Хирурги человеческих душ

4 июня. Гибну в одиночестве без моей Богини. Чуть не сдох от тоски. Выл бездомным, брошенным, никому не нужным псом. Карандаши и кисти валились из рук. Я – старый хрен на задворках Вселенной.

5 июня. Пролилась благодать Божия! Безнадёжно больного ипохондрика посетила Она! Принесла новую спираль. Она и утюг… Ооо!

Пока чинил, Марина крадучись юркнула в полуприкрытую дверь мастерской. Погодил. Приблизился к Ней. Пояснил, что писал по впечатлениям. Если бы вживую, то эффект превзошёл бы самые смелые ожидания. Она сама предложила приходить и позировать.

6 июня. Рисую… Нет, пишу… Нет, живописую Небесноподобную! Марина держится свободно и раскованно. Для Богини – на удивление игриво и живо. С удовольствием позирует, а я с наслаждением ваяю Её на холсте. Иногда Она, с разрешения, смотрит на рождение нетленки. Схожу с ума, ощущая Её дыхание. Боюсь сглазить, но мнится, что от поклонения чародейству мастера, у Неё проявляются элементы обожания самого маэстро. Сквозь мои морщины и седину Она начинает зрить нечто иное.

По окончании сеанса, разрядки ради, устно посвятил Марину в начала искусства раскрашивания лица и тела. Рассказал Ей, что за рубежом культивируются особые художественные направления: фейс-арт и боди-арт. Добавил, что у меня остались от поездки во Францию специальные акварельные краски. Заинтриговал. Марина попросила поэкспериментировать. Подлинный художник не может не быть стилистом: за пятнадцать минут сотворил из Её прехорошенького личика и водопада волос умилительную египетскую кошечку с усиками, распахнутыми в испуге раскосыми глазищами и вздыбленной от ужаса «шерстью» из локонов. Посмотревшись в зеркало, Она хохотала до слёз. На пару с Ней и я. В порыве Марина чмокнула меня в щёку. С грустью сообщила, что завтра не придёт.

8 июня. Предыдущие сутки ползли склизкою улиткой. Зато сегодня за долготерпение был вознаграждён по-царски: явилась Она. Во время сеанса Марина спросила про мою поездку во Францию. Наивное дитя! Она полагала, что мои контакты с западным миром ограничились тем вояжем. Поведал ей, что ещё несколько лет назад объехал полмира. Повествовал про Японию, Индию, Египет… Внимала, затаив дыхание. Пришлось показать свои свидетельства, дипломы, награды. Была потрясена, что перед ней член Международной федерации художников, работы которого экспонировались в музеях Лондона, Лахти, Осаки; в частных собраниях доктора Хопгартена из Австрии, коллекциях Ашкенази и Шварцмана – в Штатах, Пахтингера – в Париже, Лукеша – в Монако и прочая, прочая, прочая. Узнав, что за пристрастие к андеграунду я исключён из Союза художников СССР и стал невыездным, сочувственно провела своей атласной лапанькой по моей колючей бороде. Пожалела. Рассказал ей, что живу на остатках валютных поступлений от зарубежных выставок и подвизаясь на подпольных частных заказах.

9 июня. Я – в шоке!… Впрочем, обо всём по порядку. Вновь осторожно включил тему про фейс- и боди-арт. Вызвался стилизовать Её личико уже под прекрасную эллинку. Она не противилась. Расписал Марину под спартанскую царицу. Оценила: ну кто ещё, кроме меня, в состоянии подарить ей обличья, одно оригинальнее другого, и все в равной мере принадлежащие Ей?!

Импровизируя, намекнул, что если продолжить вариации на эллинскую тему и стилизовать Её стан под смоковницу, это был бы восхитительный изыск. Согласилась на пробу. Оголилась до талии, остальное прикрыв простынью. Трепетной десницей расписал её под пальму, а груди – под спелые упруго торчащие гроздья плодов, покрытых капельками влаги. Дитя Неба непередаваемо чувственна. Чутко выгибала свой стан от мягких прикосновений. Зеркальное отражение позволило ей оценить результат.

