Тайны лабиринтов времени

– Не допустим врага к большому, священному мечу у Каменных могил и к курганам предков! Не подпустим персов! – прорычали скифы, подняв свои акинаки.

– Царь должен думать о самом худшем, а сделать должен так, чтобы не погиб народ и Скифия выжила, а армия скифов одержала победу. Смысл победы в том, чтобы сохранить народ, дать ему будущее и выгнать захватчиков с собственной земли. Согласны ли со мной воины?!

Царь достал связку гадальных прутьев, эти веточки не раз подсказывали ему, как поступить, вот и сейчас он сосредоточился, мысленно посоветовался с богом Папаем и принялся раскладывать прутики. Никому из непосвященных скифов не известно, что означала та или иная ветка, только своему сыну и наследнику по трону старый царь передал гадальные знания.

В Скифии знания хранили и приумножали волхвы, они записывали и зарисовывали законы природы и человеческого бытия. Скиф-воин должен был расти не только воином, но и художником своей жизни. Школы волхвов были открыты для всех малышей, рожденных скифами.

– Царь должен придумать, как не погубить народ, я твердо решил вымотать персов до предела, до ужаса, довести их до сумасбродства, чтобы стали убивать друг друга ради куска хлеба, чтобы съели всех купленных коней у предателей, которые клялись своими богами в вечной дружбе Скифии, чтобы персы подыхали в выжженной степи от жажды и злобы друг к другу, а там можно и сражение дать. Города разрушим, поля сожжем. Все, что не сможем взять с собой – уничтожить! – Царь проговорил эту фразу сквозь зубы и, как ему показалось, очень тихо, но волхвы и воины услышали его. Они были в ужасе: все, чем гордились архитекторы и граверы, инженеры и художники, философы и жрецы, резчики по кости и кузнецы – все нужно уничтожить, превратить в прах.

– Затем, когда мы увидим, что противник ослабел и потерял боевой дух, мы дадим бой! Эзоп восхищается ученостью скифских жрецов и философией воинов, мастерством ремесленников и изяществом наших художников. Он говорит, что воины мудры и романтичны. Ему простительно восхищаться и предаваться восторженным мыслям, а мне нельзя! Дорого придётся скифам заплатить за мою восторженность. Приказываю воинам сберечь народ, а значит, не оставлять врагу ничего. После войны должна остаться не только память о нас, мы не имеем права погибнуть и должны выжить, дать новую жизнь. Мы еще построим и создадим, напишем и расскажем, но для этого мы должны выжить и победить!

Царь велел собраться всем вождям за городом, а воинам подготовиться к боевому походу. Сформировать обоз и уезжать на север в леса – и немедленно. На повозки посадить женщин и детей, погрузить продовольствие и шкуры, взять все, чем можно питаться в дороге. Мужчины, независимо от специальности и призвания, должны взять оружие и сражаться. Город разрушить, склады сжечь, не жалеть ничего, пристань и корабли сжечь. Мы не можем спастись морем, персы легко потопят наши корабли.

Так очередной раз был разрушен город у Черного моря, жители покинули места обетованные, чтобы победить и выжить.

Все указания царя были выполнены, но мальчишки показали жрецам дыры в земле, детям строго-настрого запрещалось лазить под землю под страхом смерти. Надо сказать, что не все мальчишки рисковали посетить преисподнюю под землей. Волхвы, зная, что персы боятся, как и скифы, подземных богов и ни за что не полезут в черную мертвую бездну. Даже испросив разрешения своего бога, перешагнуть через страх духа и плоти своей – не каждому под силу. Мальчишки с открытыми глазами и при свете факелов прятали свитки, золотые изделия и резьбу по кости в катакомбах у Румского моря. Священные письмена вкладывали в сосуды и заливали смолой, гребни из белой кости, кулоны и кольца, обработанные самоцветные камни и резные шкатулки из камня и рога тура опускали под землю, а мальчишки утягивали скифские сокровища по подземным лабиринтам вглубь земли. Все, что могли спрятать и тем самым сохранить для потомков, пряталось под землей. Скифы верили, что персы не переживут эту войну, но и не были уверены в собственном будущем. Скифы готовились победить.

Геродот сравнивал скифского бога Папая с Зевсом, он писал, что скифы очень умны; они переродились, поменяв имя, остались жить на своей земле, а персы ушли с Румского моря, не солоно хлебавши.

Дарий не чувствовал торжества победы после разгрома армий скифского царя. Города скифов были сожжены, сарматы ушли в леса, а скифское золото – сундуки несметных скифских сокровищь, о которых ходили слухи, но, которыми царь так и не смог овладеть. Дарию, потерявшему в этой войне огромное войско, растратившему понапрасну большую часть казны, нужно золото победителя.

