Хирурги человеческих душ

На склоне следующего дня, после работы, профессор поджидал Лодыгину на автомобиле уже возле горкома. В дороге он серьёзно и основательно сделал ей предложение руки и сердца. Признание в любви прозвучало трогательно, хотя и несколько академично. Зато с полной определённостью и истинно мужской надёжностью.

Ответственный партработник Лодыгина взяла месяц на раздумье, надеясь конкретнее познать претендента в мужья. И всякий очередной день её во Владимире Арсентьевиче не разочаровывал. Единственное, что немножко омрачало общую радужную картину – возраст кандидата в супруги: он был старше Людмилы на восемь лет. Так ведь, как гласит пословица: «Всё хорошо и в сказке не бывает». А в остальном – чем не партия для молоденькой и очаровательной партийной функционерши?

Серебряков не имел родственников. «Круглый сирота, – неловко улыбаясь, пояснял он. – Родители трагически погибли, когда я был совсем маленьким». Профессор особо не распространялся о себе. Хоть и старалась Людмила Михайловна на стадии ухаживания за ней досконально изучить немногословного «учёного червя», тот всё равно оказался человеком с «двойным дном». Его тайна ею не была разгадана по сию пору. И тому нашлись веские причины. О них – несколько ниже.

Испрошенный испытательный период истёк незаметно, и Серебряков получил согласие на скрепление уз. Людмила занимала комнату в коммунальном жилье, а профессор имел отдельную крупногабаритную однокомнатную квартиру, что в совокупности позволило им провернуть вариант с обменом и заполучить солидную «двушку». А впоследствии и ещё «расшириться». Созданная семья оказалась прочной, и в ней в 1961 году родилась девочка, окрещённая Татьяной.

Вот так, «по камешку» собирала своё семейное счастье Людмила Михайловна. А одним из «кирпичиков» в возводимое Серебряковыми здание должен был стать «понятный, послушный, весь свой Димочка Озеров». И всё было бы отлично, если бы не «понесло в гололёд» всегда такую рассудительную и уравновешенную Татьяну, «подавшую заявку» на Подлужного.

– Танька, да ты обалдела! – в одночасье улетучились с её вышколенной мамаши хорошие манеры. – Ааа, как же Димочка? – стенала она, сдавливая пальцами виски. – Ааа, его папа и мама? Да ты спятила, моя дорогая!

– Ничего я не спятила, – сердито парировала материнский выпад дочь. – Дима – моя ошибка.

– Ошибка! Чем же ты раньше думала?! – взвыла рассерженная родительница. – Жжж… Мягким местом?

– Раньше я, дорогая мамочка, – в тон ей, не без желчи отвечала Татьяна, – знала про любовь из кино да из книг. Да глядела на вас с папочкой и Димой. Вот и думала, что любовь, как тихая вода под лежачий камень… А она-то, оказывается, как вспышка солнца!

– Под лежачий камень… Солнце…, – терялась Людмила Михайловна в подборе нужных слов. – Ты же этого своего… Совсем не знаешь!

– Ещё как знаю, – стояла на своём дочь. – Я уже полгода с ним знакома. А встречаемся – второй месяц. Кстати, Дима о том в курсе.

– Ну, хорошо, – с трудом опомнилась встревоженная родительница. – А если… А если мы с папой не захотим его видеть в своём доме?

– Мамочка, – ласково поцеловала её Татьяна, – Алёша и сам предлагает нам жить отдельно. Он хочет снять комнату.

– Снять ко-комнату, – засипев перехваченным горлом, окончательно пала духом Людмила Михайловна. – Он предлагает… А на что он снимет комнату? А деньги? Деньги! Об этом ты подумала?

– Алёша получает повышенную стипендию. Ещё он прирабатывает дворником. А летом ездит на заработки со строительным отрядом. И потом, Алёшенька…

– Да что ты заладила: «Алёшенька да Алёшенька»! – не выдержав, прервала дочь Серебрякова-старшая. – О-ох! Хлебнёшь ты с ним горя…

Так в хитроумно расставленную Людмилой Михайловной ловушку на крупное, но выдрессированное и безобидное животное в виде Димы Озерова нежданно-негаданно угодил дикий рысёнок: и не выгонишь запросто, и пристрелить закон не позволяет. А надо бы – ибо, того и гляди, хищник самою загрызёт.

