Школа. Никому не говори. Том 5

Девушка тоже потянулась к платью, подцепила указательным пальчиком крем и засунула в рот.

– Вкусно-о-о! – посасывая палец, она прикрыла глаза от удовольствия.

Имир рассмеялся, ещё раз захватил крем с личика Минни Маус, облизал палец, а затем ловко наклонился и поцеловал Любу.

Поспелова, не ожидав такого поворота, застыла и, будто немая, воззрилась в его чёрные глаза, где прочитала достаточно прозрачный вопрос. Она испугалась, но не нашла в себе сил ни отвернуться, ни каким-либо другим способом отказать.

Юноша потянулся снова и подарил ей уже более длительный поцелуй. Люба решилась ответить, посчитав, что другого выхода у неё нет. Ибрагимов нежно прикасался руками к её шее, талии, спине. Тихоня понимала, к чему всё идёт, но останавливать его не стала.

Школьница немного отстранилась, чтобы отдышаться. Она видела, что Имир ждёт её решения. Девушка искренне побаивалась парня, да и к тому же так долго мечтала быть любимой, настолько устала от постоянных оскорблений, тошнотворных приставаний и гонений, что измученная душа её не смогла сказать «нет».

Ибрагимов всё понял. Свет в спальне включать не стали. Люба, будто во сне, всё еще не до конца отдавая себе отчёт в том, что с ней происходит, утонула в объятьях.

За всю ночь тихоня так толком и не поспала. Имир её постоянно будил. Старшеклассница молча сдавалась, так и не поняв, где то самое хвалёное удовольствие от близости. Каждый раз она пыталась представить, что рядом с ней Сэро, но не выходило. Расслабиться не получилось.

Рано утром, на рассвете, Имир почистил свои вещи и Любино платье от остатков крема, убрал брошенный посреди чаепития кухонный стол, помыл посуду. Поспелова молча глядела на собиравшегося парня и, мысленно отрицая случившееся, пыталась улыбаться, чувствуя, что улыбка почему-то выходит малодушной и кривой.

– Прости, но следующие два дня я буду очень занят и навряд ли смогу к тебе вырваться. Не думай, пожалуйста, обо мне плохо, Люба! Хорошо? Встретимся в понедельник. – Ибрагимов перед выходом крепко поцеловал её напоследок и без дополнительных сантиментов вышел вон.

Глава 2.

Люба, стоя у окна, проводила взглядом ночного гостя, вышедшего за калитку Солнечного 27 в свежую утреннюю рань, поправила занавеску и схватилась за голову.

«Что ты наделала, дурочка?!.. Что наделала?!.. Понимаешь же: Имир сейчас вернётся домой, похвастается братцу в красках да подробностях, как провёл ночь, а в понедельник тебя ждёт такая бойня, что Тимон и его свора подпевал раем на земле покажутся!»

От одной мысли, какие злоключения её могут караулить ровно через два дня, Поспеловой поплохело. Воображение нарисовало просторный школьный двор во время большой перемены, залитый солнечным светом. Сэро, окружённый крупной компанией парней, не даёт ей пройти и на потеху приятелям да остальным многочисленным зевакам орёт во всю глотку непристойности и оскорбления в её адрес, а рядом стоит Имир и надменно, ехидно улыбается. Их друзья насмехаются, толкают Любу из стороны в сторону, не дают скрыться.

«Подстилка!» – залихватски кричат парни. «Фу, дешёвка!» – слышит она громкий шёпот повсюду, когда идёт по коридорам. На улицах ей смеются в лицо. Родители узнают от всезнающих заботливых людей, что дочь, пока они скорбели на похоронах, позвала в дом цыгана. «Тварь! Мразота!» – исходится надрывным криком мать, дабы неравнодушные соседи слышали, что женщина готова смыть кровью позор семьи, и гоняется за школьницей, пытающейся спастись от родительского гнева, по всему переулку с тем топором в руке, которым Василий Михайлович отрубает головы уткам, гусям и курам.

Юное тело, припомнив все побои, что когда-то наносила ему в пылу ярости Александра Григорьевна, со страху перекосилось и скрючилось. Как продолжать учиться в школе? Ходить по городу? Да просто показывать нос за калитку?

