С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– Знаешь, Василий, если быть откровенным, то Марина как раз жена неважная. С ней трудно. И если бы я хотел быть только мужем в общепринятом смысле этого слова, я бы не выдержал. Но у нас отношения строятся по другому принципу, мы скорее друзья, и я на многие вещи смотрю иначе. Марина – творческая личность. Творчество – это особый путь, как говорится, сквозь тернии к звёздам… Ну, ты это сам лучше меня знаешь. Иногда всё это бывает мучительным, в первую очередь, для неё. Для меня главное – быть рядом, помогать, оберегать. И следить, чтобы её гений не был злым. У неё есть один автопортрет, «Триптих» называется…

– Я видел, нам привозили каталог выставки.

– А, ну, тогда ты понимаешь, о чём я. Тут тебе и ангел, и демон, а посредине человек. Так вот, человеком она бывает редко. Нам всё время приходится лавировать между творческими кризисами и взлётами. Да ещё мои частые командировки, потом – то я на сборах, то она. Вместе мы решили не ездить. Когда находишься рядом, больше волнуешься. Да и выглядишь в горах неважно, она не хочет, одним словом. Так что, если брать в общем, мы не так уж много времени проводим вместе… Я всегда по ней скучаю.

– И в постели она – супер, – неожиданно заявил Василий.

Володя остро взглянул на него, едва удержавшись от вопроса. Были вещи, которые он не собирался обсуждать. Но Василий продолжал так, как будто вопрос прозвучал:

– Я всегда это знал. Ты хорошо разбираешься в своих пробирках и приборах, а я – в женщинах. Это я её нашёл! А ты – нагло стибрил. Кстати, если между вами, как ты говоришь, ничего ещё не было, тогда зачем весь этот сыр-бор? Ведь на неё ополчились все наши. Даже Серёга с ней почти два месяца не разговаривал! С ума вы сошли, да?

– Нет. Она попросила помощи. Она сказала: я его боюсь. И ещё: ты сам виноват, что начал встречаться с подругой. Марина узнала, что Катя тебя любит, та сама ей сказала, и всё, ты стал для неё табу.

– Так вот оно что!.. Ну, что-то в таком роде я и предполагал. У них же до того лета было с Катериной просто не разлей вода. Можно было смело ревновать. Я думал: так ключики подобрать верней всего. Марина встречалась с Юркой, но у них постоянно были какие-то сложности, я хотел всё знать до тонкости, и я намеревался выяснить всё это через Катю, но… я с Катей просто дружил, очень осторожно. Она меня чем-то заинтересовала, тоже партизанка, да и времени не хватало на все мои замыслы. Кто ж её знал, что она уже успела влюбиться до потери пульса.

– Эх ты, знаток! А Марина, наверное, знала…

Они снова уплыли под парусами воспоминаний каждый в свою сторону.

– Ну, хорошо, а почему именно ты? Не Сергей, не Пашка, наконец. Тоже мне, благородный рыцарь Лоэнгрин! Ей, видите ли, нужна была помощь, а ты как раз прогуливался поблизости – на всякий случай, так, что ли?

– Да, – честно признался Володя.

– Вот набил бы я тебе тогда морду, и поехал бы разрисованный. Небось, сам влюбился, как котёнок. А то я не замечал, как ты на неё смотрел, когда она отворачивалась. И танцевали – всё шу-шу-шу. И песенка твоя про шута и прекрасную королеву!

– Как ты, однако, всё хорошо помнишь, – не удержался Володя.

– А ты? хотя, конечно, зачем тебе вспоминать, когда она всегда с тобой.

– Время от времени, – уточнил Володя. – А касательно твоего вопроса: я просто оказался в нужное время в нужном месте. Вот и всё.

– «Вот и всё», – беззастенчиво передразнил Василий. – Да ты влез, как медведь в теремок, и всё там развалил! Ты был лишний!

Володя невольно рассмеялся его горячности:

– Ну, и что бы ты делал дальше? Просто взял своё, а потом бросил? Или женился бы на ней? А не слабо?

– Слушай, Володька, ты лучше меня не дразни, а то я возьму и сделаю.