Развивая успех, с робкой надеждой спросил у неё, нельзя ли творцу шедевра испробовать «на вкус» лакомый кусочек плода. Марина промолчала. Лишь томно прикрыла веками свои величественные золотисто-карие очи. Я, червь ничтожный, щадяще прикоснулся губами к соску Её груди и бережно-бережно втянул в себя. Отпустил. Снова втянул. Отпустил. И так несколько раз. И всё глубже и глубже. До прекращения дыхания и остановки сердца. Прильнул ко второму соску и, облизывая и нежно покусывая его, с наслаждением проделал тот же сладкий ритуал. Прошептал Марине откровение Георга Гроддека

про то, что при кормлении грудью мать становится «мужчиной дающим», а мальчик – «женщиной получающей». Что подчас женщины жаждут пережить ощущения мужчины в сексе. А мои фантазии – и есть способ отфакать самца. Марина бурно дышала, не открывая глаз.

Взмолился перед нею, встав на колени, что желал бы краешком глаза взглянуть на то место, откуда произрастает стан сей волшебной пальмы. Марина, уже с полуприкрытыми глазами, начала медленно приспускать накидку, а я следовал за нею, покрывая поцелуями пупок, едва заметно выпуклый страстный животик, нежно пушащийся лобок…

Дальше не выдержал и грубовато, брутально (на порыве эмоций) овладел Ею…

Она осталась у меня до утра – её клиторальный тюхтя-размазня в командировке. За ночь вознесён на Небо и выжат как лимон.

10 июня. Меня поражают сексуальные фантазии Марины. Видимо, она без меры их вынужденно сдерживала в себе с детских лет, с юности. И они копились, копились… Дерьмовая советская действительность и закомплексованные советские мужики и в интиме удовлетворить нормальные женские запросы не в состоянии.

По требованию Марины разукрасил её под Русалку, себя – под Посейдона. В увертюре совокупления она вдруг вспомнила, что в одном фильме рыбы-самцы покрывают молокой икру, которую мечут самки. Заявила, что она большая лосось и хочет, чтобы я покрыл её, выпустив «молоку» ей на живот. Я возбудтлся, как вихрь в калифорнийской пустыне, и всаживал фаллическое орудие, словно гарпун. Сделал поллюцию вокруг её пупка. «Этого» изверглось, будто из вулкана Этна.

Через полчаса Марина вообразила себя шотландской колли, а меня – пуделем Артемоном, улизнувшим от Мальвины. Сначала мне было смешно. Однако, она втравила меня в процесс ухаживания, подобный тому, когда домогаются сук кобели, заставляя выкусывать несуществующих блох, вскакивать на неё сзади… Она ловко выскальзывала из-под меня, а потом внезапно бесстыже развалилась и принялась подставлять медоточивые пахучие угодья с железами внутренней секреции, которые я вылизывал… И вскоре от вожделения мой язык вывалился до пола. А она извивалась подо мной гибким тугим телом и, подвывая, стонала: «Вылижи меня, вылижи…» И я лизал её, а она истекала спелым и ненасытным соком экстаза, как та есенинская сука…

11 июня. Мари (так она просит себя называть) до безумия увлечена ролевыми играми. Сегодня она поочерёдно перевоплощалась то в римскую Матрону-кобылицу, то в целомудренную Дездемону, то в нетронутую семилетнюю девочку, а я, соответственно, – то в Жеребца Калигулы, то в Кассио (вопреки классическому сценарию всё же наставившему рога мавру), то в Старого Развратника. Теперь не столько я малюю Мари, сколько она меня.

Кой чёрт люди толмят о разделяющей разнице в возрасте? Чушь собачья! Мы переливаем содержимое друг в друга, аналогично двум сообщающимся сосудам. Предел гедонизма!

