Серебряные нити

– Господин Саюки, – она попыталась подойти ближе, но я жестом приказал ей держаться в стороне. – Господин Саюки, возможно, я вмешиваюсь в вашу жизнь и всё в этом духе, возможно, я даже мешаю вам, но…

– Но? – глухо поинтересовался я, понимая, что на крохотном заднем дворике меня не держит уже ничего.

– Скажите, разве с моим приходом вам стало хуже? – она определённо шла ва-банк, ставила всё на этот простой вопрос, всё, что у неё было здесь, в пределах моего серого мира… Она рискнула – и не ошиблась. – Мне даже показалось, что я видела в ваших глазах облегчение… Ну, когда я только пришла сюда. Вам стало легче…

– Просто ты оказалась не той, кого я боялся увидеть, – я свернул за угол и подошёл к раскрытой настежь входной двери, проверил замок, просто не решаясь признаться себе в том, что не могу вот так вот просто бросить девушку снаружи.

– Боялись увидеть, – её глаза сузились – девушка явно вернулась на проторенную дорожку, углядела в моей простой фразе квинтэссенцию всех своих увлечений и интересов. – Вы боялись увидеть… её?!

Я молча вошёл в прихожую и попытался закрыть за собой дверь, но Акане каким-то образом успела оказаться рядом, проскочить под моей вытянутой рукой и исчезнуть за моей спиной. Прошло несколько секунд – и я услышал её топот по лестнице на второй этаж…

Странно, но раздражение отпустило меня, от тупой ноющей злобы не осталось и следа. Теперь, когда студентка сама отважилась войти в мой дом, я почувствовал, что был не один в своей боли. И мне действительно стало легче…

…Комната Акане, кажется, стала ещё мрачней, ещё холоднее с того мига, когда я швырнул в окно проклятую куклу. Хмурый утренний воздух, напоённый дыханьем дождя, проникал всюду, его присутствие вдруг стало столь же естественным, как и бесконечный страх у меня в сердце.

Акане-студентка не заметила меня сразу, я некоторое время просто стоял за её спиной, поддерживая сложившуюся атмосферу угнетённости. Девушка ничего не искала и не высматривала – она вдыхала естество спальни с печалью и уважением к усопшей, боясь даже двинуться без моего непосредственного разрешения.

– Что ты здесь делаешь? – наконец, промолвил я. При звуке моего голоса Акане вздрогнула, но не обернулась и не ответила, как если бы берегла таинство неведомого для меня ритуала. Затем, двигаясь с непонятной осторожностью и сожалением, она подошла к раскрытому шкафу и взяла с ближайшей коробки фотографию в красивой толстой рамке.

– Это была… Акане? – она показала фотографию мне, и в лице её я впервые увидел страх.

Я коротко кивнул. На фото действительно была изображена моя Акане, задорно улыбающаяся и крепко прижимающая к груди свою заветную куклу. Куклу, на лице которой тогда ещё жил забавный румянец, куклу с обыкновенными стекляшками глаз, куклу, столь же мёртвую, как и все остальные – даже очень хорошие – игрушки.

– Она действительно похожа… – девушка осеклась. – Нет, это я действительно похожа на неё, на госпожу Акане. Только… У неё родинка на шее и глаза другие… Наверное, вы действительно могли перепутать меня с ней…

Я хотел возразить, но не смог.

– Подождите, – студентка вдруг оживилась. – Эта кукла… Это та самая, которую вы сожгли?!

– Да…

– Но… Это же… Это же две разных куклы! Они не похожи!

– В нашем доме не могло быть двух таких игрушек. Это был единственный во всём Токио подарок, уникальный…

– Уверена, Токио достаточно большой город, и в нём немало людей, готовых выложить деньги за столь…

– Эту куклу делали по образу двоюродной сестры Акане, Мимиру…

– Звучит… странно. Но… Эта Мимиру, что с ней произошло?

– Она утонула, – тяжело ответил я. – Через несколько дней после того, как кукла была закончена.

– Я сожалею, – девушка положила фотографию на стол и снова вернулась к дышащему враждебностью и скрытым ужасом шкафу. Она не хотела снова оскорбить меня своим незнанием, не хотела принести мне боль, и поэтому просто рассматривала воздух перед собой.

Возникла напряжённая пауза.

А потом потолок прямо над моей головой вздрогнул, мне показалось, что в сгустившемся воздухе послышались звуки шагов, тихий стон и грохот падающего тела – всё это одновременно, слившееся в сплошную феерию бессмысленных шумов.

– Что это? – глаза Акане расширились, лицо её побелело, точно свежевыпавший снег.

– Чердак!? – зло предположил я, отталкивая девушку от шкафа. Конечно же, все подсказки вели меня к чердаку, к месту, где моя Акане встретила свою судьбу, но… Каким же трусом я был, каким ничтожным, глупым трусом… И не потому, что бегал от каждой тени – из-за своего страха перед ответственностью, перед истиной, перед чем-то, что было рождено моим проклятым любопытством!

Я ворвался в тесное углубление шкафа и упёр ладони в деревянную пластину прямо над собой, отодвинул её, насколько позволяли скрученные ужасом мышцы, и тут же упёр ногу в первую попавшуюся коробку. Набитый вещами контейнер выдержал мой вес – и я уверенно взобрался наверх, в наполненное затхлым воздухом чердачное помещение. Здесь было темно и тесно, а со всех сторон давили тонкие деревянные балки, словно бы сплетающиеся в единую мёртвую клетку, клетку для меня и моего страха.

