С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– И ещё неизвестно чем бы закончилось! – уже откровенно разулыбался Василий.

– А третье: нас связывает… не знаю, как правильно сказать: общая тайна, общее участие в некоем событии…

– Да-да, я уже понял: это был заговор! И вас ожидает небесная кара, – при последних словах улыбка сбежала с его лица, и оно сделалось совершенно серьёзным.

– Давай теперь и о небесном. То, что я тебе сейчас скажу, я ещё никому никогда не говорил (он говорил об этом мне как раз накануне, ну, простим ему эту невольную хитрость или оговорку). Даже ей, имей в виду. Когда мы там все встретились, на поляне, помнишь?

Василий только молча прикрыл глаза в знак подтверждения.

– …когда я увидел её впервые, я вдруг услышал голос внутри себя – тихий и ясный голос, который произнёс: это твоя судьба.

Володя замолчал. И они опять молчали долго, думая каждый о своём, что-то вспоминая, что-то сопоставляя. Казалось, последнее признание не произвело на Василия особого впечатления. Он ничего не сказал, хотя с секунду пристально, цепким и холодным взглядом, смотрел на друга. Володя знал этот взгляд: мимолётный, быстрый и резкий, как нож, – настоящий взгляд Василия, когда он сбрасывал с себя свою маску. От этого взгляда всегда оставалось неприятное чувство, будто вас раздели. Но Володя понимал и другое: такому Резникову не соврёшь, – он взглянул, чтобы понять, правду ли ему сказали. И он это понял.

В который раз Володя удивился тому, как сложно устроен человек. Сколько различных сил действует во внутреннем пространстве личности, то консолидируясь, то борясь друг с другом. Что за странная сила заставляет этого умного, талантливого человек постоянно играть какие-то роли? Защитный механизм для через чур ранимой души?

– Знаешь, Василий, я иногда думаю, что когда мы все уйдём отсюда, всё это будет неважно: вся эта ревность, борьба, «заговоры», соперничество… Там, – он указал глазами вверх, – все любят всех. Нам всем будет хорошо.

– Штёё? Ну, уж дудки! – Василий широко улыбнулся своей коронной шутовской улыбочкой, глаза его хитро поблёскивали, но на самом дне их таилась стальная решимость. – Я тоже кое-что смыслю в религии. Там как сказано? Вот в притче про Лазаря: ты, богач, на земле утешался, а Лазарь – страдал. А теперь – всё наоборот. И ты, – он медленно погрозил длинным, выразительным пальцем, – не примазывайся!

Володя вздохнул. Он уже устал от разговоров, от ночного бодрствования, но больше всего от той картины, что ему открылась. Он много раз говорил себе, что всё в прошлом, что Василий смирился со своей участью, доволен жизнью, счастлив со своей женой, растит сына, продвигается по службе, творческие и спортивные достижения тоже растут. Ну, все были молоды, все влюблялись и совершали ошибки. Было – и прошло. Такой влюбчивый, ветреный, поэтический характер не создан для страданий. И вот, всё оказалось не так. Перед ним сидел человек – прямой, как струна, сильный, как сжатая пружина, и хищный, как пантера, готовая к прыжку. Тот удар, оказывается, изменил его полностью, стал поворотной точкой в его судьбе, и личность сформировалась совершенно иная. Да, Катина любовь и удачная семейная жизнь смягчили боль, но чувство утраты осталось. Теперь, глядя в глаза своему давнему другу, Володя ясно видел: он не смирится никогда. Не та порода.

Так вот, что так притягивает меня к тебе. Оказывается, мы похожи не только внешне.

Володя, следивший за изменениями в карьере Василия и считавший её вполне успешной, не знал того, от скольких заманчивых предложений Василий отказался только потому, что тогда ему пришлось бы уехать из Зеленограда. А он не мог этого сделать. Этот город, казалось ему, также верно, как и он сам, хранит память о ней – даже в своём названии, эта первая звенящая буква «з» как будто Маринкин весёлый и звонкий смех.

Да, прав Гриня, прав: ситуация сложилась выгодным для него образом именно благодаря ему, Василию, иначе бы ему не видать Маринки, как собственных ушей. Василий поздно понял, что это за характер: чем больше усилий прикладываешь, чтобы добиться её, тем решительней она обороняется. Для того, чтобы добиться её, надо вовсе её не любить так, как любит мужчина. Вот, например, Ослик, или Серёга – с ними она всегда была открытой и доверчивой, охотно сама дарила своё общество и ласку, что для других отношений просто немыслимо. Но те ротозеи всегда смотрели на неё, как на инопланетное чудо и даже не помышляли о том, чтобы получить это чудо в личное пользование.