– Что проку в этих покоренных скифах, если их даже продавать не выгодно! Калеки, старики и дети, попавшие в наши руки, не окупят перевозки через море на рынки рабов, а голая степь, выжженная скифами во время войны, никому не нужна. Слава и почет победителя – это просто дым, если нет золота, но недаром меня зовут мудрым.

Дарий основал колонии греков на побережье Румского моря, с которым граничит эта мертвая степь; не затратив ни одного золотого на строительство городов, пристаней и поселков, он уже владел большими городами, греки сами должны были отстроить сожженные войной города. В греческих колониях царь царей собирался продавать знаменитых скифских скакунов за золото. Вот где пригодились калеки и дети скифов, взятые в плен. Эти рабы будут следить, и ухаживать за табунами, улучшать породу скакунов, а греки вести торг с заморскими купцами и платить персам огромную дань с продаж за разрешение жить на бывшей скифской земле господами скифов и рабами персов.

Прошли годы, и персы не заметили, что степь дала жизнь новому народу, ходящему по старым скифским кочевым путям. Греки и новоиспеченные племенные вожди бывших скифов не видели, что дети, выжившие в войне, выросли и, став воинами, мечтают избавиться от греков и персов, и, сбросив их в море, обрести свободу.

Лето подходило к концу, и табуны спешно вели из степи к морю; недалеко от Ольвии, самого крупного на Северном побережье города, раз в год персы устраивали огромную ярмарку скифских скакунов. Табунщики спешили, их беспокоило, что они не вовремя пригонят на ярмарку свой драгоценный товар – трехлетних жеребцов. Такие скакуны шли на вес золота, и персы ожидали больших барышей от продаж. Кобылиц не продавали вовсе, дабы иноземцы не попытались самостоятельно начать разводить степных скакунов. Однако кони, которым отпущено жить до двадцати лет, а служить и того меньше, всего три года, если до этого времени скакуна не убьют или не покалечат – такой товар становился скоропортящимся. Не пригони вовремя табун и не продай коня, которому три года на ярмарке – и цена на следующий год падает вдвое, а коня пяти лет от роду уже никто не покупал.

Табуны двигались медленно, охрана, состоящая в основном из наемников-греков, выбивалась из сил, полчища волков сопровождали табуны. Звери не давали ни минуты покоя охране, отвлекся охранник – и стая тут же устраивала быструю и кровавую расправу над табуном. Охранники часто менялись, ведь без отдыха и глаза не видят, одна надежда у греков – на огромных волкодавов. Греки не ориентировались в степи, и с сочных степных пастбищ к морю табун вели скифы-рабы.

Однажды, проснувшись поутру, греки увидели, что табуна нет, а отряд охранников, стоящих ночью в карауле, перерезан людьми, но не волками. Скифы табун угнали.

По древнему закону степь принадлежала всем, кто живет и кормится на ее просторах, ибо люди, прирученные животные и дикие звери относятся к одному виду земных тварей. У скифов волк был почитаемым и уважаемым существом, так как считалось, что не всякий волк есть зверь. Волк мог быть и человеком, воином-скифом, который предпочел вести жизнь в облике свободного зверя, а не человека-раба. Вечные путники и скитальцы живут в волчьей шкуре, они – служители бога Папая, которых он посылает в наказание персам и грекам. Волхвы знали: если волк вдруг остановился, закрутился на месте и лег – это верный знак, значит, не зверь это, а воин – оборотень.

Дорийцы, так греки стали называть скифов, выбрав волка, а не оборотня, приносили его в жертву празднику зимнего солнцестояния. Серых бичевали, прежде чем выпустить в степь. Всадник настигал волка и должен был перед его носом щелкнуть бичом; если после третьего щелчка зверь продолжал бежать, значит не оборотень, можно располосовать его шкуру вдоль позвоночника, содрать ее, пока кровоточит тело. Из меха шили шапки, плащи, а из нежной подбрюшной части волчиц шились женские подперси, поддерживающие грудь кормящих матерей и дев, коим до замужества разрешалось ездить верхом. Тело волка сжигали на священном костре.

Охранники не осмелились пойти по следам угнанного табуна – кому охота стать жертвой оборотня-скифа? Но и вернуться на побережье без табуна – значит, совершить самоубийство. Греки растерялись и проклинали строптивых скифов, этих грязных рабов, объявивших новую войну грекам и персам.