«Никак», – безжалостно ответила сама себе Люба и громко расплакалась. Никто ей не спустит никогда той опрометчивой оплошности, что она позволила допустить прошедшей ночью. «Что, сладко тебе было, прошмандовка, дерьма собачьего кусок?! Скурвилась?! – продолжала кричать в Любиной голове на потеху честному народу Шура Поспелова. – Сколько я тебя учила, остолопину: надо не задом думать, а головой! Что люди добрые теперь о нас говорить будут?!»

Тихоня представила, как, проклятая семьей, бродит одинокая и презренная по дому, от угла к углу, и нигде не может найти покоя, как боится выглянуть за забор, потому что устанет жить под прицельными взглядами-издёвками насмешливых соседей – и ещё больше заголосила, не успевая вытирать градом бегущие по щекам слёзы.

Всё получилось не так. Всё, абсолютно всё! Не так, как мечталось. Не так, как хотелось. Люба грезила, что её первый опыт случится в сказочном месте, с очень-преочень замечательным молодым человеком, который, само-собой, должен быть весьма симпатичным и обязательно в неё влюблённым. Иногда Поспелова смела надеяться, что этим самым «замечательным молодым человеком» окажется Сэро, если бы вредный красавец вдруг соизволил со своего пьедестала увидеть в ней интересную девушку. Их ссора, конечно же, блеск его обаяния потушила, но всё же… Сахарные грёзы сопровождались богатейшим спектром удивительных фантазий да наивных иллюзий, попахивавших ванилью и розами. А что в итоге? Вечер с Имиром, с которым она толком не пересекалась, которого едва знала, побаивалась, даже остерегалась – и тем не менее умудрилась позвать в опустевший дом.

«К тому же ещё и цыгана! – подсказал суровый внутренний голос, тут же обретший черты Александры Григорьевны, искорёженные от отвращения и ярости. – Ох, горюшко на мою старую голову! Всегда, с тех пор как родила, чуяло моё нутро, что по рукам пойдёшь! Видела с самого младенчества, как тащится твоя малахольная шкура по мужицким порткам! Дай только волю – сразу в семейниках потеряешься, лахудра! Я всё помню!»

Старшеклассница устало присела на кровать, не в силах уйти от непрошеных воспоминаний.

В Любину группу пришла работать воспитательница – дама грубая, чёрствая. Она привела с собой маленького сына. Женщина прознала, что семья Поспеловых при деньгах, и не раздумывая присоседила отпрыска в кроватку к девочке. Кровати зачем-то ставили вместе, парами, и крошка-Люба, безответная по натуре, не знала, куда сбежать от странного мальчика.

– Можно, я буду спать с подружкой? – робко попросила пятилетняя Поспелова.

– Зачем это?! – нехорошо нахмурилась воспитательница.

– Мне Лёша спать мешает.

– Мой Лёша?! И как он тебе мешает? – ещё больше потемнела женщина.

– Трогает и просит мои трусы, – еле слышно прошептала Люба, боясь гнева взрослого.

– Чё ты врёшь?! – подпрыгнула работница. – На хорошего мальчика наговариваешь?! Ишь, какая! Лгунья! Спала бы сама в тихий час, и никто б не мешал! Никуда я тебя перекладывать не буду, а ещё раз подойдёшь – в угол, позорницу, на весь день поставлю!

Безнаказанный ровесник продолжил доставать ещё больше. Она пыталась сбежать в туалет – и её перестали вообще выпускать из спальни, а при отказе вернуться били длинной деревянной линейкой. Дошло до того, что во время уличных прогулок сосед по кроватке преследовал её до кабинок уличного сортира и не давал уединиться:

– Впусти меня, Люба! Ну впусти!!!.. Хочу посмотреть! А не впустишь, я маме пожалуюсь, и тебя накажут! Больно-больно!

Тихоня пускала, боясь расправы. Один раз их всё же подловила мать Алексея, и, когда за дочерью вечером пришла Александра Григорьевна, провела воспитательную беседу:

– Вашей Любе пять лет, а уже с мальчиками один на один запирается! Зачем ей это? Вы бы задумались о её будущем: не нормальные у ребёнка наклонности. Знаете ли, ни одна девочка в группе так не делает, кроме неё. Я поговорила с Лёшей, и он мне пожаловался, что Люба давно к нему пристаёт. Сыну я верю. Так что примите меры, пока не поздно: невеста будущая растёт! Сейчас маленькая, а потом с ней сладу не будет!

– Конечно-конечно! – виновато лопотала, понурившись, Шура. – Извините нас, пожалуйста! Меры примем, да ещё какие! Не переживайте!

