Запах дождя

Глава 2

ПРОПАЛА СОБАКА

Майя Сорокина хоть и росла в семье доцента, а потом и декана, не считала себя неженкой. И в институт все шесть лет каталась на общественном транспорте, а не на папином «Москвиче», от поездок «на картошку» и ночных дежурств не отлынивала. Но всё же разница есть. Квартира у доцента Сорокина находится на проспекте Энгельса, в тихом интеллигентном районе, где в советское время селились врачи, профессора и артисты симфонических оркестров. Там рядом была станция метро «Графская», там ездили вместительные «Икарусы», похожие на нарядные жёлтенькие аккордеоны.

Да, там тоже случалось попадать в автобусную толчею. Но ещё никогда в жизни Майя не чувствовала себя такой сплющенной, как сейчас, уезжая куда-то на окраину, где возле Андриановской церкви должен найтись приют «Каштанка».

На каждой новой остановке водитель обнаруживал, что не может открыть ту или иную дверь, и начинал хрипло проклинать пассажиров по трансляции. Его никто не слушал, да и не слышал, поскольку раз за разом в хвосте салона разгорался скандал, сопровождаемый воплями: «Рюкзак! Рюкзак!».

Кто-то там упорно не хотел снимать со спины рюкзак и задевал им по лицу всё новых попутчиков. И этот кто-то не был Костей Лесовым. Потому что когда Димка Лавров вежливо, но твёрдо сказал:

– Нет, Маюша, Костик с нами ехать не сможет, он рюкзак на занятиях оставил, – казалось бы, любому ясно, что это означает «Спасибо, Костя, но не надо нам сегодня помогать». А Костя лишь презрительно повёл глазами поверх плебеев на остановке и промолвил:

– Ну уж раз я с вами в эту толчею полезу, рюкзак пусть там, в больнице, полежит. Не сделается ничего моему рюкзаку.

А кто его звал лезть в толчею? А никто не звал, он сам так решил.

Словно бы почуяв, что Майя на него смотрит, Костя оглянулся и скорчил гримасу. То ли улыбнулся, то ли испытал очередной приступ мизантропии. Место в автобусе он успел захватить козырное – стоял у окна. Прижатый к стеклу и не обременённый ручной кладью Костик мог предаваться высокомерному безделью. Покуда остальные пассажиры обрабатывали друг друга локтями, отдавливали Майе обе ноги, проклиная погоду, правительство и Вселенную, студент Лесовой, изогнувшись, чтобы запотелое окошко стало прямо перед глазами, что-то выводил там пальцем. Так дети малые радуются инею на стекле и спешат оттиснуть в нём оттаявший отпечаток ладошки.

Вот резко изогнутая линия. Похоже, это морда животного, судя по глазам с ресницами и ушам размером с половину морды. Меж ушей Костя старательно вывел две ветвистые палочки – рога оленя. И вот тут Майе стало как-то не по себе.

Про то, что Костя Лесовой влюблён в девушку не из их института, что та носит прозвище Бемби за лопоухость, которую умело прячет под модными причёсками, знали немногие. Дима Лавров человек порядочный и тайны друзей если и выдаёт, то другим, ещё более близким друзьям. На пятом курсе Лавров подружился с дочкой декана, но не требовал за это ни снисходительности на экзаменах, ни тёплого места на кафедре.

– Ты за меня, Маюсимус, не волнуйся. Я на судебку пойду, меня там и так все знают. За Костика вот тревожно. Знаешь Костика Лесового из моей группы?

– Он такой… диковатый? А что с ним не так?

– Он умный, – это прозвучало мрачно, как сообщение, что приятель тяжело болен астмой, – и не диковатый он, а влюблённый. Безнадёжно влюбленный в одного оленя, Маюсимус.

Майя полюбила Димку Лаврова за множество милых черт. За то, что тревожится за друзей куда больше, чем за себя. За прозвище Маюсимус, возвышающее девчоночье имя Майя почти до воинского звания с привкусом благородной латыни. За абсурдные, но с подтекстом, стишки:

– Сердце у него разбито
Не рогами, но копытом.

Весной Майя убедилась, что Димка нисколько не преувеличивает. В тот день они решили съездить на залив, погулять по пустому пляжу, пока народу мало, а красоты уже много и комары не проснулись. Гуляли допоздна, любовались бледно-жёлтым закатом. И уже возвращаясь, на безлюдной станции увидели знакомую фигуру. Костя Лесовой сидел, свесив длинные ноги в кедах с края платформы, словно старался дотянуться до самых рельсов или терпеливо ждал, что вот подъедет поезд и отрежет эти надоевшие конечности к чертям собачьим. На голову умного студента был натянут капюшон брезентовой куртки, туристы такие именуют «штормовками». Холодно, наверное, так сидеть, подумала Майя, желая доброго вечера, а Лавров тактично заметил:

– Электричка идёт.

Лесовой тупо глянул на горизонт, где на желтоватом майском небе постепенно разгоралась звезда с морды приближающегося локомотива, опёрся ладонями и одним прыжком поднялся на ноги, возвысившись сразу над обоими сокурсниками.

– Она замуж вышла! – сказал он с горькой усмешкой, словно нетрезвый дирижёр воздел перед собой обе руки и стиснул левой пятернёй безымянный палец на правой. – Колечко, Дим! Колечко на пальце, золотое! Я сам видел! Это нокаут, Дим! Это нокаут!

Да так и ушёл по перрону в белую ночь, запихав ладони в брезентовые карманы. Очень эффектно, очень трагично, но, видимо, учитывая, что до города пойдет ещё одна электричка.

– Бемби замуж вышла? – уточнила очевидное Майя.

– Похоже, – сказал Лавров, – у этой оленихи дача где-то здесь, на взморье. Съездил парень в гости.