У Володи невольно мурашки пробежали по спине. Он знал, что такое бывает, когда за произнесёнными словами стоит сила исполнить обещанное. Была одна вещь, которую, несмотря на радость встречи и победоносную уверенность в себе, Володя даже сейчас, в эту ночь признаний, не пожелал высказать вслух: он до сих пор ощущал в Василии соперника, и до сих пор боялся, что может её потерять. Как, почему это могло бы случиться, он не знал, его доверие Марине было абсолютным, обмануть или предать его она бы не смогла, но тем не менее, что-то происходило между этими двумя, что-то непонятное, невзирая на годы разлуки и расстояния, что-то связывало их, и Василий тоже это знал, иначе бы не высказал свою дикую угрозу с таким мальчишеским задором и уверенностью, от которой – мурашки по коже. Теперь сидел тихо, с поникшей головой, и, молча рассматривая его опущенную кудрявую голову, Володя подумал: «Как удивительно, Марина и Катя дружили, не разлей вода, из-за этого парня всё у них расклеилось, хотя Марина поступила с подругой предельно честно, пожертвовав своими нешуточными чувствами. И вот – вся дружба врозь, им больше ничего не надо друг от друга. А мы с тобой тогда, как дуэлянты, оказались по разные стороны барьера, и даже выстрел, наверное, прогремел, ведь чем, как не выстрелом, были для тебя тогда наши слова и наше бегство? И вот мы сидим с тобой, как никогда не сидели и раньше, в старые добрые времена, пьём коньяк и открываем друг другу сокровенное. Что это – особенности мужского характера?» Такое никогда не случилось бы с ним при других обстоятельствах, но сейчас, в эту ночь, прежде, чем он успел их обдумать, с губ опрометчиво сорвались слова:

– А знаешь, она всё ещё думает о тебе и даже разговаривает с тобой, я слышал, она иногда, забываясь, начинает говорить вслух…

Василий закрыл глаза. Взглянув на него, Володя поразился: как на миг вдруг просветлело его лицо, точно вспышка внутреннего света озарила его изнутри. Он посидел так… а когда открыл глаза, в них стояли слёзы.

– Ну, поставлю-ка я чайку, – Володя завозился с чайником, отвлёкся на несколько минут, разлил свежий чай, капнул туда коньяку и заговорил о работе. Василий оживился:

– Да, преподаю в нашем же МИЭТе, и мне нравится. Любопытствующие юнцы, симпатичные студентки. Иногда задают такие интересные вопросы. Ответы на вопросы – это наиболее любимая мною часть лекции. Ну, ещё семинары, когда они вкалывают, а я отдыхаю. Да, студентки симпатичные, но… слишком просто всё у них, у нынешних, да и масштаб не тот. А меня увлекают труднодостижимые цели. Ну, зачем мастеру спорта идти на тройку, скажи?

– А я с альпинизмом завязал, нет времени. Иногда езжу только как врач или сопровождающий. По этой атмосфере скучаешь, но нет времени на тренировки.

– А Марина? Я слышал, что она продолжает серьёзно заниматься.

– Да, она без гор не может! Они зовут её с такой силой, что бедному человеку противостоять ей немыслимо. У меня не так, но я её хорошо понимаю… Чего ухмыляешься?

– Цикличности нашего разговора. О чём бы мы ни заговорили, конечный пункт всегда здесь.

– М-да… Мои научные интересы тоже претерпели изменения с учётом этого феномена. Я начал изучать природу цвета и его влияние на психику. Цветом можно не только лечить, но и проделывать ещё много интересных вещей. В последних работах Марины много фиолетового. Фиолетовый – цвет тайны, а также очистительных страданий.

– А, так она у тебя страдает?

– А ты можешь привести пример не страдающих художников? В нашем дуальном мире страдание – это обратная сторона блаженства. На самом деле в своём пиковом выражении эти крайности сходятся.

– Как с тобой трудно общаться – у тебя на всё готов ответ! Нет бы, подумал немного, хоть для приличия.

– Для тебя это трудно? А ей нравится. Но ты не прав, я могу объяснить очень и очень немногое. Но в отличие от тебя я не ставлю себе недостижимых целей… Видишь ли, постоянные поиски партнёра – это свидетельство незрелости. Ты остановился, и я очень рад этому, значит, ты повзрослел. Я же изначально искал другого…

– И нашёл?

– Нашёл.

– Это я нашёл!

