Вкус утекающей воды

***

Весь следующий день бригада Михаила вкапывала «стулья» и делала обвязку фундамента. Мы с Васильичем тут же рисовали планировку дома. От второго этажа пришлось отказаться сразу – нахождение крыши вблизи «пружин» купола нам показалось нецелесообразным. Сруб у нас был восемь на восемь метров, но мы решили увеличить жизненное пространство за счёт пристройки по всей длине дома, с южной стороны, террасы, где вся семья в хорошую погоду могла бы обедать. Васильич настаивал на ширине террасы в 3 метра, но Михаил сказал, что слишком длинная, покатая крыша может не выдержать тяжести снега зимой. Поэтому сошлись на двух с половиной. Вся изюминка нашей террасы заключалась в том, что с неё мы решили спустить лестницу непосредственно в котлован. С левой стороны – лестница вниз, с правой – вход на террасу. Дверь, ведущая в дом, находилась в трёх метрах от входа на террасу. Соответственно после двери у нас образовывалось пространство длиной почти в 5 метров и шириной 2,5. Где мы и планировали поставить обеденный стол. Под террасу бригада Михаила тоже заложила «стулья».

Придя с Васильичем к соглашению, что нам не нужны длинные узкие комнаты, мы решили разделить дом на 4 квадрата, с длинной стороны 4 на 4 метра. Передний левый квадрат, выходивший на солнечную сторону, мы решили отдать под общую комнату. Два задних квадрата отвести, видимо, под спальни. Причём задний левый квадрат имел дверь из общей комнаты. А второй (правый задний) мог считаться изолированным помещением, так как имел выход в четвёртый солнечный квадрат, который мы решили оставить под кухню, санузел и прихожую, если Жора решит отделить коридор от кухни. В любом случае, мы решили никаких перегородок в этом квадрате не городить, оставив кусочек творчества для самих хозяев.

Облагороженные и объединённые совместным вдохновением, мы чуть ли не в обнимку спустились с Васильичем в деревню. И тут же почувствовали неладное. По словам старика, деревня это живой организм, и когда долго живёшь в нем, начинаешь чувствовать его пульс, давление, температуру и выход каловых масс. На этот раз в воздухе пахло адреналином – поставил диагноз Васильич, но улицы были пусты. Из проулка вынырнул пацанёнок лет пяти и с разбега уперся в коленки Васильича.

– Дедушка Васильич, – запыхавшись спросил он, указывая на меня, – это он пришелец?

– Это Андрей, – не понял Кукушкин.

– Да, да, да, – затараторил пацан, – Пришелец Андрей. Его вся деревня ищет. Директор лесхоза на рации уже три часа сидит. Обещал килограмм пряников тому, кто первый его найдёт. Можно я скажу, что я его нашёл?

– Можно, – разрешил Васильич. И мы поспешили в контору лесхоза.

Связь была симплексной. Это когда один говорит, а второй слушает. Когда первый наговорится, он говорит: «Приём» и жмёт на клавишу, и они меняются ролями. Теперь второй говорит, если не уснул, пока говорил первый, а первый слушает. Перебивать друг друга невозможно. Мир был бы прекрасен, если бы какие-то невежественные, невоспитанные люди не придумали бы дуплексную связь. С тех пор люди просто орут друг на друга, не слыша собеседника.

В голосе Ивана Макарыча не было адреналина. Сначала он обстоятельно выслушал, как идут дела с постройкой дома. Я сказал, что завтра готовы начать собирать сруб. Потом я поинтересовался, как у него дела с вызволением белотелой Вдовы. Он сказал, что все идёт по плану, и Галина получит свободу в ближайшие два дня. А потом он поручил мне новый план.