Майя, конечно, огорчилась и в начале сентября поинтересовалась настроением Костика. Но Димка вдруг резко перестал рассказывать о причудах приятеля. Отвечал туманно:

– Костику теперь не до ерунды, он работу себе наконец-то нашёл, гардероб меняет.

Звучало это недобро, чего-то Димка явно не договаривал. Но встречая Костю на лекциях, Майя и правда стала замечать в нём признаки цивилизации. Нет, студент Лесовой, разумеется, не постригся и не снял с глаз тёмные очки, но вместо кед шлёпал по больничным лестницам кожаными сандалиями, а брезентовую штормовку сменил на кожаную куртку – правда, из секонд-хэнда. Майя надеялась на лучшее. Люди взрослеют и умнеют – если так и дальше пойдёт, он ещё нас с Димкой к себе на свадьбу пригласит. Я обязательно постараюсь поймать букет, обещала себе романтичная Майя. А этой ушастой Бемби так и надо, если она верными поклонниками швыряется.

И вот наступил октябрь. И на безобидный Майин вопрос – а что у Лесового за работа такая? – Димка Лавров ответил уже без улыбки, сухо и безжалостно:

– Работа? Что ещё за работа? Этот романтик поинтереснее дело нашёл. Спит с замужней женщиной и берёт за это деньги… Поганое хобби, на мой взгляд. Подлое.

Майя постаралась заглянуть в глаза Диме Лаврову, который прочно держался за автобусный поручень и не собирался объяснять, чего ради в эту нелепую поездку они тащат с собой бывшего друга с его поганым хобби. Заглянула и догадалась, что Димка тоже заметил уродливую оленью морду, которую друг-подлец нарисовал на затуманенном стекле и почти сразу стёр рукавом.

Где-то в хвосте автобуса слышался резкий голос. Нервная мать воспитывала ребёнка:

– Держись за меня! Держись, я тебе говорю! Не хочешь? Ну тогда падай! Падай! Падай!

Личная жизнь ПОДЛЕЦА

С каблуком правой туфли всё стало ясно, когда Наташка похромала через двор. Каждый шаг отдавался предательской пружинкой в коленке и стыдным холодком в животе. Страшно хочется побежать через детскую площадку к подъезду, но нельзя, потому что изящный каблучок совсем хрустнет, и тогда всё. Это будет падение.

Коленка саднит, джинсы на ней разодраны в хлам.

Вот же козёл, дебил, футболист! – надо бы прошипеть эти обидные слова сквозь стиснутые зубы, но Наташке, честно говоря, сейчас не до ругани. Сама же дура. Замужней женщине по многим причинам не следует жрать пиво в таком количестве, чтоб потом до дому было не дойти. Сейчас каблук подломится. Вот сейчас…

Наташка глубоко вздохнула и поскорее уселась на колесо, зарытое до половины в песок. Появилась такая мода – закапывать до половины старые автопокрышки на детских площадках и красить в радостные цвета. Эта вот голубая. Сейчас туфли эти сниму нахрен, если на меня не смотрит никто. Или нет. Песок будет щекотать ступни, а это невыносимо. Блин, зачем же я столько пива пила?

Сияло по-летнему солнечное сентябрьское утро. Малыши отведены в детский садик, школьники на уроках, детская площадка пуста. Район, что называется, спальный. Могут гулять бабушки с коляской, может алкаш прикорнуть на лавочке. Замужней женщине стесняться некого.

Но если уж утро началось со сломанного каблука, везения не жди.

Красноватый, с серыми проплешинами песок за Наташкиной спиной увесисто заскрипел под раздолбанными кедами. Это не малыш и не старушка, это какой-то мужик, или, что ничуть не лучше, – мальчишка-акселерат. Сразу не разобрать. Сам длинный, лохмы нечёсаные, а дрянная куртка из кожзама куплена, похоже, на барахолке. Ну иди ты, милый, иди мимо и подальше по своим делам!

Но как назло, этот хмырь дошагал до ближайшей дощатой скамеечки, тоже выкрашенной радостно, в цвет яичного желтка, и безбоязненно опустил худую задницу на это шаткое сооружение. В солнцезащитных очках отразилось сразу два солнца, повисших над двором. Потом лохматый парень лет двадцати очки с носа стянул и повертел головой – как будто одновременно решал, которую из квартир, спрятавшихся за окнами многоэтажек, обнести и как это вообще делается? Решить не смог и тогда с хрустом полез в боковой карман куртки. Достал серебристую упаковку с каким-то печеньем и принялся терзать.

Наташке захотелось заплакать, а лучше – завыть белугой. Двадцатилетний мальчишка наконец-то заметил, что на детской площадке находится не один, и улыбнулся эдакой свойской улыбкой. Вот же ж сволочь!

– Вафлю хочешь?

Наташка задрала брови. Из её немаленьких глаз глянули два отражения: взъерошенный, тощий, с длинной протянутой рукой. Упаковку он разорвал с третьей попытки. Жуёт с хрустом, вафельная крошка прилипла к щетине на подбородке и растрескавшимся губам. Щеночек. Иначе такого не назовёшь.

Юный ловелас смотрелся убого. Легче Наташке не стало, но как-то веселее.

– Вафельку? Ты так с девушками знакомишься, что ли?

Названный Щеночком дёрнул плечами, набил рот и, продолжая жевать, невнятно заявил:

– Какая ж ты девушка? Ты дама замужняя, солидная. На крутой тачке приехала.

Ой, блин, снова подумала Наташка. Он ещё и как я приехала видел. День моего позора.

– А что, на машинах только жён возят? – пришлось рассмеяться, чтобы сразу не сгореть со стыда. – А может, я дочка богатого папы? Может, любовница?