Серебряные нити

– Что это? – моя гостья подсела ближе, нахмурилась, разглядывая неровные закорючки, готовые сложиться в осмысленные фразы – стоило только сосредоточиться на них чуть сильнее. – Это… Слова?

– Ты не видела их? – я сам осознавал глупость вопроса, но не задать его не мог.

– Я не читала до конца. Я вообще пробежалась глазами только по записям того ритуала, в которых вы описывали исчезновение… – она сделала короткую паузу. – В которых вы описывали смерть моей старшей сестры.

– Эти иероглифы кажутся относительно недавними, – я попытался сменить тему.

– Да, – девушка неохотно поддалась. – Они определённо начертаны здесь уже после того, как бумагу тронул огонь.

Прищурившись и вчитавшись в потемневшие символы, я прочитал вслух:

– «Мне кажется, что что-то влечёт меня туда… Даже если я никогда не была там, в этой странной деревне. Я вижу себя там во снах, в страшных, изматывающих снах. И я вижу её, девушку с телом синим от татуировок… Её глаза совершенно бесцветны, они как глаза змеи – как зеркала, как… Нет, я не могу объяснить. Прости меня, Саюки, я хочу рассказать тебе, но не могу. Уверена, рано или поздно ты найдёшь эту рукопись… И прочтёшь мои извинения. Дело в том, что эта странная девушка из сна коснулась моей ладони. Теперь я привязана к ней, прикована… И в лунном свете я вижу на своей руке разрастающиеся очертания татуировки… Эти нити бегут по моей коже, сплетаются в образы змей и листьев падуба. Это знак… Возможно, я скоро уйду… навсегда. Но не так, как хочет она, не так. Если… Если мне не хватит сил… Я попрошу Рю помочь. Прощай, Саюки.»

Я только сейчас понял, что не моргал и не дышал, пока пытался разобрать постепенно выступающие из пустоты иероглифы. Пот стекал по моему лбу и заползал в глаза, от напряжения тело моё словно бы замёрзло изнутри.

– А здесь? – девушка указала пальчиком ниже, на те иероглифы, которые я не заметил сначала, и которые оказались неожиданно чёткими и понятными. – Посмотрите, здесь как будто бы писали углём…

– Да, это не ручка, – неохотно подтвердил я. – «Рю, кажется, по-настоящему хотел убить меня. Саюки… Прости его. Пожалуйста.»

Книга выпала из моих трясущихся рук, а проклятая татуированная жрица вдруг привиделась в каждой тени – за широкими шторами, под лестницей, в отражении на экране телевизора, даже прямо за моей спиной! Она была повсюду и нигде, девушка, по телу которой бежали тёмно-синие змеи и листья татуировок. А потом я почувствовал её ладони на плечах, лице, груди, коленях и шее, как если бы каждый из гротескных иллюзорных образов вдруг захотел коснуться меня…

– Господин Саюки, – голосок Акане вырвал меня из лап прожорливого мрака, резко вбил вокруг четыре осязаемые стены и накрыл их привычным уже потолком. – Господин Саюки, с вами что-то не так?

– Я не…

– Вы побледнели…

– Кажется, я видел её, ту девушку, о которой писала Акане… Моя Акане. Пусть даже в собственных страхах, но… Она была совсем как живая!

– Даже если учесть, что она давно мертва, – девушка грустно улыбнулась. Слёзы уже не искажали милое личико, и впервые за последние минуты я увидел её привычно раскованной.

– Мне нужно лечиться…

– А кто этот Рю?

– Никто, – я поспешил бросить «Серебряные Нити» на пол.

– Тот самый друг?

– Я сказал – никто! – мой выкрик заставил гостью отстраниться и виновато закусить губу.

Я всё не мог отдышаться, пойти на компромисс с самим собой и найти единственную правду. Не мог отбросить даже малейшую часть своих страхов и навеянных им предположений. Бред и истина слились в едином жутком хороводе, дополнительно сплетаемые моим угнетённым сознанием.

– Господин Саюки, простите меня, – она подалась вперёд, вдруг оказавшись совсем близко, слишком, слишком близко. – Простите за всё.

– Не стоит, – я выдавил из себя сдержанную улыбку.

– Вам, наверное, действительно нелегко…

– Да, – жёстко отрезал я, в очередной раз подтверждая эту полубезумную истину. – Действительно.

– Мне тоже нелегко, – её брови чуть двинулись, придав юному лицу странный, почти взрослый шарм.

Не знаю, как это произошло. Не знаю, что именно заставило меня схватить Акане – именно Акане, без каких-либо нелепых добавлений… – и грубо привлечь к себе, вдавить в себя её хрупкое маленькое тело. Жар неожиданного желания ударил мне в голову, и я не смог больше сдерживаться…

Одно имя, которое так приятно было повторять, одно простое имя, любимое, как каждый новый рассвет и почитаемое, как сама луна. Я взывал к ней в эту ночь, взывал постоянно, потерявшись между двумя душами, прикованными к единственному имени. Для меня не было разницы… После года тёмного одиночества – для меня не было никакой разницы, и… Никакой боли в сердце, наверное. Впервые за все минувшие месяцы.

Свобода. Пьянящая сильнее ярости, сильнее бессознательного страха… Моя, моя собственная свобода. Свобода без теней, кукол, жриц и татуированных покойниц.

Новая жизнь… С этого мига я должен был открыть для себя совершенно новую жизнь. С этой ночи. С каждой секунды этой ночи, с каждого вздоха, с каждого стона!

