Хирурги человеческих душ

– Да ты что?! – встала «на дыбы» и Татьяна, широко раскрыв, и без того огромные, чудесные синие-пресиние глаза. – Мог бы уж и шире тельняшку рвануть: «На Колыму!». Ты там, в городе, видимо, на жаре перегрелся?

– Красносыльск – практически край света, – отступил от «китайского нейтралитета»

даже тесть Владимир Арсентьевич. – За ним уже республика Коми начинается и Северный Ледовитый океан.

– Да вы не представляете, что это за сказочный край! – принялся расписывать северные красоты Алексей, заочно ознакомившийся с ними по книге «Среднегорская область». – Река Сылка, горы, грибы, ягоды, чистый воздух… Да что там воздух – озон! Олени…, – осёкся он, поймав гневный взор молодой супруги, и продолжал уже с меньшей патетикой. – Олени тоже есть. На самом севере района. На границе с республикой Коми. Район же гигантский – половина Швейцарии… А квартира? Трёхкомнатная, полногабаритная, в центре города…

– Ну и езжай в эту…тмутаракань, юный натуралист! – отбрила его жёнушка, измерив уничижающим взором. – Вечно ты, то в чёртову прокуратуру вступишь, то ещё куда-нибудь. Папа же хотел взять тебя к себе. Или мама бы пристроила. Так нет же, понесло по буеракам лазать да через трупы скакать.

– Приискали бы тёплое креслице, – степенно поддержал дочь отец. – Уж для зятька расстарался бы.

Профессор Серебряков за последний год резко продвинулся. Пошёл «в гору». Университетская кафедра экономики и планирования, которую он прежде возглавлял, в предыдущее десятилетие регулярно выполняла заказы областного исполнительного комитета по проблемам хозрасчёта, помогала верстать проекты регионального бюджета. С приходом к власти Горбачёва и с началом перестройки в стране, роль и значение академических институтов и научных проработок возросли. И нынешней весной Владимира Арсентьевича пригласили на постоянную работу в облисполком. Там он занял должность заместителя начальника планово-экономического управления. Входя в фавор, Серебряков мало-помалу менялся и психологически: стал резче в суждениях, независимее в поступках. Порой он пробовал подмять и Людмилу Михайловну, прежде безраздельно властвовавшую в семье.

Подстёгнутая суждениями отца и матери, Татьяна в запале «выписала» муженьку «припарки» что называется по первое число. Тесть, устроившись за выносным столиком на лужайке под черёмухой, проявляя лояльность к остракизму дочери, постукивал чайной ложечкой о стакан с чаем. Тёща, по-монашески поджав губы, перманентно кивала головой в такт упрёкам Татьяны.

Ссоры между молодыми иногда возникали и раньше, разрешаясь полюбовно. И всегда протекали наедине. Сегодня же Татьяна отступила от неписаного правила, высказав попрёки мужу прилюдно. Тот сдержался и не вступил в перебранку, сообразив, что сам спровоцировал конфликт. С кривой усмешкой он передал Мишутку тёще, силой подхватил упирающуюся Татьяну на руки и понёс её в избу-пятистенку, на ходу бросив: «Милые бранятся, только тешатся. Сами разберёмся».

В доме он усадил Татьяну на их кровать и без тени сомнений попытался поставить её на подобающую ступеньку – на уровень гордой, самостоятельной, но любящей, а потому послушной в стратегических вопросах супруги:

– Дорогуша моя, – сердито сузил глаза Подлужный, – то, что ты меня отчитала во всеуслышание, я переживу. Но ведь то, что рано или поздно я стану прокурором, ты предвидела. Чего ж нынче взбрыкнула?

– Ты выбирай выражения, милёночек! – отодвинувшись, тоном выше ответила ему жена. – Не на конюшне. И не запряг. Да, я знала, за кого пошла, но мы же не договаривались про этот… задрипанный Красносыльск.

– Я же тебе рассказывал, что молодых прокуроров поднабраться опыта отправляют на периферию, – пытаясь снизить эмоциональный накал, смягчал урезонивающую дидактическую интонацию Алексей. – Ну, ты, наверное, забыла, милая девочка моя. – И с этими словами он попытался обнять и поцеловать Татьяну.

– Говорить-то говорил, но не про такую тмутаракань, – раздражённо отстранилась жена, дёрнув плечом. – Надо же, что удумал – Красносыльск! Уму непостижимо!

– Танюша, не навек же мы туда. Прокурорский срок – пять лет. Там я себя зарекомендую, и въеду в Среднегорск на квадриге, запряжённой четвёркой белоснежных аргамаков, – старался муж пленить жену блестящими планами.