Подарил Мари фамильную вещицу, сохранившуюся от покойной бабушки – золотую цепочку с кулоном в виде фигурки Тельца. Знаковое совпадение: ведь Мари родилась под этим созвездием. Для супруги, с коей промытарился четверть века, поскупился, а для моей Миленькой Маленькой Девочки – нет.

12 июня. Кажется, функционально я переоценил себя. Даже мой безотказный лошадиный организм начинает делать сбои. Уже и ВТС

не помогает. Стрелка близится к лимиту исчерпания. Моментами ловлю себя на том, что кровь порвёт сосуды в мозгу или откажет сердце. И пускай отказывает. Да я моей Девочке отдамся даже под страхом аннигиляции! Я не ропщу и согласен на самоподрыв. Умереть, так от смертного удовольствия.

Любому мужчине неизбежно встречается роковая женщина. Лучше Мари для такой летальной миссии никого не придумаешь. Миленькая Девочка моя! Ты украсила мой закат и вправе распоряжаться мной!

13 июня. Отчаянная, ослепляющая, душераздирающая боль! Тринадцатое – проклятое Провидением число. Я – бык, пронзённый шпагой тореадора. И это вовсе не аллегория, и не роль из сексуальных игр. Это правда, с которой невозможно смириться. Сегодня, когда мы баловались в постели, какой-то хрен начал названивать в квартиру Мари. С полсотни раз. Ему, понятное дело, никто не открывал – малахольный-то тюха-митюха в командировке. А потом хрен начал дубасить в дверь со всей дури. Реакция Мари была странной: она испугалась, не вышла к нему сама и меня удержала. Когда через полчаса придурок протопал по лестнице, Мари выглянула в окно и, ойкнув, отпрянула. Я глянул во двор и увидел какого-то молодого кавказца. Он шарил наглыми глазами по окнам дома. На мои расспросы Мари путанно и сбивчиво начала объяснять, что это их семейный приятель Арми. Он, мол, приглядывает за ней по поручению мужа. Её очевидные ложь и замешательство резали глаза. Понадобилось неистовое домогательство, чтобы подвигнуть Мари на исповедь. Наконец она покаялась: грешна, однажды факнулась с ним (мямля клиторальный был в долгом отъезде). И он ей не нужен, но дикарь её преследует.

На что я надеялся? Чего хотел? Изначально Марина воспринималась мной жизнеутверждающим ликующим потоком, струящимся с небес. Всё упрямее в этот водопад вплетаются креповые, траурные тона.

В молодости я своим талантом покорял женщин, врываясь в их души, пронзая их интимное ядро. Далее уже ничего не стоило, походя брать их тела и взламывать их «лохматые сейфы». Цинично? Да! Подло? Да! Мерзко? Да! Но так было. С ними. Нынче – со мной. Увы, чую, что начинаю приедаться Марине. Грядёт час, когда она оставит и меня.

14 июня. Сегодня у нас с Мариной рандеву по злачному ночному Среднегорску на комиссионные, что капнули из Лахти на мой счёт. Марина хохочет и уверяет меня, что я отстал от жизни: в городе, якобы, можно найти всё, что есть в Лас-Вегасе. Она тащит меня в какой-то злачный уголок. Уже слышу её звонок. Допишу позже…».

«Уже не допишешь, господин Бухвостов, – вздохнул Подлужный, завершив чтение дневника. – Такова жизнь… И смерть… Стоп, Алый! Забудь про эти экзистенциальные штучки. Не до них. Тэк-с, ты же подчеркнул некоторые места в откровениях этого антисоветского дегенерата. Где они?»

И следователь принялся перелистывать записи в обратном порядке, отыскивая собственные пометки, аккуратно сделанные на полях карандашом.

«Ага! – через минуту пробормотал Подлужный. – Вот: «…семейный приятель Арми… Я глянул во двор и увидел какого-то молодого кавказца… семейный приятель Арми… Подарил Мари фамильную вещицу… золотая цепочка с кулоном в виде фигурки Тельца».