И ведь как в воду глядела Людмила Михайловна. Хоть Серебряковы тогда и уступили дочери, выдав её за Подлужного. Хоть и выделили молодым лучшую комнату в профессорской квартире. Только семейная идиллия длилась недолго. Очень скоро Алексей всем «показал зубки».

В тот день в гости к Серебряковым пожаловали родственники Людмилы Михайловны – её средняя сестра Ирина Михайловна Оборотова с мужем, сыном и снохой. Хозяева, молодожёны и визитёры уселись за экспромтом накрытым столом на просторной кухне. Получилось четыре супружеских четы.

Сын Ирины Михайловны – Анатолий Оборотов – чрезвычайно тучный для двадцатисемилетнего возраста мужчина, вскоре завладел вниманием застолья. Он принялся похваляться на тему о том, как ему удалось заполучить румынское красное вино «Рымникское», от дегустации которого хозяйка пришла в восторг.

– Тёть Люд, щас ежели не подсуетишься, то и дефицит – мимо кассы, – фанфаронисто распространялся Анатолий, наполняя бокалы дам и тесня посуду на столе выпирающим животом. – А у меня, где надо – схвачено. Блат. Само собой – не за так. Ты – мне, я – тебе. Без фарцы ж

никуда. Щас же хорошее детское питание рвут из рук. Оно ж за счёт госдотаций дешевле воздуха. А у меня – доступ. Через тройной обмен винишко и достал. Да ещё несколько ящиков с наваром перепродал. Чистенько. Комар носу не подточит. Хочешь жить – умей вертеться. Верно, тёть Люд?

– Д-да, – буркнула та, недовольная собственной оплошностью, спровоцировавшей племянника на глупую хмельную откровенность.

Людмила даже губу прикусила, поскольку возглавляла организационный отдел Среднегорского горкома КПСС. Той самой партии, что впервые в истории человечества провозгласила: доминионы (союзные республики) должны прогрессировать быстрее метрополии (Россия). Той самой партии, что пренебрегала ситуацией, при которой рынок товаров народного потребления окраин превосходил предложение ширпотреба трудящимся в имперском центре. Той самой партии, что усердно развивала в Российской Федерации преимущественно тяжёлую, среднюю промышленность да военно-промышленный комплекс в ущерб продукции повседневного спроса.

Ответственный партработник уже была и не рада нечаянно возникшему обмену мнениями на щепетильную тематику. Разговор принял неожиданный и не для всех желательный оборот. Неформальное застольное общение прервалось. Пересуды стихли. Недолгую тишину нарушали лишь покашливания и глухой перестук вилок о посуду. Пока с отповедью не высунулся Подлужный.

Вместо того чтобы «проглотить» неуместную полупьяную болтовню, он отреагировал не по ситуации остро. Не для свойской компании. Алексей, не употреблявший спиртного, переглянулся с молодой женой и с негодованием заявил:

– Моя Таня это… «Рымникское» пить не будет!

– Эт-то… почему же? – не сразу и с гонорком осведомился Анатолий, уже переключившийся на пельмени и бросая их в свою безразмерную утробу не пережёвывая. Так гигантский удав заглатывает лягушек.

– Да потому, что мы в спекулянтском пойле не нуждаемся.

– Алёша, – стыдливо покраснела Татьяна, которая вино не пила, а бокал подняла приличия ради. – Ты за меня, пожалуйста, не решай. Я сама найдусь, что сказать и как поступить.

– И ещё, милый зятёк, – подала сердитый голос тёща, – выбирай, пожалуйста, выражения. Вокруг – дорогие нам с тобой люди.

– Я привык называть вещи своими именами, – пожал плечами Подлужный, раздражённо выпячивая нижнюю губу. – Спекуляция – она и есть спекуляция.