– Да-а, пять лет. Зато, каких пять лет! Мы ухлопаем лучшие молодые годы на эту глухомань, – вовсе не собиралась поддаваться та. – Сергуньке нужно учиться. Мы с мамой специализированную школу для него присмотрели. У него же способности. А там и институт не за горами. Об этом ты подумал? Здесь я выйду из отпуска, и меня ждёт должность начальника планово-экономического сектора на передовом предприятии. А там … Об этом ты подумал?

– Танюша! – с мужской нежностью и нетерпением погладил Подлужный супругу-недотрогу. – Разве принципиально где, главное, чтобы мы были вместе: ты, я и наши детишки. Я так по тебе соскучился, а ты глупые сцены устраиваешь. Давай лучше поцелуемся и… помиримся, – с бурно забившимся сердцем, потянул он любимую к себе.

– Да отстань ты от меня! – неприязненно отбросила его руки жена, вскакивая с кровати. – Целуйся со своим прокурорским мундиром! Он тебе дороже нас!

И жена непреклонной походкой вышла из дома.

2

В старинной деревенской избе, доставшейся Серебряковой Людмиле Михайловне по наследству от родителей, давно воцарилась почти полная тишина. Лишь часы-ходики, отмерявшие второй час ночи, ритмично тикали. «Если вам не спится, попробуйте посчитать до трёх. Максимум – до полчетвёртого», – невольно пришла старая шутка в голову Татьяне Подлужной, которая так и не сомкнула глаз.

Неподалёку мерно сопел носиком Сергунька. Он устроился с отцом на узкой кровати. Сынишка безмятежно закинул руки и ноги на папу. Вот в такой позе его и сморил сон.

Алексей, допоздна игравший с детишками, погрузился в мир сновидений. Дыхание его было беззвучным. Хотя бы малейшее движение тела невозможно было уловить глазом. Посторонний мог подумать, что он впал в анабиоз.

Здоровый мужской организм запросто обеспечивал жизненно-важную функцию.

Младшенького Татьяна уложила с собой на широкую кровать. Хотя он тоже просился к папе с братишкой. Сейчас у Мишутки наступила быстрая фаза сна, ибо наблюдалось едва уловимое движение век и мелко-мелко подёргивались ножки.

А вот сама молодая мама, вопреки разнообразным ухищрениям, не могла расслабиться – настолько её расстроил семейный разлад. Она в сотый раз укрыла одеяльцем беспокойного сынишку. И, вероятно, в такую же по счёту попытку, окунулась в историю своей любви к Алексею, которая рождалась долго, трудно и причудливо.

Мужчины и женщины – два различных мира. В том числе и в

сфере психологии. Так, для сильного пола (творчески интерпретируя Канта) прекрасные создания значимы в качестве «вещи в себе». Они дорожат ими за лицо, фигуру, голос, улыбку, смех, нежную натуру. То есть, за фактуру и её наполнение. Упрощённо говоря. «За собственно аргумент», – подвели бы итог трезвомыслящие физики, страдающие нехваткой лиричности.

Что до самих фемин, то для них кавалер, в конце концов, это «вещь для меня». Они выбирают их за то, в чём они проявляются – за комплименты, цветы, дары, профессиональные достижения, феноменальные результаты, успех и общественное признание. «За функцию, которую производит аргумент», – прозаично подытожили бы неромантичные математики. И кому же ещё знать, как не прекрасным созданиям, что большу-у-ущий аргумент – отнюдь не стопроцентная гарантия искомого ими результата.

Потому-то в представлении джентльмена идеал женщины за тысячелетия мало изменился: фитнес, свежий макияж, «модерновый прикид» – и Нефертити с Клеопатрой и сегодня бы блистали и потрясали мужские устои. И наоборот, потому-то в воображении дам не бывает единообразного героя-сердцееда на все времена. Для них он всегда предельно конкретен. Не столько по внешнему виду, сколько по производимому действию. Не по аргументу, а по его функции.