– Андрей, у тебя новое задание. Строительство дома для Электрощита временно приостанавливаешь, – сказал он и далее завещал как диктор на телевидении. – В средствах массовой информации западных государств появилась информация, что русские возобновили испытания климатического оружия. И теперь им грозят тайфуны, цунами, землетрясения и прочие неровности. И показывают точку на карте, где аккурат наше Попадалово. Видимо, что-то со спутника рассмотрели. К нам едет местная съёмочная группа делать репортаж о климатической станции, чтобы успокоить американцев. Девушку-репортёра уже проинструктировали представители спецслужб. Я инструктирую тебя. Нужно снять репортаж о полнейшей разрухе: покосившийся забор, украденный цветмет, алкоголизм и дебилизм местного населения. Ты понимаешь? Кроме тебя некому этого поручить: меня нет, Электрощита, слава богу, тоже нет. Он повёз молодую жену в Художественный музей?! Представляешь! Швиндлерману я не доверяю, подмигнёт сука в кадре своим. Остаёшься только ты. Да, и на всякий случай, привяжите Швиндлермана на время к какому-нибудь пню, пока репортёры не уедут. Все! Действуй! Я в тебя верю – не подведи.

Особенности симплексной связи не дали мне возразить, и рассказать хотя бы о том, что и забора-то покосившегося уже нет. Но вместо слова «Приём», директор лесхоза сказал: «Пока», и растворился в эфире.

Глава 20. Совсем главный или ход конём

Отягощённый новыми задачами и почти раздавленный грузом ответственности, я с надеждой утопленника взглянул на водолаза Кукушкина.

– Да ты не бойся! – выдал свою коронную фразу водолаз, вникнув в суть проблемы и проведя контрольное ощупывание своего шланга. Но далее его мысль остановилась: уперлась в крышку скафандра. Или как у них это там правильно называется? Круглая железная башка с иллюминатором прямо напротив носа?

– Таа-ак, – многозначительно протянул я, разглядывая винтажные очки Кукушкина. – Теперь я Совсем Главный. Ты сейчас идёшь к своей Джуди…

– Убью! – зашипел Васильич.

– Извини, к Фиджи. Или к Прекрасной Елене… Кто у вас там руководит школьным ансамблем? И договариваешься, чтобы завтра утром тебе сделали такой макияж! Чтоб ты выглядел как столетний старик! Выживший из ума, но переживший всех!!!

Васильич ничего не понял. Во-первых, невзирая на всю его эрудицию, слово «макияж» он почему-то воспринял, как «массаж». И долго соображал, откуда у него возникло это внезапное право на тактильный контакт с прекрасными женщинами. Видимо, в скафандре всё-таки недостаточно кислорода! Во-вторых, зачем ему выглядеть старее, если он и так старик. И какая при этом причинно-следственная связь с вышеописанной процедурой? И, в третьих, он не понял, причём он тут совсем? Может, директор лесхоза в ходе телемоста сообщил мне ещё что-то важное, и я не договариваю? Например, завтра мы все умрём, а Кукушкин нет. И все женщины будут его. Я даже видел, как он облизнулся, представив длинную очередь, и решал с кого бы и, главное, с чего бы начать.

– Предлагаю с минета, – предложил я.

– Че-го-ооо? – не понял Кукушкин.

– Завтра ты будешь Древним Хранителем Климатической станции, – объявил я, с трудом выводя его из эротического тумана.

– Эх, такой кайф обломал, Лишенец, – пробормотал он, почёсывая бороду, лишённую скафандра. И глаз его потух. – Не буду я никаким хранителем: мне, вообще, светиться нельзя. Я даже не знаю, числюсь я на этом свете или нет. Надо бы у участкового аккуратненько узнать – может он знает. А может пооткусываем на куполе пару спиралек для хаоса и разрухи?

Я отрицательно покачал головой.

– Правильно, – согласился Васильич, – откусить не проблема, но потом без спецтехники не восстановить. У нас полстраны пидарюги: что-нибудь откусить, сп…дить, сломать, разбить, написать на стенке лифта какую-нибудь …уйню. Не будем им уподобляться! Пошли в …опу американцы! Как они, вообще, пронюхали?