– Ты нашёл возможность, а я сделал её данностью. Её многому пришлось учить с азов, как ребёнка, но главное – способность к любви и потребность именно в любви, а не в чём-то, её заменяющем, – уже было в ней. Я просто объяснил ей смысл её поисков… Если разобраться хорошенько: почему одно и то же называют то похотью, то – любовью или даже супружескими обязанностями? Потому что во втором случай человек, выводя свою избранницу на свет, этим самым говорит: я беру эту женщину за себя на всю жизнь, обязуюсь заботиться о ней, беречь, холить, а она будет заботиться обо мне. Из всех существующих в мире женщин я избираю эту. Вы мне в этом свидетели. А когда не женятся, а просто живут, подтекст совсем другой: мне нравится с ней быть здесь и сейчас, а дальше я не знаю. Разница в разной мере ответственности, глубине чувств, серьёзности намерений. Вот ты когда-нибудь думал о том, что будет дальше? Я слышу в твоих словах: «Я хотел её», а потом?

– Тогда? Нет, не думал… Да и не мог я думать, балда ты, пойми, наконец!

– Я понимаю, понимаю, успокойся… и она понимала – подсознательно. Но она хотела ещё и этого «потом». А чтобы это получить, надо было стать для тебя недоступной. И она, неосознанно, всё сделала для этого: привлекла меня, свела тебя с Катериной.

– Зачем?!

– Чтобы получить то, чего ей хотелось больше всего – любовь навечно.

– Она её получила, – произнёс Василий шёпотом, потрясённый.

– Видишь ли, если б твоя любовь к Марине была счастливой, как это принято называть, она бы быстро иссякла, и ты бы со своей беспокойной душой поэта со спокойной совестью устремился бы к иным берегам. Несчастье научило тебя верности. Я, конечно, не предполагал такого развития сюжета, ну, что ж, сюжет неплох. Я бы не хотел наблюдать иной, как ты бы добился своего, а потом её бросил.

– Это ещё бабушка надвое сказала. А ты, значит, заранее позаботился?

– Да, я заранее позаботился. О вас обоих. Это правильно будет назвать именно так.

– Слушай, Гриня, ты лишком много думаешь! Вредно так много думать. Один вред от тебя! – и он рассмеялся, почти сквозь слёзы. – А ведь сам ты отчасти и виноват, что я стал таким! Надо было быть посговорчивее, а ты – с семнадцати лет – в затвор! Ну, на что это похоже?! – Володя, во всё время разговора внимательно наблюдавший за Василием, отменил в нём уже знакомое свойство – лёгкий и мгновенный переход от смеха к слезам и – обратно, как у детей. «Как и у Марины! – добавил он про себя. – Какие они чувствительные, эти талантливые люди. Бедные, бедные! Как же тяжело им приходится в жизни!» И словно в ответ на его размышления, Василий мгновенно посерьёзнел:

– Помнишь, у нас рядом с домом на Варшавском вокзале был кинотеатр, и там по несколько раз крутили одни и те же фильмы. Мне очень нравилось смотреть сказку «Руслан и Людмила». Почему-то особенно в память врезалась начальная сцена: свадебный пир, молодых провожают в опочивальню и оставляют одних. Наступает такой прекрасный миг – и.… всё! Этот вихрь в окно – и Людмилы нет. Тебе этот сюжет ничего не напоминает? А мне очень даже напоминает, потому что тем летом, в Крыму, я пережил то же самое – всё, по полной программе.

– Предположим, я нанёс тебе рану. Возможно, я её и залечу. Давай рассуждать так: допустим, в твоей жизни никогда не было Марины, ну, вы не встретились – и всё. Ты не уехал из Питера или она поступила в другой ВУЗ. У тебя благополучная семья, сын, даст Бог, не последний, интересная работа, захватывающее хобби, ты пишешь стихи и песни, выступаешь, встречаешься с друзьями в лагерях, всё прозрачно, всё так хорошо и чудесно, так безоблачно… Не пресно ли? Не возникает ли у тебя сейчас такое ощущение, что чего-то не хватает? Или всё-таки лучше, когда где-то там, за реками, за долами, за горами высокими живёт она, унесённая неведомой силой под названием судьба, и тебя связывают с ней какие-то невидимые нити и какая-то тайна, и ты знаешь, что есть вещи, которых она, так же как и ты, не в силах позабыть. При этом она ещё и рисует, а в последнее время – об этом пока никто не знает – ещё и сочиняет музыку к своим картинам, которая будет звучать на выставках… а ты – ты вырос, ты стал другим… Ты стал человеком, Василий, и мне очень приятно тебе об этом сообщить. Ну, как, полегчало?..

– А ты не ревнуешь? – спросил вдруг Василий.