– Не спекуляция, а фарцовка, – перестал глотать пельмени Оборотов. – Весь цивилизованный мир этим занимается и живёт припеваючи. А разлюбезный развитой социализм даже туалетную бумагу в дефицит превратил. Так теперь что? Из-за некоторых недоумков мы как папуасы без подтирки будем жить? Пейте, пейте «Рымникское», господа-товарищи, – символически обвёл он поднятым бокалом застолье. – Пейте и в ус не дуйте. И ты, Танечка, пей, – ободряюще ухмыльнулся он невольной компаньонке.

– А я сказал, что мы в спекулянтском пойле не нуждаемся! – повысил голос на Оборотова Алексей. – И ты моей жене не указ.

– Да ты сам-то кто такой? – выпучил хваткий ловкач на Подлужного наглые навыкате глаза. – Танечкой даже Людмила Михайловна не помыкает…

– Я её муж, – заиграл желваками на скулах Алексей. – А муж и жена – одна сторона.

И под всеобщее оцепенение он эффектно вылил вино из фужера растерявшейся молодой жены в раковину. Ей-богу, городничий из гоголевского «Ревизора» со всей кликой выглядел менее оторопело, нежели разговевшиеся было свояки.

– А, я понял, – проняло Оборотова, который только-только познакомился с Подлужным. – Ты же этот… юристик недоделанный! Павлик Морозов! Ну, беги, беги, закладывай нас с тётей Людой лягавым! Продавай за тридцать серебряников!

На кухню повторно наползла предгрозовая атмосфера тишины. Алексей встал, скрипнув стулом, и вслух размеренно сосчитал до трёх. Тем самым он демонстрировал, что контролирует себя и пребывает в здравом памяти и рассудке. Закончив счёт, Подлужный элегантным жестом изобразил, что он поправляет узел воображаемого галстука у себя на шее. «Подтянув галстук», он хладнокровно закатил увесистую оплеуху мордастому Оборотову, прервав чавканье проныры.

– Ах, ты!… Ах, ты, падла! – давясь не дожеванным пельменем, уже не выбирал парламентских выражений Анатолий, вскакивая на ноги и сгребая животом скатерть и посуду. – Ща я тебе скулу-то набок сверну, охвосток поросячий!

– Да я тебе вперёд сверну, спекулянт недобитый! – в пику тому выкрикнул «незаконченный юристик».

Перегнувшись через стол, они ухватили за грудки друг дружку. Теперь уже заохала, заахала и запричитала вся родня, растаскивая драчунов. Всей гурьбой они кое-как разняли задир.

– Я ничуть Анатолия не одобряю, – поправляя на себе платье, тяжело дыша, проговорила хозяйка. – Только мордобоя в нашем доме испокон веков не было. И не будет. Я попрошу тебя, Алексей, извиниться за своё поведение.

– Так оно, – в унисон ей откликнулся Владимир Арсентьевич, изменяя традиционному нейтралитету. – Ты… играй-играй, а рукам воли не давай.

– Постыдился бы! Ещё в университете учится! Юристы – они все такие! С ними связываться, что плевать против ветра!

Это сплочённо поддержали хозяев жилища гости в лице Ирины Михайловны, а также её мужа и снохи.

– Кха, кха…, – откашлялся Анатолий, выжидающе оправляя разорванную рубаху.

– Я? Извиняться перед этим… типом?! – возмутился Подлужный. – Да ни за что! Сам напросился. Перед остальными я извиняюсь за… склоку. А перед ним – ни за что! И потом, пощёчина – не мордобой, а мера нравственной и социальной защиты от… негодяев.

– В нашем доме я драчунов не потерплю! – была непреклонна Людмила Михайловна. – Попрошу извиниться перед Анатолием.

– Покрываете спекулянта, тёть Люд? – ехидно подражая Анатолию Оборотову, осклабился на тёщу зять. – А ещё коммунист! Да вы – забронзовевшая партийная бонза, оторвавшаяся от трудящихся масс. И я, если на то пошло, сам вас избавлю от своего присутствия. Насовсем.