их покупать, сама не осознавая почему. Хотела высыпать печенье на тарелку, но отчего-то вдруг передумала, так и понесла в спальню прямо в пакете. Включила компьютер, открыла «Вконтакте» и выкрутила на полную громкость колонки – пусть «Scorpions» плачут так, как плачет ее сердце. Бездумно, совершенно не читая, прокручивала ленту, качала и баюкала свою душевную боль.

Она представляла, как вечером придет Любава, как сбрызнет ее смехом, как будут лучиться ее счастливые в неведении глаза, как она будет беспечно болтать о всякой ерунде. Что же она хочет сообщить ей, очень важное, и непременно счастливое, раз позвонила утром первого января? Даша представила, как снова натянет свою маску, как будет улыбаться в ответ, как будет говорить что угодно, лишь бы Люба ей поверила. Сейчас, в эту минуту она поняла, что не позволит Любе узнать о том, случилось прошлой ночью между ней и Сашкой. Она представила, как будет врать, и ложь, вырываясь, обожжет ей горло, а может это будут слезы, с которыми она столько боролась. Плачь, Даша. Сейчас, пока никто не видит, можно.

Вспомнила Сашкины слегка прохладные руки на своих бедрах, вспомнила как прижималась губами к его шее в том месте, где заканчивался ворот футболки, как пульсировала на шее теплая жилка, как изо всех сил вдохнула и закрыла глаза, и как показалось ей, что это именно то место, где так хорошо и спокойно, где она и должна быть, и то, каким мимолетным было это ощущение. Вспомнила, какими холодными и колючими стали Сашкины глаза после и ей захотелось кричать. Она скорчилась на стуле, кулаком зажимала рот, а из горла рвался вой. Жуткий, нечеловеческий. «Дура! Какая же ты дура! Воспользовался! Он просто воспользовался тобой! Не любит он тебя, не любит! Женится на Любаве, а ты так и останешься ни с чем… »

Она безмолвно кричала всем существом, всем телом, каждой клеточкой. Нет, Даша, не твой он! Не твой!

Сколько она так просидела, взобравшись с ногами на стул и уткнув подбородок в колени, обхватив руками теплую щербатую кружку? Полчаса, час? Какая-то ее часть занемела от отчаяния, словно она лабораторная крыса, которая во время эксперимента потеряла всякую надежду и улеглась на пол умирать от голода. Другая часть лихорадочно гоняла мысли по кругу.

Перед ней теперь стояли две проблемы. И если с Сашкой все было слишком очевидно, то на другой вопрос у нее ответа не было. Может ей пора к психиатру? Почему последние месяцы она так часто видит ее? Почему слышит за собой ее плоские, будто хлюпающие по лужам шаги? Впереди, сбоку, сзади, серо-коричневая двухмерная тень: через нее все проходят, на нее наступают, ее никто не видит, но она все так же неизменно здесь, рядом, привязанная незримой пуповиной.

Мама учила быть сильной, смелой. Несгибаемой. Учила стойко держать удары судьбы. «Где же ты сейчас, мамочка? Зачем умерла так рано, зачем бросила меня одну? Как мне тебя не хватает… Я скучаю, мама… Ты бы обняла, успокоила, выслушала недосказанные слова, вытерла слезы. Ты бы сказала, что все беды от мужиков. Сказала бы, что я сама могу справиться со всем…» Так почему же она ничего не делает, а просто молча ждет, пока остальные все решат за нее? С каких пор она сделалась такой пассивной? Откуда взялась в ней эта коровья терпеливая покорность?

Нет, нужно разобраться с этой тенью, раз и навсегда. Может и не стоит ее бояться, пойти навстречу, может она зовет зачем-то?

Даша вытерла ладошкой слезы, отнесла кружку на кухню и еще раз умылась. Замазала пудрой опухший нос, синяки под глазами, накрасила ресницы тушью. Натянула дежурные джинсы, кинула в сумку телефон, помедлив секунду – батарейка садилась, но если не пользоваться днем, то до вечера протянет, выключила компьютер. Оделась и, с трудом узнав себя в уставшей, с жесткими глазами женщине в зеркале, сказала своему отражению: «Я больше не разрешу себе плакать.»

Свежий морозный воздух воздух бодрил не хуже кофе. Тихий, заснеженный, залитый полуденным солнцем город постепенно просыпался. Кое-где зевали, прикрыв варежкой рот, заспанные собачники. По обеим от дороги сторонам стелились широкие улицы, пустые и грязные. Они были усыпаны бесчисленными новогодними блестками, конфетти, фальшивыми деньгами из хлопушек.

Даша не спешила. Она медленно брела к кафе, осторожно ступая по тонкой корочке льда на асфальте. Гололед.

Официанткой в кафе у Антона она проработала всего неделю, не успев еще покрыться пленкой от липких взглядов, не разучившись краснеть от сальных фамильярных нежностей, но уже невзлюбила неудобные форменные юбочки, хохот, густые кухонные ароматы. Хотя сам Антон и жена его, Лейла, ей очень нравились: непьющие, работящие, с добрыми лучистыми глазами.