…В моей комнате было темно и тихо. И тепло. Совсем как когда-то…

Акане уже заснула слева от меня, милая и жизнерадостная вопреки всему. Она лежала на моём плече и тихонько посапывала, совсем как маленькая забавная кошечка…

Я бросил короткий взгляд за окно, на этот раз зная, что снаружи не появится новых видений, после чего снова посмотрел в потолок. Со старой жизнью было покончено, я снова мог смотреть вперёд, а не назад, снова готов был жить ради кого-то живого, ради той, по чьим жилам бежит настоящая, горячая кровь, и чьё сердечко будет учащённо стучать в моём присутствии…

Мне хотелось жить. Хотелось простить Рю, признать, что у него просто не было другого выбора, что он не мог отказать, когда любимая нами обоими Акане попросила… Хотелось забыть о прошлом, забыть о проклятой деревне в горах, о маленьких жрицах, стучащих молоточками по длинным серебристым кольям, о татуированной девушке, один вид которой способен привести в ужас любого из живущих.

В моём новом мире больше не было места для этих страхов. Не было.

Бесшумно и мягко дверь в спальню отворилась. В её движении не было таинственности, не было ни следа загробного таинства. Она просто скользнула наружу, уступая столь же простому усилию чьей-то руки.

А потом в комнату вошла она. Девушка в длинном чёрном кимоно, лица которой не было видно из-за ширмы гладких красивых волос. Её осторожные, чуть нежные шаги не имели ничего общего с перемещением призрака, но всё же в этом странно знакомом облике существовали настолько яростные очертания ужаса, что один взгляд в сторону странной незнакомки пресекал воздух на полпути к лёгким.

Она неторопливо прошествовала к окну, даже не глядя в мою сторону, после чего развернулась к кровати и с грацией истинной тени склонилась над сжавшейся в комочек Другой Акане – я снова называл её так, почти автоматически, как если бы вдруг встретился с той самой Акане, ради которой жил когда-то, моей Акане…

– Рю не успел, – её шелестящий шепоток лез в уши против моего желания, заставлял вжаться в кровать всем телом. – Рю не смог предать тебя. Даже если он считает, что сделал всё так, как следовало… А ты… Ты предал меня. Я просто хотела напомнить о себе, увидеть тебя… А ты предал меня.

Я вдруг увидел её глаза, пустые глаза мертвой и похороненной девушки, когда-то любимой и бесконечно яркой. Но она смотрела не на меня – только на мою молодую гостью – и снова я считал эту студентку кем-то чужим, хотя ещё минуту назад готов был разделить с ней собственную жизнь!

Её бледные пальцы, пальцы моей Акане, выглянули из плотных длинных рукавов, дёрнулись, как будто бы в нерешительности, и как-то уж слишком резко сошлись на горле моей неожиданной любовницы. Девушка, что лежала рядом со мной, не смогла даже всхлипнуть, даже понять, что с ней произошло… Мрачная посетительница забрала её жизнь быстро и яростно, хранимая каким-то жутким безразличием, после чего отвернулась, снова подошла к потемневшему окну.

– Прощай, – голос её заставил меня отпрянуть в сторону и свалиться с кровати.

Когда я нашёл в себе силы оглядеть помещение, неестественно знакомая убийца уже растворилась в воздухе – во всяком случае, её не было поблизости, а в дверь уж точно никто не выходил…

Я вдруг почувствовал себя легко и приятно, не так, как бывало за всю мою жизнь. Казалось, всё вокруг в единый миг преобразилось, и за окном родилось новое, милое и замечательное чёрное солнышко. А со всех сторон на меня смотрели презрительные серые глаза – смотрели из каждой тени, с поверхности стола, множества полок… даже с безразличных стен. И я смеялся под их суровыми взглядами, смеялся слишком беззаботно для человека, на расстоянии вытянутой руки от которого находилось тело задушенной студентки…

И вдруг я понял, что разум покинул меня, что я потерял самого себя за эти последние дни, что проклятый ужас всё-таки сделал из меня сумасшедшего! Но… это оказалось даже приятно… Я мог бы прожить так ещё целую вечность, без осознания страха и принятия хоть каких-либо осмысленных решений!

Я снова расхохотался, глядя в каждую пару серых глаз по отдельности…

Комната была белой, очень белой, слишком белой! На белом фоне серые глаза казались почти невидимыми, но они были! Пусть никто не видел их – пусть! Они были, их не могло не быть! Их не могло не быть в этой комнате с мягкими белыми стенами, с мягким же потолком и удивительно мягким полом! Глаза… глаза смотрели на меня со всех сторон. Её глаза, которые я запомнил навсегда и сохранил в собственном сознании…

Издав мерзкий скрип, входная дверь распахнулась наружу, дверь моей крохотной камеры, которую сложно было заметить за слоем мягких белых подушек. Я уже привык к этому скрипу – ко мне часто приходили гости… Какие-то люди с блокнотами, непонятные поклонники, утверждавшие, что я написал их любимые книги… Они все считали меня невменяемым, они сожалели, они… Я не мог понять их. У меня не было и не могло быть проблем, тем более – душевных!

Но на этот раз посетитель казался другим, отличным от остальных. Это читалось в каждом его жесте, в удивительном спокойствии его взгляда, в замаскированной под безразличие скрытой силе. И… он казался мне знакомым… Пусть отдалённо, но я точно где-то уже видел его лицо, в прошлой жизни, полной страхов и пустых надежд… Это было странное ощущение, ни с чем не сравнимое и… Да, совершенно неоправданное!