Греки называли плененных скифов дорийцами, рабами царя Дария. Волхвы дорийцев уходили в пещеры, прятались в катакомбах, забирались подальше от греческих поселений и городов, но в скалах на побережье или в степи не выжить без охоты, а у волхва нет ножа или копья, у него другое оружие. С волком, вором или воином не повоюешь заклинанием и заговором, а ватаги дорийских юношей, убегающих в степь от рабства, стремились отыскать такого волхва и стать под его начало. Юноши и девушки, сбежавшие от рабства, были неробкого десятка и прекрасно управлялись с ножом и акинаком. Волхвы – эти кочевые дорийские колдуны – бродили по степи, собирая разрозненные группы беглецов, и предрекали новую войну.

– В жаркой пустыне готовится к походу царь оскорбленных персов, – говорили они. – Не простит царь угнанных табунов, потерянного золота своего. Персы считают степь мертвой, а греков – слишком разжиревшими на их золоте. Не прощайте и вы своего рабства и погибели великой Скифии.

В древние вольные времена степь оживала во время кочевья, которое начиналось от Хвалынского и Румского морей и, словно огромный веер, расходилось в разные стороны полутора десятком кочевых путей, достигающих дремучих лесов за Обавой рекой и за рекой Окой. Кочевые пути подходили к Рапейским горам в полунощи; доходили до Одера на западе и реки Танаис; подходили к реке Герр, втекающей в дремучий лес. В прежние времена эти пути, будто кровоток в теле, оживляли и делали чувствительным все пространство скифских земель. Теперь по этим дорогам бродил и пытался кочевать другой народ: он рожден у моря и в рабстве, а к степи не приучен. Юноши умеют ловить рыбу, строить дома, знают кузнечное дело, умеют столярить и научились у греков философствовать – дорийцы, одним словом. Городские, а значит, изнеженные юноши и девушки и кибитки в степи, война или охота – не для них. Но скифы еще не погибли и не отказались от борьбы.

Улицы, ведущие к пристани, были запружены народом. Старейшины города в белых одеяниях из тончайшей шерсти, купцы в фисташковых, золотых и розовых нарядах, ремесленники и простолюдины шли, спеша к причалам порта. К пристани подходили триеры с тремя рядами гребцов. По трапу с одной из триер сходил молодой перс среднего роста в просторном белом хитоне. Перед ним полуобнаженные девушки-жрицы в легких шафрановых, разрезанных почти до пояса хитонах, рассыпали цветы. Лицо офицера оставалось суровым и печальным.

Мальчики прибежали на пристань в непотребном виде: хитоны порваны, а у одного под глазом синяк, у другого кровоподтек от укуса на руке. Олгасий вздохнул, глядя на празднично украшенную пристань и разноцветную толпу горожан, ждущую начала праздника. В школе на занятиях он мог часами сидеть и слушать о подвигах героев и богов Эллады. Память у него была хорошая, и стихи запоминались легко, ему нравилось рассуждать, и мысли мудрецов казались простыми, близкими и понятными, но вот только чужой он среди этих маленьких и холеных отпрысков богатых греков. Олгасий – не грек, он, как его называют, дориец, сын скифа, погибшего в последней войне.

– В каком виде эти оборванцы сюда явились? – возмутилась богато одетая и очень толстая гречанка.

Олгасий вспомнил, как его спровоцировали на драку. Красавец Алкей, застегивая пояс из чеканного золота на своем хитоне, предложил ему подзаработать:

– Сегодня я хочу развлечься, Олгасий. Хочешь заработать пару золотых? Выбирай себе противника, а мы сделаем ставки, кто победит – тому и пара золотых. Ставлю на тебя.

У каждого богатенького грека был свой мальчик скиф. Он бегал в лавку, помогал одеваться своему покровителю и должен быть услужлив и уметь предугадывать прихоти своего господина. Грек за эту службу, если это было для него не обременительно, защищал своего добровольного раба от придирок и унижений в школе, помогал своему слуге пройти в театр, куда вход дорийцам был запрещен .

– Противником его должен быть только дикарь, такой же, как и он, – запротестовали школьники.

– А я хочу видеть борьбу только с греком, и ради этого ставку увеличиваю вдвое, – настаивал на своем Алкей.

– Если я его побью, мне – половину ставки, – сказал Агрип, он был самый сильный и умелый борец в классе. Греки засмеялись: Агрип – настоящий тяжеловес, и никто не сомневался в его победе. Алкей вышел в центр круга и собрал деньги.

– У нас тридцать золотых, если ты, Олгасий, победишь, то получишь дополнительно пять золотых монет от меня, а ты, Агрип, получишь половину ставки, как и договаривались. Согласны?!

Олгасий пошел на своего противника и попытался столкнуть с места, но Агрип, словно скала перед волной, даже не шелохнулся. Борьба есть борьба, и бить во время поединка нельзя, таковы правила.

– Я хочу придавить тебя, заморыш, твои убогие друзья только и смогут, что поплакать над твоим вонючим телом, – прорычал Агрип.