Даша зябко поежилась, когда ветер швырнул ей в лицо пригоршню сухого колючего снега. Густые снежные облака закрыли солнце, вмиг стало темно и неуютно. Ветер погнал поземку и конфетти, крутил, сек по щекам. Дышать трудно. Стало как-то очень тихо. Даже редкие машины – и те словно перестали шуршать шинами. Появилось ощущение, будто время замедлилось и реальность вытягивается причудливыми формами. Казалось, воздух корчился от напряжения. Появилось ощущение чего-то отвратительно сладкого во рту и Даша даже не могла проглотить слюну. Так не раз уже бывало, перед тем, как она видела ее.

Даша остановилась на мгновение, чтобы оглядеться – и правда: по другую сторону улицы стояла безобразная старуха, сморщенная, как печеное яблоко. Далеко, так, что даже трудно разобрать, во что одета. Какие-то лохмотья. Они будто жили своей жизнью, парили в воздухе, не подчиняясь порывам злого ветра. Глаза впились прямо в сердце. Цепко, глубоко. Губы ее шевелились, она как будто что-то говорила, и Даша поняла, что слова предназначены именно ей, хотя их нельзя было расслышать.

Липкий противный страх овладел Дашей и все, что она могла сделать – не закричать да повыше подтянуть сползающую с плеча сумку. Она замерла на миг, а потом, подчиняясь, шагнула навстречу. В этот раз ее тянуло, влекло неудержимой силой, словно океанская волна затягивает на глубину маленького слабого человечка. Она видела только старуху, а весь остальной мир схлопнулся до размеров пульсирующей точки на краю сознания.

Шаг. Еще один один. Еще несколько осторожных шагов навстречу. Она шла, не думая, зачем, знала только, что ей надо туда, через дорогу, к ней. Почему-то в эту минуту ей было очень важно добраться наконец до старухи, перестать прятаться, может быть потрогать руками, поговорить, наконец, спросить, почему она ее преследует.

Даша не слышала пронзительного визга тормозов, не видела, как машину продолжает тащить по скользкой дороге, даже почти не почувствовала удара. Она нелепо вскинула руки вверх, потом ее развернуло и она отлетела вперед в сторону, прочертив головой красную полосу на грязно-серой корочке льда. Ее распахнутые глаза продолжали смотреть в ту сторону, где от призрачной старухи не осталось и следа. Словно ее и не было.

Боли тоже не было, словно она от удара выскочила из груди как упругий футбольный мяч и укатилась далеко-далеко.

– Твою мать, корова колобковая, куда прешь, придурочная?! – звонкий отчаянный выкрик водителя, безусого молодого парнишки, что выскочил из машины и уже подбежал к лежащей разломанной куклой посреди дороги Даше, взлетел в воздух, и растаял в густой, словно кисель тишине.

Чуть скосив взгляд, она попыталась повернуть голову, но не смогла разглядеть ничего, кроме маленькой снежинки. Она немного покружилась в воздухе у нее перед глазами, приземлилась на щеку и растаяла. Из-под головы медленно расползалась в стороны темная глянцевая лужица. Она уже не слышала воя сирены скорой помощи, не слышала встревоженных голосов вокруг себя, не видела их обладателей, только почувствовала, как ее переложили на носилки, которые слегка покачивались под торопливыми шагами невидимых людей, почувствовала толчок, когда их задвинули в машину и вместе с хлопком закрытых дверей прикрыла глаза, перед которыми плясали черные круги и какая-то неведомая бездна стала затягивать ее сознание, и она туда падала, падала, падала…

Глава 17

Непонятно, сколько прошло времени, когда темнота сменилась розовым свечением. Казалось, светилось все вокруг: стены, потолок, даже сам воздух напоминал розовую вату. Откуда-то издалека доносились незнакомые голоса, мелькали руки, с огромной высоты на Дашу смотрели чужие лица. Сфокусировать взгляд не получалось. После бесплодных попыток осознать себя, Даша снова провалилась в небытие.

Когда она очнулась снова, то увидела рядом с собой фигуру в голубом. Дашины глаза встретились с карими глазами медсестры, и в них она увидела сострадание.

– Давай, Даша, просыпайся, сколько можно спать! – сказала она и, увидев, как Дашу скручивает спазм, быстро подставила таз, в который ее вырвало. Потом обтерла ей лицо влажной марлей и поправила одеяло. Рядом с кроватью на кронштейне вверх дном висели стеклянные бутылки с прозрачной жидкостью. От одной из них тянулась тонкая пластиковая трубочка к руке, где из-под пластыря торчала игла. Медсестра сняла почти пустую бутылочку, откупорила жестянку с новой и проткнула тугую резиновую пробку иглой.

– Я умру? – услышала Даша свой хриплый слабый голос.

– Нет, девочка, ты нас конечно напугала, но теперь уже все страшное позади. Ты обязательно поправишься. Отдыхай, поправляйся, набирайся сил.

Не ответив, Даша снова закрыла глаза и перед ней тотчас же возник образ мамы в ее последний день в онкодиспансере. Тогда Даша сидела у ее постели. А к ней никто не придет посидеть и подержать за руку. Не в силах смириться с горькой правдой, чувствуя себя одинокой и никому не нужной, она наглухо запечатала эту картинку в коробку воспоминаний, которую больше никогда не открывала.