Если б он понял это с самого начала! А он-то бегал за ней, подстраивал ловушки, и когда ему уже казалось, что не сегодня-завтра он добьётся своего, она преспокойненько скакнула от него в чужие «дружеские» объятья!

Хитрый этот Володька! «Твоя судьба»! Стоял уже наготове и ни одним мускулом себя не выдал, только смотрел вслед, как глупый телёнок, когда она не видела, а в остальном он так себя именно вёл, как надо – со спартанской сдержанностью.

Но иногда, когда боль разлуки становилась особенно острой, или вот как сейчас, когда он видел своего соперника лицом к лицу, Василию казалось: ну, и что, что полжизни позади? Ну и что, что жёны и дети? Партия не сыграна, только отложена. И всё ещё может быть иначе.

– Сыграем в шахматы?

Володя взглянул на него, точно вынырнул из-под воды, улыбнулся обезоруживающе (хмель уже улетучился):

– Ну, разве что ты носишь их с собой в кармане.

– М-да, – Василий огляделся по сторонам. Три часа ночи, чужой маленький посёлок, гостиничный номер в пустой, закрытой на ремонт гостинице. М-да, шахмат нет, но он чувствовал в себе волю к победе. На этот раз он был сильнее.

Они ещё немного поговорили, допили чай, вспоминая общих друзей и беззаботное время своей юности, делясь планами, Василий даже напел пару новых песен, отбивая руками такт по столу. Они просидели почти до рассвета и уснули на кровати, укрывшись одним одеялом.

Утром водитель Володи подбросил Василия до института, они распрощались на площадке перед входом в здание, крепко пожали друг другу руки и обнялись, на несколько секунд дольше задержав друг друга… Это была их первая встреча за прошедшие годы. Она же и последняя (не считая мимолётной встречи на Памире). До трагического лета оставалось чуть меньше, чем полгода.

Глава двенадцатая. В Питере

Еленин такт меня всегда поражал. После Володиного визита она призналась мне:

– Так не хотелось вас покидать, так хотелось его послушать, но я видела, что ему необходимо поговорить именно с тобой.

– Как по-твоему, он ведь немного изменился, правда?

Мне хотелось подтверждения моих собственных наблюдений и только, я не ожидал услышать того, что услышал.

– Немного изменился? Серёжа, Бог с тобой! Это совсем другой человек… – и добавила задумчиво: – Хотела бы я видеть её.

Я тоже хотел бы, но Лене я об этом не сказал. Да и зачем? За время нашей совместной жизни я понял, что она сама прекрасно понимает всё, даже то, чего нельзя объяснить словами.

О Марине она говорила мне:

– Жаль, что мы не стали настоящими подругами. Она была слишком скрытной.

– Маринка – скрытной?!

– Да, Серёженька, представь себе. Она достаточно много говорила о второстепенном, но практически ни слова о том, что занимало её больше всего. У неё лишком своеобразные взгляды на все вещи, поэтому она и не нуждалась ни в чьих советах. Хотя любила спрашивать, каким мне кажется тот или иной человек или что бы я сказала о такой вот ситуации. Мне интересно было за ней наблюдать. Вокруг неё всегда что-то происходило, как будто она обладала свойством…

– Создавать вихревые поля, – вставил я, потому что Елена не находила слов.

А спустя три месяца, в мае, я был в Питере.

Так уж сложилось, так уж ему особенно то ли повезло, то ли не повезло (часто это осознаётся верно только с течением времени), но Марины не было в городе: она уехала на какой-то съезд-слёт и должна была вернуться только на следующий день. Таким образом, из трёх дней, отпущенных им судьбой, оставалось только два. Значительную часть времени первого дня они провели вместе с Володей. Но, находясь с ним и в его квартире, Сергей невольно чувствовал присутствие Марины. Оно сказывалось во всём, во всякой мелочи, и он, наверное, не сильно удивился бы, вдруг обнаружим её рядом. Да и с Володей вдвоём они неплохо проводили время. Чем-то интриговал его этот человек. Раньше Сергей его недолюбливал и недоумевал, что находят в нём остальные? А теперь и сам попал под его обаяние. К тому же Володя столько всего знал и умел, сколького добился за сравнительно короткий срок; так удачно совмещал исследовательскую работу с карьерным ростом, что – тут стоило поучиться или, по крайней мере, отдать ему должное. Сергей решился даже спросить, нет ли у Володи какого-либо особого «врачебного» секрета успеха. Тот ответил охотно и фундаментально, как на лекции:

– Секрет успеха? Да, имеется таковой. И довольно простой. Я давно, ещё с юности, приучил себя сознательно прислушиваться к своему внутреннему голосу и подлинным желаниям, и только потом действовать – соответственно, каким бы странным или бессмысленным это ни казалось бы окружающим. А результат ты видишь сам. Я живу изнутри наружу. Специалист в своей области – это больше, чем набор знаний, больше, чем опыт. Сумма полученных знаний, помноженная на опыт, порождают нечто третье – профессиональную компетентность, интуицию, если хочешь, озарение, когда из множества возможных вариантов безошибочно выбирается один. И научить этому обычным порядком невозможно. Поэтому я теперь обучаю не студентов, а нескольких стажёров, которые всё время рядом со мной. Я их не учу. Они учатся сами и берут от меня так много, как может взять каждый из них.

На самом деле, наблюдая за Володей, Сергей пришёл к выводу, что секрет Володи – это сам Володя. Нередко природа, создавая нечто необычное, отмечает своё создание и внешне: это может быть и необычная красота, и уродство, и слишком маленький или слишком высокий рост. Володя выделялся из толпы – и внешностью, и ростом, и фигурой. Но и в быту это был неординарный человек: ему не стоило никакого труда, не прерывая нить интересного разговора, наводить мимоходом порядок в своих (точнее, в Марининых, поскольку, в Володиных вещах всегда всё было в порядке) апартаментах, готовить изысканное кушанье, сервировать стол. Сергею даже в голову не приходило предложить хозяину свою помощь, настолько всё у того выходило легко и естественно. Видимо, заниматься кулинарией было для Володи делом привычным. Он прекрасно ориентировался на кухне, знал, где и что лежит, как заправский шеф-повар пользовался специями. Сам Сергей не мог заниматься трудными и непривычными домашними делами и при этом внимательно слушать то, что говорит Володя. А поскольку послушать ему очень хотелось, он со спокойной совестью пользовался привилегированным положением гостя – бездельничал.

– Человек как в зеркале отражается во всём, что его окружает, – говорил Володя, передвигаясь по квартире и расставляя всё по местам, – вот, например, типичный творческий беспорядок на Маринином столе. Беспорядок на столе означает, что внутри у человека всё находится в порядке, внутреннее пространство прекрасно структурировано, всё на своих местах, и человеку на страшен вот такой внешний «хаос». И наоборот, личности, придающие слишком большое значение внешнему порядку, тем самым показывают, что внутри у них нет стабильности, и они этим внешним порядком пытаются хоть как-то упорядочить своё внутреннее пространство и защититься от наступающего на них хаоса.

– Слушай, Володь, так тебя нельзя пускать в дом.

– Не пускай. И что это меняет? Мне всё равно от чего оттолкнуться: внешность или одежда, поза при разговоре, манера вести беседу, походка, голос, папиллярные линии да мало ли что.

– М-да.

– А чего ты нервничаешь?

– Ну, не каждый день приходится иметь дело с таким опасным человеком.

– И чем же я опасен? Лично для тебя?

И он (нарочно, видимо) так взглянул на Сергея, что тот невольно почувствовал себя голым. Но следующий его взгляд был иным, он точно сказал: не прикидывайся, я и так всё о тебе знаю. И на душе стало спокойнее. Сергей тут же почувствовал приятность и комфорт от того, что находился в его обществе.

Не знаю, как он проделывал эти штуки, но он определённо как-то это делал. Помню, в Крыму все тянулись к нему, если предоставлялась такая возможность, я имею в виду, если он не сбегал куда-нибудь со своим блокнотом или не уединялся с Василием. Вокруг него всегда собирались люди. Из мужской части лагеря только я, да ещё, пожалуй, Родик сторонились его. Теперь же я понял, каким был балбесом и сколько интересного, возможно, тогда пропустил. Почему не понимал раньше? То ли я сам был таким нечувствительным, то ли Володя со временем стал ещё более интересным, не знаю, но только теперь я находил много удовольствия в его обществе, так что наш первый день пролетел как один миг, и я, каюсь, вовсе не был разочарован, что ещё не увидел Марину.

На следующий день к прибытию поезда оба друга были на вокзале. Сергей заметно нервничал.

– Бьюсь об заклад, ты её не узнаешь, – заявил Володя со смехом.