Десятиклассница вздохнула. До сих пор её больно ранило выражение маминого лица, на котором смешались и гнев, и брезгливость, и стыд, и разочарование, и неистовое желание выбить на дух из дочки всякие зачатки низменных пороков. Потом уже, днями позже, остывшая мать всё же выслушала Любу и поверила ей, но разбираться с солгавшей работницей не пошла, а потребовала, чтобы пятилетний ребёнок отстояла себя сама.

– Ты, дочурка, ни в какую с выродком в кровать не ложись, поняла? Ругайся и требуй своё! Пусть знают, что за себя постоять умеешь!

Девочка послушно кивала, не представляя, где ей найти силы, чтобы спорить с огромной грубой воспитательницей да противостоять больно бьющей деревянной линейке. Через год детский ад закончился, и ни мерзкого Лёшу, ни его злобную мамку подросток больше никогда не видела, чему была невероятно рада.

В семь лет Любу Поспелову поджидал другой конфуз, опять крепко подпортивший её репутацию в глазах строгой родительницы.

На другой стороне переулка, дома через три от № 27, жила семья моряка. Его сын, старше Любы на четыре года, мальчик компанейский, постоянно выходил гулять с редкими заморскими сладостями, привезёнными папой из длительных заграничных командировок. Сладостями школяр держал всех уличных ребят на коротком поводке: и чего только дети, клянчившие жвачку ядовито-кислотного цвета или газировку из стекляшки с узким горлышком, не готовы были учудить, лишь бы заслужить поощрение от пацана, покупавшего их с потрохами соблазнительной ерундой.

– Будешь клубничную конфетку? – поинтересовался сын моряка, повиснув на заборе.

Поспелова протянула руку, на которую упал крошечный розовый кирпичик, завёрнутый в бумагу.

– Нравится? Вкусно? Ещё хочешь? Тогда выходи гулять!

– Мне нельзя.

– Ну и зря! Была в тупике, где белый огромный дом с ржавым забором? Видела рядом участок заросший? Я там остальные конфеты прячу! Много!!! Придёшь в лова играть – ещё угощу!

«Наивная дура!» – тяжело вздохнула она, вспомнив, как бросила строить в палисаднике домик для муравьев и доверчиво зашагала за поганцем.

Мальчишка привёл её в тупик, завёл в гущу зарослей пустыря, но конфет не дал. В высокой траве оказались ещё четыре пацана его возраста. Они окружили тихоню, не давая возможности сбежать, и потребовали раздеться. Люба расплакалась. Она просила её отпустить, вырывая подол платья, постоянно задираемый хулиганами.

Соседка, проезжая мимо на велосипеде, увидела в кущерях знакомое детское личико и заехала уведомить Шуру о безобразном поведении наследницы. Услышав низкий голос Александры, малолетки бросились врассыпную. Люба, понуро выйдя из зарослей, поплелась за мамой в родной дом, где получила выволочку. Григорьевна не жалела ни ремня, ни спины сжавшегося в углу ребёнка.

«А пацан тот со своей семьёй вскоре с переулка переехал на другой край станицы. Пустырь лет пять как застроили. Теперь там торчит дом из красного кирпича. Но мне-то со всего этого что? Память не сотрёшь, воспоминания мылом не смоешь. И вот я опять наступила на те же грабли!»

Поспелова подошла к кровати, махом сдёрнула постельное и замочила в тазу на летней кухне вместе со вчерашним платьем, нижним и носками. В один присест жадно съела столовой ложкой прямо с подложки почти не тронутый белый торт, совершенно не ощутив вкуса, а затем выкинула картонку в тёмную зловонную дыру уличного туалета. Перемыла опять во всём доме пол. Перестирала замоченное, затем согрела на плите ведро воды и помылась полностью в холодной бане. Ей было наплевать, что она может застудиться. Хотелось избавиться от запаха Имира, который, казалось, въелся в кожу, в волосы и выдавал с потрохами совершённый смертный грех.

Потом Люба долго бродила по дому в забытьи да всё принюхивалась, присматривалась, чтобы обнаружить мельчайшие следы своего мнимого бесчестья и удалить, дабы у Григорьевны подольше продлился шанс оставаться в приятном неведении.

Настроение девочки в течение субботы менялось со скоростью тайфуна: она то горевала навзрыд, ожидая конца света, то маниакально искала невероятные пути спасения, безжалостно ругая и проклиная себя за распутство и аморальное поведение.