Хирурги человеческих душ

После этого участие отца в этом процессе оказалось излишним. «Бэ, – поочерёдно тыкал пальчиком смышлёный малыш в стилизованные изображения букв, стараясь внятно выговаривая каждое слово. – Беге-мот лазинул лот, бул-ку плосит беге-мот. Цэ. Цапля ва-азная, носаа-тая, це-лый день стоит как статуя. О. Ослик был узасно зол. Он узнал, сто он осёл».

В два года девять месяцев шустрый мальчонка уже бегло читал. Как-то раз на прогулке старшей ясельной группы он, глядя на вывеску, важно произнёс: «Пла-дук-ты – Пладукты». Изумлённая воспитательница Вера Ивановна, вопреки поговорке, не приняла глас младенца за истину: ребёнок мог просто запомнить общеизвестное слово. По той же причине не убедили её и оглашённый воспитанником в ходе дальнейшего променада аншлаг на «Доме быта».

Объяснимый скептицизм многоопытного педагогического работника оказался подорванным при посещении бассейна-лягушатника. Потому что там маленький грамотей углядел и громогласно, на свой лад прочитал надпись с обратной стороны запасных стеклянных дверей: «дохы в зоп». Введённая в кратковременное замешательство, Вера Ивановна заглянула на лицевую сторону двери и потрясённо прочитала: «Пож. выход». Лишь это нестандартное доказательство сломило её предубеждение. Подобное не отрепетируешь.

– Дохы в зоп! – хохотала воспитатель, рассказывая об дневном «происшествии» Алексею и Татьяне, забиравшим сына из яслей. – Надо же! Сколько живу, а эдакого дива ни один оголец не преподносил. А ведь ему ещё и трёх лет нет…

– Это ещё что, – невозмутимо ответил Подлужный. – Мы однажды проходили мимо «Трикотажоптторга». Так Серёжа, знаете, как прочитал? «Три Кота Зоп Торг». Я, само собой, принялся допытываться: откуда в его лексиконе взялось уличное слово «Зоп». А он мне так снисходительно и растолковал: «Да у нас Вася Кыцкин всегда так говорит».

– Ха-ха-ха… Угу, – смущённо оглядевшись по сторонам, сквозь смех призналась Вера Ивановна. – Есть у нас в группе такой трудный мальчик.

В четыре года отец обучил Сергуньку игре в шахматы, а в пять лет тот «негостеприимно» обыграл Колю Бойцова, заглянувшего к Подлужным «на огонёк». Николай счёл проигрыш за случайность и целиком отнёс его на недооценку партнёра. После фиаско сыщика и во второй партии, сыгранной им уже всерьёз и на пределе возможностей, на Николая было смотреть и смешно, и жалко. Он имел столь обескураженный вид, как если бы в магазине самым бесцеремонным образом обвесили и обсчитали инспектора ОБХСС.

Другим рос младший сын Подлужных – Мишутка. Хотя говорить о нём одновременно и проще, и сложнее: семь месяцев – чересчур малый срок даже для самых предварительных выводов и суждений. Меж тем самобытность мальца уже угадывалась. Наперекор инструкции-наставлению, которой после рождения младенца снабдила Татьяну участковый врач-педиатр, Подлужный-младший начал «держать головку» на второй день, а не на второй месяц, как то предписывали незыблемые медицинские каноны. В четыре месяца он начал самостоятельно садиться. Ползать он не то что недолюбливал, а презирал это недостойное человека занятие. Потому малыш дерзко «перепрыгнул» через «черепаший» этап и в полгода уже вставал и дерзко вышагивал по детской кроватке, цепко хватаясь за обрешётку и перильца.

В ту пору ему досаждали режущиеся зубки. Однако Мишутка не прикусывал ими пластмассовые игрушки и специально купленное резиновое кольцо. Он их не признавал и игнорировал. Зато с удовольствием мусолил жёсткую кочерыжку от капустного кочана. А иногда крепыш поднимался в кроватке и начинал грызть деревянные поручни, напоминая уморительного и симпатичного бобрёнка.

Контрольную группу сверстников по физическим показателям Мишутка опережал на полтора-два месяца. «Весь в деда», – говорила про него мама Алексея. Во всём же прочем он рос обычным мальчиком, если не считать его повышенной двигательной активности. В отличие от усидчивого Сергуньки, с которым в младенчестве Подлужные горя не ведали, младшенький не давал родителям и секунды покоя. Он вечно к чему-то тянулся, куда-то лез, чего-то требовал. Но при всём при том был чрезвычайно общительным и обаятельным ребёнком. Обожал, чтобы с ним играли и водили на ножках, придерживая за руку.