– Да все из-за тебя. Кто включил прожектора? Кто устроил ночные стрельбы? – наехал я на Васильича, отказавшегося исполнять мои приказы. – Я когда ещё в школе учился, нам говорили, что со спутника можно рассмотреть спичечный коробок. Представляешь, что они теперь могут?

– Представляю, – спокойно ответил Васильич. – Теперь они сумели прочитать на этикетке название производителя: «Балабановская спичечная фабрика». И что? Ещё одним секретом Родины стало меньше? Да ты сам, гусь, хорош! Тебе по кой фиг забор на станции вздумалось поправлять? Где мы теперь возьмём покосившийся забор?

– А на кладбище нету? – поинтересовался я с надеждой. Кладбище оставалось единственным местом в Попадалове, где я не успел побывать или устроиться на работу в качестве смотрителя.

– Нету, – передразнил меня Васильич. – А, если бы и был, то у местных иезуитов он бы не упал: они чтят память предков.

– А дорога, которую проложила твоя бригада в лесу, – продолжал распекать меня Васильич, – её и с самолёта видно здорово, а ты говоришь: «Кукушкин, Кукушкин!». Нечего было рельеф местности преобразовывать, Кулибин! Вот без тебя бы тут все и рухнуло. Электрощит умер бы от онанизма. А американцы – от скуки. Задолбались бы спичечный коробок разглядывать! Балабановская спичечная фабрика, Балабановская спичечная фабрика, Балабановская спичечная фабрика… А теперь мы из-за тебя на грани Третьей мировой войны, и развязал её ты!

Я молча слушал спич Кукушкина. Но даже неожиданная для Кукушкина эмоциональность, сопровождаемая распылением слюны, не могла отвлечь меня от мысли, где взять забор.

– И знаешь что, Андрей, – сказал Васильич, резюмируя вышесказанное, – я эту власть хорошо изучил. Если сейчас дом для Электрощита не дадут построить, больше мы его не построим никогда.

– Предлагаешь строить? – спросил я и почувствовал щелчок в своей голове – триггер переключился, и нервный импульс пошёл по другому пути. Ту-туу! Ту-туу… Затихало в глубине мозга.

– Тебе решать, – не без иронии ответил Кукушкин, – ты у нас теперь Совсем Главный.

– А ты мне поможешь?

– Чем? – Васильич купился на интригу в моем вопросе.

– Телевизионщикам надо дать интервью. Не хочешь выступать в роли Хранителя, выступи, как местный житель. Расскажешь, что де раньше была здесь климатическая станция. Нет. Лучше метеорологическая, если сумеешь выговорить. Но усиленная, типа не только измеряли температуру воздуха и колыбель ветров, но и другие атмосферные явления. И в этом месте можно больше бреда и вымысла. Например, НЛО, зарницы, шаровые молнии, ночных мышей и кузнечиков. Козодои, карлсоны, падение метеоритов, полет Бабы Яги на Луну и совместно с Мюнхгаузеном обратно. Местному жителю можно все. Это называется старческий маразм или народные предания. А потом скажешь, что когда страну развалили американцы (а кто же ещё?), деньги на науку кончились. Учёные разъехались и теперь, видимо, уже сажают редиску в райских кущах. И теперь, из-за наводнений, которые регулярно заливают Попадалово, решено строить новые дома на холме, где раньше располагалась метеорологическая станция. Для этого и расчистили старую дорогу на станцию и уже заложили два дома.

Вместо ответа Васильич молча уставился на меня: видимо у него-то триггер никак не мог переключиться. Вот что будет со мной, подумал я, если не брошу пить. Миелиновые оболочки нервных окончаний разрушатся, и нервные импульсы перестанут бить в цель. Это все равно, что справлять нужду в ветреную погоду. И в голове наступит хаос.