Я не боялся прыгнуть в черноту, не боялся встретиться лицом к лицу с творениями собственной фантазии… Слишком поздно я обнаружил правду. Слишком поздно заставил себя понять, что в этом тесном, давящем помещении прямо под низкой покатой крышей просто нельзя было повеситься: стоя в полный рост, я задевал макушкой самую высокую из поперечных балочных конструкций. Здесь. Нельзя. Было. Повеситься.

Моя Акане стала жертвой убийства, и я остервенело скрывал это, в особенности – от самого себя…

Акане-студентка последовала за мной, не спрашивая и не прося помощи. Она знала, что иначе никогда не сможет разгадать ту загадку, которую перед ней воздвиг обыкновенный человеческий интерес.

Я осторожно перешагнул через балку, огораживающую лаз ко второму этажу, и припал на колено примерно в том месте, которое отдавалось внизу тем самым утробным грохотом. Грохотом падающего тела… Хотя… Ровно год и несколько дней назад я сам снимал возлюбленную покойницу, снимал бесшумно и осторожно. Значит, грохот должен был быть рождён немного раньше, ещё до того, как…

Мою Акане задушили, вдели её голову в петлю – и повесили в сантиметре над полом. Её убили. А я… Я ничего не смог с этим поделать. Я был внизу. Я сердился на неё из-за чёртовой книги! Я… Я был таким дураком!

– Посмотрите, – девушка подошла ближе и указала на тонкую щель в полу, больше похожую на трещину, продавленную чем-то, на что давили с почти животной ненавистью. Я сам не понял, как смог разглядеть эту щель в почти полной темноте, но ошибки быть не могло – под полом действительно существовало скрытое пространство…

Выругавшись сквозь зубы, я попытался отодвинуть пластину пола и удивился той лёгкости, с которой та отошла в сторону. Под нею действительно существовала пустота, но… Не такая, какой она должна была быть – пустота полная страхов, надежд, боли, веры, истины и лжи… Пустота, ударившая в воздух запахом горелого мяса и криками пронзаемых сотнями игл храмовых жриц; шёпотом полумёртвых татуированных девушек, прибиваемых к полу в самой глубокой из пещер; дышащая странным смехом девочек в одеянии Химе-Мико, Принцессы-Жрицы, призванных вбивать в ладони и ступни жертв длинные серебряные колья. Пустота ответила даже на мой испуганный вздох, и в ответе этом сплелись последние секунды перед смертью, перед моментом, когда отражение в сокрытых под татуировками глазах поглотило весь потрясённый мир.

Там, в объятиях этой осязаемой пустоты, лежала толстая пачка бумаги, сцепленная по углу пожелтевшей от времени шёлковой лентой. Бумага выглядела старой и почти рассыпающейся в прах, иероглифы на ней смазались… А кое-где ужасными провалами глазниц таращились на меня следы, оставленные неукротимым пламенем – отчасти почерневшие и съежившиеся страницы.

– Что это? – голос Акане стал глухим и жалким, в нём сейчас было больше страха, чем я мог бы перенести за всю свою жизнь.

– «Серебряные Нити», – только и смог пролепетать я. – Это «Серебряные Нити». Акане… Моя Акане так и не сожгла её…

Трясущимися пальцами я дотронулся до полыхающей аурой злобы и страха рукописи. Это было моё творение, и оно узнало меня, узнало вопреки всему, вопреки даже своей мёртвой сущности. Я почувствовал жар костра, в который бросил эту книгу, почувствовал, впитывая его каждым порезом на окровавленной ладони.

А потом я просто потянул книгу на себя – и встал во весь рост, обрывая её связь с основой этого здания. Множество криков, что жило в моей голове, вдруг почти растворилось, безумная какофония звуков вновь приобрела формы разрозненных, но вполне понятных фраз.

«Больно ли, когда тебя пронзают кольями?»…

«Я хочу, чтобы меня когда-нибудь пронзила Мисао. Мои руки. Мои ноги. Я хочу быть Священной Девой…».

«Я правда не хотела бросать тебя. Прости. Мне… Мне действительно следовало вернуться и закончить ритуал…»

«Во мне больше нет сил… видеть… этот мир!»

– Что это?! – девушка, до последнего мига прятавшаяся за моей спиной, испуганно прижала кулачки к груди. – Я как будто бы слышу голоса…

Не ответив, я оттолкнул Акане со своего пути и спрыгнул в пространство вдруг потерявшего свою простую красочность шкафа, вышел из потемневшей спальни, сытно напитавшейся зловонием смерти. Голоса следовали за мной, следовали даже после того, как я перестал слышать их – они рождались в моей голове, рождались, взлелеянные ужасом и странным, упёртым неверием…

Я спустился на первый этаж и тяжело рухнул на старенький диван, после чего швырнул «Серебряные Нити» на журнальный столик прямо перед собой. Пока у нас было время, у меня и у этой книги, время побыть наедине, как если бы напротив меня находилось вполне живое и осознающее себя существо.

– Почему?! – зло пробормотал я, проклиная себя за извечную слабость. – Почему я не смог сжечь эту… штуку… сам?!

Студентка оказалась рядом почти неожиданно, за последнюю минуту я даже забыл, что она вообще находится в этом доме – шок от найденной рукописи отбросил все остальные проблемы слишком далеко, чтобы на них по-прежнему можно было бы обращать внимание.

– Господин Саюки, – она уселась слева от меня, не сводя взгляда с жуткой бумажной стопки. – Это и есть… та самая книга?..