Такими вот разными, но одинаково любимыми сыновьями вознаградила жена Подлужного. И не мудрено, что он по ним жутко соскучился. Что касается мужской жажды Алексея по Татьяне, то эта тема настолько очевидна, что не нуждается в раскрытии.

7

Подлужный и Бойцов сидели рядышком за столом в кабинете следователя и изучали свежий совместный обзор прокуратуры области и областного управления внутренних дел за второй квартал текущего года о нераскрытых убийствах и лицах, пропавших без вести. Первый раздел документа они одолели без сучка без задоринки за четверть часа. Однако в конце второго, когда Николай уже «отвалился» на спинку стула, Алексей вскрикнул так, точно ему шило вонзили в известное место.

– Ты чего?! – сценично всполошился сыщик. – Аль блохи завелись?

– Николя-а-а! – игнорируя дурашливый тон приятеля, задохнулся от пронзительной догадки Алексей. – Геть сюда! Читай… Да не здесь, а тут, пониже. Видишь? Пропал некто Бухвостов Лев Александрович, 1937 года рождения.

– Ну и чего?

– А то, что живёт он… Вернее, числится проживающим в квартире номер шестьдесят три дома номер двадцать четыре по улице Швецова.

– Ну?

– Баранки гну! Там же живёт и Алькевич Борис Семёнович. В квартире шестьдесят один. То есть, судя по нумерации, жильё Алькевича располагается этажом выше. Стало быть, это третий и четвёртый этажи. Занятное совпадение?

– Более чем, – сморщил лоб Николай, прокручивая в уме массу вариантов.

И Подлужному даже померещилось, что он различает, как у Бойцова интенсивно пощёлкивают клетки головного мозга в напряжённом мыслительном процессе.

– Ну-кась, пробью-ка через управление, кто об исчезновении этого Бухвостова заяву накатал? – заёрзал разыскник на стуле со столь ярым оживлением, что подушечка под ним едва не задымилась.

И сыщик принялся вращать диск телефона. Через пять минут он уже знал, что заявление о пропаже Бухвостова подал некто Ситов Жан Леопольдович, член Союза художников СССР. Разумеется, иные установочные данные Ситова разыскник тоже заполучил, а потому помчался его допрашивать.

– Ну, чё, Ляксей, – устремляясь к выходу, выкрикнул Бойцов, – что там вякал твой Платон? Ищу человека?

– Не Платон, а Диоген

, – проронил ему вслед Подлужный.

Но сыщик его уже не слышал. Алексея это не очень расстроило. Он тоже устремился к выходу из кабинета. Он спешил к Двигубскому за санкцией на производство обыска в квартире Бухвостова.

8

Подлужный, Бойцов, девушки-практикантки и управдом со слесарем, вскрывшим входную дверь квартиры Бухвостова, ступая, словно по тонкому льду бездонного водоёма, гуськом «просочились» внутрь. На вошедших пахнуло запахом нежилого. Просторное бухвостовское «бунгало», переоборудованное из трёхкомнатной в двухкомнатную квартиру с кухней, представляло собой типичную неухоженную и заброшенную холостяцкую «берлогу». Это ощущение усиливали сопутствующий запах табака, не выветривший до сих пор, бутылки из-под спиртного, а также полное отсутствие хозяина. Зато нетривиальным для советского человека оказалось наличие громадной мастерской взамен гостиной, уставленной мольбертами с подрамниками.

– Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – шепнул Николай Алексею, едва заглянув в мастерскую. – Марина!

И впрямь! С листов ватмана, картона и холстов на самозваных гостей завлекающе взирала Марина Алькевич! Десятки Марин! В виде первичных эфемерных набросков, как пробы пера; затем – в форме эскизов, более глубоких зарисовок и этюдов, раскрывающих общий замысел художника; и наконец – воплотившихся в нескольких законченных миниатюрах.

В углу, тыльной стороной к посетителям, размещался холст внушительных размеров. Обогнув мольберт, Подлужный вздрогнул, потому что с полотна на него маняще смотрела концентрическим взглядом… живая Марина! Вернее, почти как живая.