– Ставлю на Агрипа свою фибулу, – выкрикнул маленький мальчик.

– Принимаю вызов, а против твоей серебряной – моя аметистовая, – ответил Алкей.

– Я раздавлю тебя как лягушку, – хрипел Агрип, пытаясь поставить на колени Олгасия, а это засчитывалось как победа. Олгасий стонал и молча пытался захватить здоровяка сзади, но все усилия были тщетны, Агрип стряхнул Олгасия с себя, как лошадь стряхивает ящерицу, что щекочет кобылу, бегая туда-сюда. Олгасий ухватился руками за колено здоровяка и надавил на него всем своим весом – может быть, теперь Агрип потеряет равновесие. Олгасий рассчитывал, навалившись на него всем корпусом, опрокинуть Агрипа, но внезапно свет померк – и Олгасий рухнул на землю.

– Нечестно, – сказал Алкей, – ты ударил его локтем в глаз. Я не дам тебе денег, ты сжульничал.

– А и не надо, не поднимайте его, пускай валяется. Знатный будет синяк и опухоль на всю его морду. – Агрип подошел и наклонился к Олгасию, чтобы рассмотреть поближе увечье, которое нанес. Олгасий уже очнулся и все слышал, и как только Агрип наклонился, Олгасий вцепился ему в руку зубами. С диким воем Агрип отскочил назад, а Олгасий, вскочив с земли, ударил противника ногой в пах.

– Он дикий! – заорали мальчишки, а Олгасий бил и бил, не видя перед собой ничего и никого не слыша.

– Я заполучу твою серебряную застежку, – крикнул Алкей.

Драка продолжалась, мальчишки кружились, борясь друг с другом, но тут же начинали пинаться ногами и, уже не щадя, лупасили кулаками, куда ни попадя.

– Варвар! – кричал Агрип.

– Тупица! – отвечал хриплым голосом Олгасий, он отошел от противника перевести дух.

– Дерись, как хочешь, запретов нет, – весело прокричал Алкей, и Олгасий побежал на противника, размахивая руками, добежав, он внезапно наклонил голову и ударил Агрипа в грудь. Самый тяжелый и самый умелый борец в классе упал на задницу и громко застонал. Олгасий обрадовался и бросился на этот, обмякший под его ударом, мешок с костями. Агрип сумел поймать Олгасия за шею и скрутить ее так, что у того хрустнули позвонки, а перед глазами запрыгали чертики.

– Все, хватит! Ребята, растаскивайте их, иначе они поубивают друг друга! Олгасий, принеси жертву подземным богам, а с Агрипом я договорюсь. Вот твой выигрыш. Агрип, не дури и помалкивай о драке, иначе вся школа узнает, что тебя победил варвар. Все будут смеяться над тобой. Бежим к пристани, там собрался весь город.

Многие годы к берегам Румского моря причаливали купеческие корабли, и ни греки, ни персы не признавали меновой торговли. Дорогих – неутомимых и красивых – скифских скакунов, которых ценили за морями, за горами, за океанами продавали только за золото. Монеты нужно было платить за мечи, секиры, перед которыми не могли устоять никакие доспехи. За золото продавали и седла, греки их называли скифскими. Заморские купцы привозили на ярмарку сладости, пряности, диковинные фрукты, стоившие ничуть не меньше, чем дорогой боевой конь. Такие товары шли на обмен, но скифские скакуны было запрещено обменивать, только продавать. Китайский шелк у греческих купцов ценился особо дорого, и заморские купцы, торгующие этим товаром, могли получить в подарок скифского скакуна. Шелковые ткани, такие тонкие, почти воздушные, могли позволить себе купить только очень толстые греки. Чем толще купец, тем он богаче – так считали греки и очень гордились своими обвисшими щеками, толстыми губами и необъятными животами. В последнее время даже самые бедные греки наедали себе жирные бока и с превеликим усердием следовали этой моде.

Греческие города на Северном Побережье строились из камня. Улицы богатых кварталов украшали дворцы; кварталы же ремесленников были похожи на пчелиные соты и улицы назывались по названию ремесла, которым владели их жители. Кузнечная, кожевенная или столярная улицы, переулок золотарей, тупик пекарей. В этих городах проживало много рабов, они были гребцами на галерах, обслуживали дворцы и их хозяев; женщины становились гетерами, прислугой в доме или работницами в поле.

Рабы приносили немалый доход и были таким же товаром, как и прочий. Их охраняли солдаты гарнизона, и за это приходилось расплачиваться звонкой монетой всем жителям города. Ремесленники были вольными, но очень бедными людьми, хотя без заказов цеха не оставались. Обновить дом, построить фонтан, пошить или отремонтировать обувь, да мало ли что…