И Подлужный, не мешкая, набрал номер телефона Бойцова. Тот взял трубку где-то на десятом-одиннадцатом зуммере аппарата.

– Ты чего, Ляксей, всегда такой настойчивый? – сходу догадался Николай, даже не дождавшись отзыва инициатора разговора.

– Смотри, какой проницательный, – не поскупился на комплимент абонент.

– А то! – хмыкнул оперативник. – Хотя, невелика заслуга. Кроме тебя все остальные знают, что больше четырёх вибраций по телефону это…

– Моветон, – подсказал следователь. – Так ведь есть веская причина.

– Говори.

– Коль, помнишь, Зотов подметил, что на шее у Марины Алькевич не было никаких украшений?

– Ну?

– Зачитываю выдержку из дневника Бухвостова. Он, к твоему сведению, называл Марину «Мари». Слушай: «Подарил Мари фамильную вещицу, сохранившуюся от покойной бабушки – золотую цепочку с кулоном в виде фигурки Тельца».

– Всё?

– Не всё. Я по этому поводу ещё раз проведу осмотр в квартире Алькевичей и допрошу друга Бухвостова – Ситова. Попрошу его сделать зарисовочку, если он видел эту фиговинку. Он же художник. А ты…

– …А угро пошукает по местам скупок, озадачит, кого надо, – опередил его Бойцов. – Теперь всё?

– Теперь всё.

Теперь, в самом деле, было всё. Ибо заканчивались изматывающие по накалу две недели в вершающая их пятница. И Подлужный помчался на вокзал Среднегорск II, чтобы оттуда электричкой отправиться на профессорскую дачу – к жене Татьяне с сыновьями Сергунькой и Мишуткой. Им он вёз не только гостинцы, но и ошеломляющее сообщение о том, что скоро станет прокурором.

Глава седьмая

1

Наконец и долгожданная встреча с семьёй! Как на месте молодого папаши-следователя, поступили бы обычные мужчины? Да всецело отдались бы беспечной двухдневной передышке: играли бы с ребятнёй, тискали жену, парились в баньке, рыбачили на утренней зорьке, резались в шахматы с тестем, хвалили за уху и знатную закусь тёщу…

В общем, с чувством, толком и расстановкой вкусили бы толику безудержного наслаждения от радостного жизненного пирога. А перед отъездом тактически грамотный глава молодой семьи, в минуты интимного расположения и отдохновения, проинформировал бы жену, а уж потом и родню о предложении прокурора области о том, что на горизонте замаячили весомые перемены: переезд и деятельность на ответственном государственном посту. С последующим карьерным ростом! И тут же ублажил бы их, растолковав, что на данный момент – это перспективное… предложение. Но его надо бы обсудить всерьёз. И мнение супруги (а как вы думали!), чуть ли не решающее. И формулировочки выбрал бы помягче, поуважительней, поделикатнее.

Выдал бы по всем правилам семейной науки расчётливый мужчина залп свежих сведений «под занавес» – и в кусты, то есть – в город на предстоящую рабочую пятидневку. Пока-а бы в течение неё жена, тесть и тёща перемывали косточки отсутствующему кандидату в прокуроры, острота момента и спала бы.

Подлужный же, ввалившись через калитку в безмятежный идиллический деревенский уголок, как за ним и водится, с ходу всё испортил. Поцеловав жену, прижав к себе Сергуньку, взяв на руки Мишутку, он всех взбаламутил, выложив огорошивающую весть. Алексей беспечно и безапелляционно, как о деле давно решённом, заявил, что он со своим милым семейным выводком в ближайшем будущем переберётся на один прокурорский срок в Красносыльск.

– …Что?… Красно-ссы-ыльск! – аж взвыла тёща Людмила Михайловна. – Да это ж дыра! – И как бы подтверждая сказанное, она, теряя светский лоск, под халатом в области поясницы поправила нижнее бельё. – Это ж у чёрта на куличках! Там только волкам жить, да оленям с вогулами. И туда Сергуньку и Мишутку? Не пущу!