Мастер изобразил её обнажённой и во весь рост. Молодая женщина, правда, прикрывала грудь и лобок руками, но даже на картине она эту тягостную обязанность исполнила не так, как прячут перси и прочие прелести красавицы, застигнутые в будуаре врасплох. Отнюдь… Пальцы она развела столь ловко, что были видны спелые соски её сладких грудей, а из-под лобкового пушка вишнёво темнело то, на что располагал правом избранный счастливчик. Она как бы выплёскивала наружу броской фактурой собственные сетования: «Так и быть, я прикроюсь, коль этого требуют законы жанра. Раз так предписывают правила приличия. Но право же, куда как замечательнее и приятнее восхищаться мной и хотеть меня без глупых помех. И не только восхищаться, но и прикоснуться, ощутить и даже… Впрочем, дальнейшее будет зависеть от вашей подлинно мужской устремлённости! А ещё в большей степени – от моего желания. Дерзайте, завоёвывайте меня…»

– Ништяк! Я балдю! – шепнул Подлужному Бойцов. – У меня ажник червячок заегозился… И из-под спуда наружу запросился.

– Коля! – измеряв пошляка тяжёлым взором, каким оценивает утончённый рафинированный эстет вульгарного плебея-гедониста, укоризненно покачал головой Алексей.

В спальне Бухвостова участники осмотра натолкнулись и на иные признаки того, что Марина Алькевич являлась не только музой и вдохновением, но и частым отдохновением живописца: недокуренные сигареты в пепельнице со следами губной помады на мундштуках, женские плавочки и мужские трусы, а равно простыни в специфических пятнах. Наличествовали и некоторые иные предметы, стыдливо повествовавшие опытному глазу о том, какие сексуально-эротические смерчи проносились над сим прозаическим одром, сметая воображаемый балдахин…

И это – после чудотворного образа на холсте. Впрочем, безобразие есть необходимый и обязательный фон красоты. Равно как, увы и ах! копание в грязном белье – тот будничный атрибут следопыта-законника, что порой позволяет людское бытие сделать чуточку чище.

Впрочем, действительно сногсшибательная вещичка ждала следователя на нижней полке тумбочки. Под спудом старых газет покоился дневник Бухвостова. Он представлял собой замызганную общую тетрадь в клеёнчатом переплёте.

Завершая обыск, Подлужный, вопреки своим художественным вкусам, изъял «общим чохом» картины и наброски, сигареты и простыни, окурки и тюбик губной помады, бутылки из-под алкоголя и стаканы, а также несколько фотографий хозяина квартиры и «зеркало его души» – записи.

9

Как бы поступил обыватель на месте Алексея? Известно как: незамедлительно приступил бы к чтению дневника Бухвостова. Едва обнаружив находку. Прямо на месте осмотра. Потому что делать больше нечего. Между тем, объёмный документ требовал временных затрат. Потому, лишь вернувшись в прокуратуру, Подлужный со служебным, а равно и обывательским интересом ознакомился с письменными откровениями художника.

Начальные пятьдесят-шестьдесят страниц, прибегая к гегельянско-ленинской терминологии, являлись унылым образчиком рефлексии запаршивевшего интеллигентика, скулившего о невостребованности его бессмертной души в той косной и душной юдоли печали, что именуется Советским Союзом. А равно поносившего «поганку-жену, променявшую его на любовницу» (именно так в тексте). Эту часть гадких излияний нытика детектив пролистал махом. Но далее за вязью букв проступило откровение, «клеившееся», как сказал бы Коля Бойцов, с задачами, вставшими во весь рост перед следствием.

«7 мая. Я не располагаю и одним шансом из миллиона на то, что эта Богиня, сошедшая с небес, хотя бы произнесённым с отвращением «Фу!» или с презрением «Фи!», вдруг обнаружит для себя мелочность и ничтожность моего существования, – черкал Бухвостов. – Куда нам! Она постоянно окружена блестящей золотой коммунистической молодёжью, угодливыми кавалерами на авто, стелющимися перед Нею на асфальт. Что Ей до непризнанного гения на шестом десятке лет, у коего паблисити и просперити – в прошлом? Непостижимо, но я даже не представляю, как я мог прошляпить Её феноменальный восход над чахлым среднегорским ландшафтом! Что ж, творческие запои и беспробудные загулы с Жаном не могли не сказаться. Но… Но… Она есть – и дегтярная чернь моей планиды позади. Настала новая эра! Тьфу-тьфу!

