Школа. Никому не говори. Том 5

Надеясь хоть немного сбежать от горестных дум, старшеклассница подмела двор от опавших серёжек цветущего грецкого ореха. Со злости побила веником Туза, хотевшего приластиться к молодой хозяйке, за то, что пропустил отличника. Верный пёс, не ожидавший жестокости от подростка, обиделся и спрятался в конуру, а Люба, забыв о собаке, задрала голову вверх.

На приличной высоте на одной из крупных веток орешника покачивался обрывок давно позеленевшего сгнившего каната. Канат повязал на ветку много лет назад Василий Михайлович, чтобы маленькая дочка каталась на качелях под сенью могучего дерева на радость отцу. Как-то, когда девочка сильно раскачалась, верёвка лопнула, и тихоня больно грохнулась, разбив локти в кровь.

О происшествии напоминал лишь плесневелый оборвыш, болтавшийся от дуновений ветра. Люба, глядя на верёвочный остов, неожиданно подумала, что неплохо бы и ей болтаться на этом клочке, избавившись от проблемы, что раздирала её душу на части. Избавившись раз и навсегда от всех проблем, от никчёмной жизни целиком. Она всё представляла и представляла, как её бездыханное молчаливое тело, покачиваясь, бьётся о ствол дерева, что стало, наконец, спокойно и умиротворённо на её душе, а мысль закончить бренный путь здесь и сейчас – не такой уж и пугающей.

Родители приехали в воскресенье с утра, целиком занятые обсуждением членов семьи почившей, их неурядиц и плохих поступков.

– Ой-ой-ой, вырастила Маша (Царствие ей Небесное!) сыночков-дармоедов! Всё в квартире пропили! Всю жизнь брата моего кляла, а сама-то?!.. Люба, чего такая бледная? – прервалась Шура, вдруг некстати заметив проходившую через зал понурую школьницу.

– Да так, мелочи, – вяло ответила дочь, с особым пристрастием с утра разглядывавшая кухонные ножи и свои запястья.

– Съела небось чего-нибудь не того… Ну ничего страшного! Активированного угля выпей да пойди полежи. Только немного! Огород ждёт!

Люба не стала следовать совету матери. Желая спрятаться и побыть перед наступавшим понедельником с собой наедине, чтобы справиться хоть как-то с гнетущей тоской и отчаянными мыслями, она быстро собралась и убежала в библиотеку, находившуюся от Солнечного 27 дальше всего. Там, в пустом читальном зале, девушка взяла несколько модных журналов, полистала немного, позавидовала по-чёрному моделям, беспечно улыбавшимся со страниц, и звёздам шоу-бизнеса, болтавшим в поверхностных интервью об успешной жизни, а затем, низко наклонившись и прикрыв лицо руками, не удержалась и снова расплакалась.

«Дешёвка! Дешёвка! Дешёвка цыганская!» – горланил в хаосе запуганных мыслей ядовитый хор скалившихся станичников. Слёзы капали на глянцевую бумагу и портили издание.

«Ну что, убедилась, что Имир в тебя влюблён?» – поинтересовался как между прочим в Любиной голове беспечный Натальин голосок.

«Убедилась ли? Не знаю, – хмуро ответила ей тихоня, шмыгнув носом. – Я его сдуру позвала, хотя чувствовала, что поступаю неправильно. Что приглашение выйдет боком… Ну что ж, теперь Сэро меня убьёт, но сначала три шкуры живьём снимет. После нашей ссоры церемониться он не будет! А Имир… Имир меня просто использовал».

Глава 3.

Сэро не покладая рук отработал сполна на местном рынке в пятницу, субботу и воскресенье вместо Лалы, занятой младшими детьми.

Парень вставал ни свет ни заря и очень поздно ложился. Возил продавать клиенткам вещи в богатые кварталы, стоял с Русланой вместо матери в палатках на базаре, вечерами анализировал запасы товара, подбивал в учётную тетрадку суммы от проданного, подсчитывал прибыль. Договорился с администрацией рынка насчёт долгосрочной аренды и оплатил семейные торговые точки. В общем, навкалывавшись вдоволь за выходные, ко второй половине воскресенья десятиклассник понял, что вымотался. И тем не менее времени на нытьё и отдых у него практически не осталось.

К усталости, смутно ощущаемой из-за постоянной беготни да огромного количества работы, не терпевшей отсрочки, примешивалась одна любопытная загвоздка, дававшая необычное послевкусие все выходные подряд.

В ночь с пятницы на субботу Сэро впервые приснилась Люба. Да не просто приснилась – сон случился яркий, эмоциональный и здорово запомнился. Во сне они любили: горячо, искренне. Но дело было не в этом – подобные сны для школьника не являлись дивом дивным.

Сама Поспелова в сонных грёзах парня была другая. Не такая, какой за год юноша привык видеть эту задумчивую недотрогу: серьёзную, недоверчиво-пугливую, старомодных взглядов, с сутулыми плечами да пасмурной физиономией. «Пятнадцатилетняя занудная старикашка», – насмешливо называл её он про себя.

Нет, во сне тихоня будто сняла неудобную шкуру и предстала в новом свете. Ровесница много смеялась – открыто, непринуждённо. Глаза её светились счастьем и любовью. Она не ходила, а будто парила – столько в ней было лёгкости, невесомости. Танцевала, пела, искрилась беззаботностью и добротой. Это был не человек, обиженный на жизнь и боящийся её. Это была девушка-сказка, восхищённая миром вокруг.

«Что бы ни случилось, я всегда рядом», – прошептала Поспелова разомлевшему приятелю в ушко. Счастливый Сэро беззаботно рассмеялся, поцеловал её – и проснулся со звоном будильника.