В стадии дикости человечества – это могучий вождь племени, сокрушающий хребет саблезубому тигру и приносящий в большую родовую семью сладкое мясо антилопы. В средневековье – благородный рыцарь, повергающий ниц турнирных соперников ради права преподнесения розы прекрасной даме. В эпоху первоначального накопления капитала – буржуа с туго набитой мошной, благодаря содержимому которой легковесные вертихвостки наделяются чудодейственной способностью приобретать все блага мира. В эру социализма… Ох уж этот социализм, что до века двадцатого существовал исключительно в воззрениях утопистов Мора, Оуэна и классиков марксизма-ленинизма. Социализм, воплощение которого, до Советского Союза, никто в объективной реальности не лицезрел и не ведал «с чем его едят»…

Короче говоря, Татьяна Подлужная родилась при экспериментальном социализме советского типа в семье научного работника (милый папочка) и партаппаратчика (любимая мамочка). В гостях у них неизменно бывали умные и начитанные люди. Потому она росла в атмосфере бесед о культуре и искусстве, русской классической и советской литературе, дискуссий о преимуществах плановой экономики над рыночной системой хозяйствования, социалистического образа жизни над капиталистическим разбоем. Заботливый папа с малых лет брал её на различные конференции и симпозиумы, а мама водила в театр, на выставки, выступления заезжих знаменитостей.

Семейный быт, окружение семьи Серебряковых, а также нравы, господствовавшие в недрах провинциального советского общества семидесятых годов, выработали в воззрениях профессорской дочки эталон настоящего мужчины. Согласно её представлениям новый человек, истинный современник – это обязательно преуспевающий интеллектуал (как её папа), но, вместе с тем, и высокодуховный борец за социальную справедливость и счастье всех людей на Земле. Обобщённо говоря, это был своеобразный симбиоз новоявленных Павки Корчагина и Юрия Гагарина, Фиделя Кастро и Че Гевары, Женьки Столетова

и Юрия Антонова, но «подредактированный» реалиями потребления хлеба насущного в условиях советской действительности.

Не столь уж редко бывает, что женщина влюбляется в мужчину, безусловно и безотчётно, в мгновение ока. Но чаще она мечется на перепутье, на своеобразном перекрёстке дорог с интенсивным движением, смутно различая, что кто-то в мужском обличье мчится на неё с проблесковым маячком и включённой сиреной: то ли Богом ниспосланный, то ли дьяволом-искусителем завербованный – поди, разберись. Вот и мучается бедное существо в своём выборе…

И в этом плане, казалось бы, Татьяне Серебряковой поначалу повезло, поскольку судьба оградила её от подобного рода метаний. Ведь практически всю юность её неизменно сопровождал сосед по городскому двору – Дима Озеров. И он был не просто попутчиком, а надёжным другом в пути от дома до детского сада, от детского сада – до школы, от школы – до университета. Причём, к соседу, как к верному товарищу, долгое время относилась именно она. Зато Дмитрий всегда видел в ней будущую жену.

К двадцати годам Озеров превратился в высокого, стройного и красивого парня, по которому вздыхали десятки сокурсниц экономического факультета. Его одобряла мать Татьяны. Она прочила, что Дима далеко пойдёт, а дочка будет за ним как у Христа за пазухой. Тем более что отец потенциального жениха был одним из руководителей авиационного завода. Да и сама Татьяна мало-помалу свыклась с ровесником из детства: он ей нравился, был хорош как человек, хотя и не хватало в нём некой дерзновенности, героизма, искры божьей.

Постепенно дружба перерастала в нечто большее. Дело шло к свадьбе. Основательный студент-экономист, при союзнической поддержке родителей обоих семейств и уступке колеблющейся Татьяны, с энтузиазмом готовился к сватовству и помолвке. И тут…

…И тут объявился несносный Подлужный. Утверждать, что Татьяну сей ниспровергатель авторитетов не впечатлил, означало бы врать себе самой. Как раз, впечатлил. Но не обаял. Тяготение Подлужного было столь же противоречивым, как и два полюса магнита. Будучи невысоким, он умел неподражаемо и захватывающе уводить слушателей в «заоблачные выси». Настораживающая оригинальность и непривычность суждений уживалась в нём с неожиданно добрыми и бескорыстными поступками. Даже его ясно-зелёные глаза, непривычно контрастируя, горели на фоне румяно-смуглых щёк и тёмных волос. Соответственно этому Татьяну натура Алексея одновременно привлекала и отталкивала. Импонировала и раздражала. Интриговала и внушала опасность.

Именно такие несовместимые чувства разом овладели профессорской дочкой, когда она впервые увидела Подлужного на трибуне. «Да-а-а… Этот парень – не натасканная циркачом Дуровым болонка, как прочие, – подумалось ей. – Это дерзкий котище, который гуляет сам по себе. И, по-моему, он всерьёз рассчитывает изменить окружающий мир по своему лекалу. Одарённый. Веры в собственные силы – хоть отбавляй. Прости, милый папочка, но мозгами он, быть может, даже тебя превзойдёт. Конечно, пока это диковатое животное – не маститый партбосс и не заезжая знаменитость, но потенциал-то у него огромный. Жаль, что моментами от него отдаёт провинциализмом и неотёсанностью. Однако ж, при цивильной светской женщине он вполне может стать, что называется, «комильфо»

.