11 мая. Пятый день не пью. Послал Жана и его выпивон на фаллос с забубённым наконечником. Перманентно мечтаю лишь о Ней. Был поглощён грёзами ваяния Её божественного облика. Поначалу терзания меня грызли, угнетали и ломали глубоко внутри. Сегодня, хуже прободной язвы, искания прорвались наружу. У меня всегда так: хожу вроде беременной бабы, мающейся от токсикоза, водянки и хотенчиков, а в итоге – рожаю образы со смертельной натугой, с блёвом, с кровью и дефекацией – вдрызг до потолка …Благодарю тебя, Господи! Проявились первые наброски. Эдак я умел творить в безвозвратной молодости. И пусть в те годы техника живописи, что там! – была не та, зато пихала неистощимая прорва энергии, напора, интродукции, уверенности в себе. Подобного прорыва вулканической мощи не ощущал в себе с той поры. И вот, попёрло!

14 мая. Медвяную Музу, мучительницу и душегубку мою Всевышний сподобился окрестить Мариной. Случайно услышал, что Её так назвал недоделанный очкастый олух царя небесного – её супруг. Утешаюсь тем, что Богиням издревле прислуживают клиторальные ничтожества. Плачу и скрежещу зубами от зависти и пьянею от благодати, что Марина есть. Хотя бы в моей душе. Издавна приметил, что Женщина сообщает имени своему и черпает от него вселенскую энергетику – ангельскую либо демоническую (последнее – моя жена). Впрочем, да зовись Марина хоть Палашкой али Матрёной, всё равно звуки эти от Неё лились бы на меня радужной музыкой с Поднебесья. Пою про себя: «Мари-и-и-ина!» – и хмелею, хмелею, хмелею…

20 мая. Столкнулся с моей Богиней на лестничной площадке. Она поднималась к себе, а я спускался. Марина обронила какой-то пакет. Поднял его и протянул Ей, отворачивая свою помятую харю со зловонными остатками годичного перегара. Она поблагодарила. В ответ невпопад ляпнул несусветное: «На здоровье!» Выбора нет: осталось утопиться в унитазе.

27 мая. В трезвянке 21 день. Углубился в творчество по шляпку гвоздя. Весь в мыле.

1 июня. Да здравствует Всемирный День защиты детей!!! На площадке между домом и школой педагоги организовали открытый конкурс на лучший рисунок на асфальте. Напросился в участники. Лохматый и бородатый мастодонт смотрелся весьма пикантно среди ребятни. Меня не желали принимать. Подфартило: узнала молоденькая учителка. Воскликнула: «Девочки, да перед нами же сам Лев Эдуардович!». Нет, не истёрся пока в памяти народной Бухвостов!

Выложился истовее биндюжника за бочонок рому – мелками набросал обезумевшую от любви смеющуюся молодую мамашу, поднявшую над собой голышку-малыша и целующую его в писюльку. Это мой конёк – студенческая дипломная работа. Вокруг собралась толпа. Спорили до хрипоты. Кому-то понравилось (таких большинство), кто-то ханжески изображал шок от неприкрытости материнских чувств. Фарисеи галдели: мол, достаточно лобзания в пупок. Опять, что и три десятка лет назад, камнем преткновения стала святая младенческая писюлька! У нас и в эдакой невинности умудрятся узреть эпатажность. Мне вручили поощрительный приз. И на том спасибо. Да ведь смысл не в лауреатстве, а в том, что среди знатоков и зевак замешалась Марина! Очень может статься, что оценила. Для кого и рисовал!? Верую, верую, верую…

3 июня. Всё-таки Всемирный Закон Подлости существует, мать его ити! Пересёк он дорожку моей Фортуне. Утром, часов в десять, раздался звонок. Всклокоченный, с воспалёнными от бессонной ночи глазами (разумеется, живописал Её) и нечищеной волчьей пастью разверз дверь. За порогом – Богиня! С утюгом в руках. Я сомлел пострелёнком, тырящим клубнику. Марина спросила, не разбираюсь ли я в утюгах. Не смог сказать ни да, ни нет. Прошли на кухню. Сел чинить утюг. Марине оттуда открылся уголок мастерской и этюды с её восхитительным обличьем. Она, слова не молвив, как сомнамбула прошла туда. Долго бродила. Вернулась на кухню. Я, изувеченный тем, что моя тайна разверзлась перед Ней, дебильно начал мямлить про спираль накаливания. Она не проронила ни звука. Ушла.