– Вольдемар Васильич, ну ты что? Ход конём. Мы делаем ход конём! Ты же гроссмейстер. Ты же должен знать, что такое «ход конём»? – попытался я растормошить Кукушкина официально.

– Сколько раз я не пытался играть в шахматы, – злобно ответил Васильич, – у меня почему-то всегда выходила «рыба»! Жаль вот только, что шашки с собой не прихватили. В шашках я спец по китайской ничье – очень хочется тебе продемонстрировать!

– Странно, – усомнился я, – а разве с помощью шахмат нельзя устроить китайскую ничью, доска то одна и та же? Зачем обязательно шашки?

– Китайскую ничью можно устроить чем угодно, – предостерегающе заявил Васильич и окинул взглядом окрестные поля в поисках оставленной лопаты. – Ты мне чего мозг полощешь, ты чего задумал, Лишенец? Какие, нахрен, лошади и наводнение?! Ты что, супротив ФГБ попрёшь? Тебе сказано – разруха, пьянство, воровство. С неподдельным интересом я бы ещё продемонстрировал разврат и распущенность! И тогда все останутся довольны: и наши, и ихи.

– Вольдемар Васильич, ход конём, это не значит, вильнуть в бок и перескочить через чью-то гриву. Ход конём – это принятие нестандартного решения. Наше мышление устроено достаточно примитивно. Для достижения цели мы всегда видим, как правило, только два пути: прямой и обратный. Если прямой путь трудный или невозможный, мы выбираем обратный, то есть отказываемся от намеченной цели. Но смотри, всегда существует третий путь. И если мы его не видим, это не значит, что его нет. Третий путь есть всегда! Приведу жизненный пример. У тебя есть две женщины, обе согласны и обе тебе дороги. И ты не знаешь на ком жениться, чтобы не обидеть другую. Что делать? Правильно! Нужно жениться на третьей. На темной лошадке, которой не было изначально в условиях задачи. И тогда никому не будет обидно. Конечно, первые две сначала тебя дружно возненавидят, а потом придут к выводу, что все, что не делается, делается к лучшему, и, слава богу, что такой поросёнок, как ты, достался этой грудастой кобыле без мозгов. Но при этом твоя карма останется целёхонькой – ты никому не разобьёшь сердце.

– Андрюша, я сейчас расплачусь, – растроганно сказал Васильич, – когда ты несёшь свою ересь, я готов зажечь свечку, преклонить колени и построить для тебя церковь, как предлагал Швиндлерман. Умного еврея не проведёшь: он-то, тебя сразу раскусил. Ну, на церковь сильно не рассчитывай, а маленькую часовенку, может быть. Размером со скворечник. Чтоб ты там вещал с утра до вечера. Сколько денег сэкономят старушки Попадалова, перестав смотреть телевизор. А твой жизненный пример – неудачный. Никакой это не ход конём и не третий путь. Это как раз и называется – вильнуть в сторону.

– Ну да, пример неудачный, – согласился я. – Хорошо, давай другой приведу?

– Не надо! – остановил Васильич. – Давай излагай свой план, иначе сам будешь изображать столетнего старика. Только без словоблудия, Декамерон.

– Ты правильно сказал, если сейчас не построим дом для Жоры и его Венеры…

– Для Галины, – поправил Васильич.

– Для Галины, – согласился я, – больше не дадут. Введут какой-нибудь режим тишины, что даже ёжикам запретят приближаться к куполу. Большое тебе спасибо за эту мысль. Благодаря ей я и нашёл решение. Смотри, раз американцы раскрыли секрет Балобановской спичечной фабрики, теперь от них ничего не утаить. Поэтому и покажем им нашу движуху в мирных целях. Дорогу, которую вновь проложили, крупным планом. Дома, которые мы заложили, крупным планом.

– Подожди, какие дома? Всего один дом?