В результате Татьяна отдалась новому чувству, выйдя замуж за Подлужного вопреки настрою родителей. И привела избранника из студенческого общежития в профессорскую квартиру в «одних трусах» (как иронизировал Алексей). И принялась «ковать железо, пока горячо», ваяя из молодого мужа светского человека. И тот во многом двигался ей навстречу.

Идиллия длилась недолго. Довольно скоро Подлужный не ужился с порядками, принятыми в клане Серебряковых. И ушёл «на свободу», уведя с собой беременную Сергунькой Татьяну. С той поры молодые жили отдельно от Серебряковых, воссоединяясь ради Сергуньки и Мишутки только летом на даче.

И вот минуло столько лет, а её муженёк ничуть не изменился. Он снова принялся «крушить налево и направо». А ведь если бы Татьяна сразу поставила его на место, то и нового «ультиматума Подлужного» не случилось бы. Вот почему текущей беспокойной ночью она решила не уступать зарвавшемуся Алексею. Хотя терзалась в выборе «средств отрезвления», которым стойко препятствовали «два главных обстоятельства её жизни». Каждое из этих «обстоятельств» сейчас сопело носиками-курносиками в постели. И каждое из них было выше жизни Татьяны.

3

Не спалось не только Татьяне Подлужной. В соседней комнате злобной раненой мегерой билась в кровати её мама. Очередной выверт зятя взбесил тёщу. Подлужного она «на дух не переносила», потому что тот «вечно что-нибудь да отчебучит». А нынче «этот дундук из Ильска» и вовсе замахнулся на самое святое. На то, что Людмиле Михайловне не свалилось с неба, а далось хождениями по мукам. Что она строила, холила и лелеяла долгие годы.

Будущая мама Татьяны, а некогда молоденькая деревенская девушка Лодыгина Людмила Михайловна, в середине пятидесятых годов века двадцатого перебралась в Среднегорск, завербовавшись, как тогда говорили, на авиационный завод. В те времена председатели колхозов неохотно отпускали работников. И трудоустройство на оборонное предприятие было одним из способов уехать в город. Впрочем, для Людмилы и помимо вербовки основания к послаблению имелись более чем веские. Ведь её отец Михаил Лодыгин в Гражданскую войну воевал на стороне красных, являлся активным участником коллективизации, работал председателем сельсовета. В сорок втором, несмотря на бронь, ушёл добровольцем на фронт. Ушёл вслед за двумя сыновьями, павшими под Сталинградом смертью храбрых. И пропал без вести. Мама Люды «на безмужичье» возглавила колхоз в сорок четвёртом, и тащила непосильный «воз» пять лет, пока не умерла от инсульта. Для наследников таких героев Советская власть добра не жалела.

Людмила переселилась в город вслед за сестрами Анной и Ириной. Поначалу жила в общежитии, заочно училась в институте. Способных сестёр Лодыгиных подметили, и вскоре Анна, пользовавшаяся авторитетом среди простых заводчан, продвинулась по профсоюзной линии. Младшую же увлекла кипучая молодёжная работа. И она пошла сначала комсомольской, а затем и партийной стезёй.

В конце пятидесятых годов на очередной отчётной партийно-выборной конференции, проходившей в Среднегорском университете, Людмила, принимавшая участие в качестве представителя городского комитета партии, познакомилась с моложавым перспективным профессором, доктором экономических наук Владимиром Арсентьевичем Серебряковым. В буфете тот обратил на себя внимание какой-то сановной статью, умением ненавязчиво и в то же время элегантно ухаживать за дамами. Говорил он мало, зато всегда уместно и свежо. Лодыгиной учёный оказывал знаки внимания подчёркнуто корректно, но с безукоризненным акцентированным расположением. Он явно выделял Людмилу из общего ряда, выделяясь из него и сам.

Вечером, по окончании мероприятия, Серебряков любезно проводил новую знакомую от актового зала до парадного университетского крыльца, где и пригласил подвезти до дому в собственном новеньком «Москвиче». В салоне легковушки гостью ожидал букет цветов от расстаравшегося кавалера. Планировавшаяся краткая поездка обернулась романтическим полномасштабным вечерним круизом по городу с ужином в ресторане – по советским меркам той поры научный работник был весьма и весьма состоятелен.