С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– Много ты знаешь!

Лена снисходительно хмыкнула, потрепала меня по голове и важно прошествовала на кухню.

Глава десятая. Поздний гость

Наверное, была виновата погода… или звёзды. Он верил в их влияние, верил в судьбу. Для него было несомненно, что когда он произносит какое-то сочетание звуков, образующих чьё-то имя, то где-то далеко в эту секунду чьё-то сердце изменяет свой ритм. Только в этой вере он черпал силы жить и радоваться жизни.

Погода тоже сильно влияла на него: он не мог не улыбаться, если утро было солнечным, и детские крики во дворе сливались со щебетом птиц. И он не мог не ощущать беспричинной щемящей тоски, если в воздухе скапливался туман. Он был устроен так, что ощущал себя частью природы, а природу – одной из составляющих самого себя. Часто любой ритм – раскачивание ветки на ветру, гул и мерная вибрация проводов, звон падающих капель, скрип старого дерева, да мало ли – отзывался в его сердце и, проходя неведомыми каналами души, преобразовывался в слова.

И вот это началось… Он покинул здание института, где учился столько лет, а теперь работал, чуть раньше, чем обычно, и это незначительное обстоятельство привело к тому, что ему не захотелось идти на остановку, тесниться в толпе, быть прижатым к чужим людям. Хотелось свободы и одиночества. Он решил пройтись пешком.

Падал снег – тихо-тихо и как-то доверчиво, – воздух был слегка туманен и влажен, как перед оттепелью. Горели фонари, и их розовый свет делал весь этот вечер уютным. Он не спешил и не нервничал, потому что уже знал, что сегодня всё равно пойдёт туда.

Это случалось с ним время от времени, но он всё же старался сдерживать себя и ходить туда, как можно реже. Но случались вечера (и этот вечер был как раз из таких), когда ещё в пылу рабочего дня он начинал ощущать какое-то смутное беспокойство, которое через некоторое время преобразовывалось в мощный зов. Сила, влекущая его, обладала нечеловеческим могуществом. Первое время, когда рана была ещё слишком свежа, он пытался противостоять, спорить – и не мог. В таких случаях раскаяние и чувство вины на фоне не отпускавшего ни на миг чувства огромной потери, становились такими мучительными, что после подобных вылазок он бывал болен. Но со временем, научившись отличать этот зов от собственной прихоти, он также научился подчиняться ему – с достоинством, без лишней суеты. И раскаяние отступило, и боль стала притупляться. На смену ей пришла грусть, тихая и пронзительная, как самый высокий звук.

Прохожие, спешившие занять очередь в магазине или место в переполненном автобусе, не обращали внимания на высокого, слегка сутулившегося человека с непокрытой кудрявой головой, который брёл не спеша, глубоко погружённый в себя, и что-то нашёптывал в такт шагам.

Я медленно бреду сквозь тишину,
Я всем чужой – трамваям и прохожим,
Домам и улицам, и твоему окну…
И твоему окну…

Притихший парк, деревья, занесённые снегом, а вот под этим… Василий остановился, прикрыв глаза, стараясь как можно чётче представить себе её силуэт, как она стояла тогда, спиной ко всему миру, обняв вот это самое дерево, словно искала у него защиты. И листья падали.

Я помню день…
Ты, кажется, не рада?
Забыть! Уснуть.
И листья жёлтые в ладони,
Как награда
За долгий путь.
И листья падали, кружились и летели,
Нет, не зови!
Как бушевали жёлтые метели
Моей любви.
Тебя здесь нет.
Не крикнуть мне: в погоню!
Лишь этот клён…
Всё по твоим прижавшимся ладоням
Тоскует он.

Здесь царит всё та же беззаботная юность! Вот корпус с цифрами 03 на боку. С крыльца слетела стайка весёлых девушек. Смех, крики из окон. На площадках между этажами силуэты парочек. Всё как прежде. И это окно. И даже свет горит! Зайти бы, просто посидеть несколько минут, потом извиниться и уйти. Вдруг что-нибудь, хоть какая-то мелочь, да сохранилась? Но он стоит, словно припечатанный к этому месту, и смотрит на светящееся окно.

Куда иду? Я по своим следам
К себе – к тебе – в былое возвращаюсь.
Так каждый раз, покинув шум и гам,
Я прихожу сюда по вечерам,
И в этой тишине с тобой прощаюсь…

Катя выходила из ванной, когда раздался требовательный, нетерпеливый звонок.

– Иду, иду, опять ключи забыл, чудо ты моё рассеянное!

Щёлкнул замок. На пороге стоял незнакомый мужчина, в первый момент чем-то необъяснимо так напомнивший Кате мужа, которого она ожидала увидеть, что она остолбенела. Но этот был выше ростом, шире в плечах и темноволосее.

– Здравствуйте, – наконец выдавила она.

– Здравствуйте, – ответил он добродушно, и она тут же его узнала.

– Володя, это ведь вы!

– Я! Катюша, голубчик! – он шагнул к ней, крепко обнял. Катя, совершенно не ожидавшая подобной встречи, вдруг почувствовала, что она рада видеть этого неизвестно откуда взявшегося человека. Те полтора часа, что они провели вместе в ожидании Василия, пролетели для Кати, как один миг.

Когда Василий попал, наконец, домой, на него обрушился град упрёков наполовину с восторгами. Ему не сразу удалось понять и поверить в то, что она говорит. Катя сказала, что пыталась оставить Володю ночевать, но он не согласился. Сказал, что остановился в Менделеево в гостинице и завтра вечером ждёт Василия у себя. В реальность такого сообщения трудно было поверить, но в детской рядом с кроватью сына сидел большой и важный плюшевый мишка, пахнущий магазином, а на столе стояла коробка с конструктором – мечтой любого пацана. Да ещё Катя – вся под впечатлением встречи – была в возбуждённом состоянии и уже, засыпая, бормотала:

– С ним так просто, хорошо. Прелесть, что за человек, правда?

– Спи.

– Мне нравится, что у тебя такой друг, – добавила она, погружаясь в сладкую дрёму. А он долго не мог уснуть, находясь в странном состоянии полусна-полубреда, где не было времён, где сливались все пути, все голоса и мечты… Как хорошо, что ты выманила меня из дома, и теперь у меня будет время, чтобы приготовиться к этой встрече. Друг детства… пожалуй. Наставник юности, да, и это… а ещё, ещё? У меня есть к тебе небольшой разговор, так, один старый счёт – и завтра я тебе его предъявлю к оплате. Теперь уже можно.

Ты вновь вернулась!
Что же вы не славите
Её всегда незваное вторженье?
Не ты, не ты, не ты достойна памяти!
Но просто я достоин снисхожденья…

Катя что-то невнятно пробормотала во сне.

Это была та самая ночь. Стихи нахлынули на него неудержимые, как водопад. Рядом на ночном столике всегда лежали для такого случай блокнот и ручка, но Катя уютно спала на его плече, и Василий не хотел её тревожить. Да и сам он не тревожился, успеет записать и утром, всё равно все свои стихи, пришедшие к нему однажды, он помнил наизусть с первой до последней строчки.

Что с тобой, родная,
успокойся,
Я тебя ни в чём не обманул,
Просто ты устала,
Отдохни, и всё пройдёт,
Стихнет гул,
Луна взойдёт.
Спи и ничего не бойся.

Те глаза, в которые смотреть
Мог я долго-долго, чуть пьянея,
Тоже голубые, как твои,
Нет,
не как твои, а голубее.
Лёгкая рука твоя
запуталась в кудрях,
Точно рыбка резвая
в сетях у рыбака.