Отойдя от ночных видений, Ибрагимов понял, что здорово ворочался во сне: подушка слетела на пол, простыня скомкалась, а одеяло перепуталось в пододеяльнике в непонятный клубок. «Ну и сны мне видятся!» – усмехнулся юноша, списав буйные фантазии подсознания на недосып и переработку. Всё-таки весь пятничный вечер, до глубокой ночи, товар сортировал да пересчитывал, а проспал лишь пять часов.

Старшеклассник бросил взгляд на кровать близнеца и здорово удивился. Постель была не тронута. На ней по-прежнему аккуратно лежала вчерашняя стопка поглаженных вещей. «Не ночевал дома, значит… Неожиданно! И хорошо: девочку наконец-то завёл!» – повеса улыбнулся да искренне порадовался за брата. Затем не медля вскочил с тёплой постели, быстро собрался, наспех съел кусок хлеба с сыром, запив кружкой чая, да вышел вон из сонного, молчаливого дома прочь – работать и выполнять свои семейные обязанности.

Послевкусие сна закралось в мысли и чувства, и старшеклассник, обслуживая праздный народ, нет-нет да и вспоминал о Поспеловой. Апрельское солнце грело, приближавшаяся Пасха радовала, настроение в воздухе витало что ни есть радужное и располагающее. Ибрагимов, едва оставался хотя бы на мгновение сам с собой, воскрешал Любу из грёз: лёгкую, жизнерадостную, светившуюся счастьем. Беззаботная девушка из ночных фантазий цвела необъяснимым, неподвластным женским волшебством.

Сэро, одурманенный негой сна, необъяснимо затосковал и твёрдо решил в понедельник помириться. Но, освободившись к раннему вечеру воскресенья, он понял, что, пока есть пара свободных часов, ждать до завтра не намерен. Брюнет сел на велосипед и по зову интуиции поехал искать встречи с тихоней, почему-то уверенный, что на Солнечном 27 её сейчас точно нет.

Ибрагимов навестил две ближайшие городские библиотеки – пусто. Осталась надежда на третью, что была расположена в глубине города, далеко за территорией первой школы.

***

В пустом здании было слышно, как тикают часы. Две работницы, решившие, что посетителей под конец рабочего дня больше не будет, уединились в подсобке попить чаю и посплетничать.

Мёртвая тишина. Лишь старые ковры поскрипывали под подошвами кроссовок.

Люба, вконец удручённая размышлениями, где и как надо прятаться, чтобы не попасться на глаза близнецам до конца мая, подняла на тихий скрип красные заплаканные глаза и, едва увидев Сэро, заходящего в читальный зал, стала белее смерти. Воздух в лёгких закончился, от внутреннего напряжения мышцы лица заныли, а корни волос на голове ощутимо встали дыбом. Она инстинктивно глянула на открытые окна – спасительный путь наружу перегораживали решётки.

«Даже если б их не было, ты бы не успела выпрыгнуть! Он слишком быстрый, знаешь же! Не скрыться, – обречённо подумала школьница и с ужасом вперилась взглядом в Ибрагимова, ожидая своего конца. – Никого нет как назло. Будет он здесь бить меня или поукромнее место найдёт?»

Брюнет, не подозревая, насколько мрачные идеи гуляют в голове ровесницы, расценил её реакцию на свою персону иначе: решил, что объясняться насчёт прошлого поведения придётся больше, чем хотелось бы.

«Ой, объяснюсь, ну и подумаешь!» Повеса спокойно подошёл, уверенно опустился на стул рядом, повернулся к девушке, подперев подбородок рукой, да бодро выдал:

– Привет!

Поспелова, понимая, что ответить от шока совершенно не способна, потому что язык напрочь онемел, низко опустила голову, чтобы волосы закрыли лицо. Схватив оцепеневшими пальцами журнал, закапанный слезами, она боязливо отсела от парня из середины стола на последний третий стул.

Ибрагимова её диковатое поведение удивило и позабавило. Пересаживаться следом на опустевший стул он не стал, лишь развернулся полубоком.

– Ага, понятно. В молчанку играем. Ладно, тогда ещё раз: привет, Люба! – ненавязчиво повторил цыган, но, опять встретив полный игнор, поинтересовался с нажимом: – Ты оглохла?

– Привет, – хрипя, сумела выдавить она, собравшись с духом во избежание худшего поворота событий, так как помнила, что Сэро церемоний не любит.

– Фу-у-у-х, а я уж думал, что оглохла! – беспечно пошутил десятиклассник, игнорируя её кислую мину, и невинно поинтересовался: – Как дела?

– Нормально.

– У меня тоже нормально. Что читаешь?

Люба хмуро уставилась на него.

– Тебе зачем?

– Что «зачем»?

– Знать, как у меня дела.

– Для приличия. Давно тебя не видел. А ты зачем гусыню из себя строишь?

– Гусыню? – не поняв, нахмурилась ещё больше соседка по столу.

– Ну не гуся же! – рассмеялся повеса и, не удержавшись, выпалил: – Блин, Люба!.. Хватит дуться! Давай помиримся, а?! Я соскучился, в конце концов…

– По кому? – наплакавшаяся за два дня, Поспелова, напрочь затурканная навязчивыми думами, не поняла с первого раза смысл сказанного.

– По тебе, – мягко повторил Сэро и добродушно уставился на неё.

Десятиклассница опять ничего не ответила, лишь отвернулась к стеллажам, пытаясь собраться с мыслями.

– Ну хватит играть в кошки-мышки, Люба! Поругались, подулись – и ладно! – нарушил затянувшееся молчание брюнет. – Меру надо знать. Я хочу с тобой помириться.