С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

Услышав фамилию Резников, Марина встрепенулась и вся подалась к Оле.

– Резников? – переспросила она. – Это какой Резников?

– Василий Резников, из Москвы, довольно известная личность, между прочим, и не только среди альпинистов, – спокойно пояснила ей сидящая рядом Ира Сокольская. – Но он, как я слышала, всегда так быстро ходит. Нам за ним гнаться нет никакой необходимости. Видела я этого Резникова как-то. Это же ртуть, а не человек. Ни минуты спокойно посидеть не может…

Она, наверное, говорила что-то ещё, но Марина уже ничего не слышала. Голова пошла кругом, и шум крови в ушах был подобен ударам железного молота. Вокруг поднялась суматоха, её уложили на бок, сунули в рот сразу несколько таблеток, чем-то укрыли и на время оставили в покое.

Саша Майоров, обосновавшийся своей группой в просторной и надёжно укрытой от ветра пещере, после сеанса связи объявил своим ребятам:

– Группа Каратаевой на подходе. Приказано ждать в гости.

– Ну да! – расцвёл Юра Громов, самый молодой и неженатый ещё участник группы, но заметив ироничные взгляды товарищей, продолжал с чрезмерной серьёзностью: – А я всё удивляюсь, как это их одних отпустили? Всё-таки семитысячник это вам не трали-вали.

– Одних? – улыбнулся Майоров. – А мы-то здесь чего торчим? А Резникова зачем выпустили? А по ту сторону группа Борисова, если этих отчаянных на траверс всё-таки потянет.

– Ах, вот оно что! – расхохотался Юра, не в силах сдержать своего молодого веселья.

– Чего хохочешь, шляпа, – оборвал его Витя Чужаков. – У Каратаевой такие тётки, тебе ещё фору дадут, их со всего союза отбирали… а у Резникова какой темп, мужики! Другие так на пожар, как он на вершину!

– Да силён, ничего не скажешь, – согласился Саша, – но даже и для него это слишком. Я, право, не знаю, кого из них нам раньше ждать в гости – Василия или женщин.

Двойка Резников-Холмогоров спускалась в темноте. В нескольких шагах от пещеры, где, по сведениям базы находилась группа Майорова, Женя Холмогоров остановился и прислушался.

– О, да у них там дым коромыслом, или это у меня уже в голове шумит?

– Тогда у меня тоже, – отозвался Василий.

– Чего это они там веселятся? Может, нас встречают, как героев?

Женя первым пробрался в пещеру и оттуда послышался его восхищённый бас:

– О-о! Цветник! Или я грежу?

Василий, который ещё раньше догадался, в чём дело, на несколько секунд притормозил на входе, зажмурил глаза и, словно в омут с головой, вошёл внутрь.

Тот час что-то голубое, как молния, метнулось перед ним, и он услышал рядом голос:

– Ну, вот и ты. Здравствуй! Как я рада!

– А я-то как рад, Марина-джан! – забасил точно из-под земли выросший Холмик, бесцеремонно сгребая её в объятия и, как ребёнка, покачивая на руках.

– Василий, ну, что застыл, как изваяние, у тебя столбняк? Проходи, давай! – приветствовал его Майоров.

А женщины уже тормошили героев со всех сторон:

– За двое суток? Вот это да! Не может быть!

– Спокойно, девочки! Это вредная для нас информация. У нас своя задача.

Наконец первый приветственный шум понемногу улёгся, все разошлись, заняв свои места…

Первый миг встречи после долгой разлуки. Его точно ослепило. Он никогда не считал Марину красивой – нет, этакий воробушек с мальчишески короткой стрижкой. Сейчас перед ним стояла миниатюрная женщина, вся – совершенство. Из толстого пушистого свитера объёмной вязки выглядывали тонкие руки и шея, словно выточенная из слоновой кости. Длинные тёмные волосы мягкой волной спускались на плечи, обрамляя прекрасное одухотворённое лицо с большими выразительными глазами и ясно очерченным маленьким ртом.

Василий стоял, точно громом поражённый: это было какое-то невероятное превращение из маленького утёнка в прекрасного лебедя. В уголках её губ и в глубине глаз таилась печаль и что-то ещё, невыразимое словами, как будто глубокое знание… Похоже, что у этой женщины была тайна, которую она не поверяла никому. Невольно усмехнувшись своей неожиданной потере и – новой находке, он вдруг подумал: «Если б ты была такой тогда, я бы даже не посмел в тебя влюбиться… Так где же мой Мальчонка?»

Но чем дольше он всматривался в это новое лицо, тем яснее становилось: Мальчонка не исчез, он здесь, просто спрятался и теперь осторожно, испуганно выглядывает наружу.

Ты всегда была трусихой!

Может быть, ему это только показалось, а может быть, и в самом деле все вокруг понизили голоса, чтобы услышать, что скажут друг другу эти двое.

Но они ничего не говорили. Они стояли друг напротив друга, погрузив глаза в глаза и точно забыв обо всём на свете.

Время перестало существовать.

Как изменился ты… На лице её проступило простодушное сожаление, а в глазах промелькнули слёзы: он был похож на жертвенник, на покинутый жертвенник, на котором навсегда потух огонь. В глазах его, когда-то таких весёлых и наглых, в кудрях – или в том, что осталось от этих кудрей, в улыбке тонких губ, во всём его облике – был пепел. Всё было сожжено, дотла и безвозвратно.

«Неужели, это я? Неужели это из-за меня?» – спрашивали её глаза, а его глаза отвечали одно только слово: «Единственная». Никто из них не отдавал себе отчёта, сколько они так стоят – минуту или вечность, – когда Марина вдруг слегка качнулась ему навстречу, как будто потеряв равновесие – они обнялись, сделали несколько шагов вглубь пещеры… Так они провели остаток вечера и всю ночь – не разговаривая и крепко обнявшись.

Она не спала. Говорить не хотелось. Да и немыслимо было осквернять словами эту высокую торжественную тишину – полночную, затем предрассветную… Ему всегда казалось, что, если судьба подарит им встречу, он сойдёт с ума от счастья. Всё, что он хотел бы ей сказать – слова, родившиеся здесь в его измученном сердце в эту последнюю бессонную ночь: «Давай останемся здесь навсегда! У нас нет будущего, у нас нет места в этом людском, определенным образом устроенном мире. Почему-то – я не понимаю почему?! – мы не имеем права друг на друга – там… но не здесь. Здесь мы во всём правы. Пусть все они уйдут, а мы останемся – ты и я, и будем жить вечно!»

Лёжа рядом с ней – её голова на его руке, её дыхание на его шее – он не мог понять: о чём думает она? И слышит ли она этот его призыв, что бешено стучит в его сердце? Она должна слышать!..

…Да, она слышала. Абсолютно явственно, как будто это было произнесено вслух, чётко и ясно, она слышала эти слова: «Единственная! Давай останемся здесь навсегда!»

Провожая его на рассвете, она уже не была такой пугающе красивой, как накануне, в полумраке пещеры. Растрёпанные волосы, осунувшееся после бессонной ночи лицо с крохотными милыми морщинками под глазами и чётко обозначившимися вдруг линиями скорби. Неожиданно спокойный, больше не думая ни о чём, ничем не мучаясь, точно выход был найден, Василий, немало не смущаясь посторонних взглядов, притянул её к себе и крепко поцеловал. Это был их единственный поцелуй за все прошедшие годы, и, ощущая во всём теле неведомую дотоле легкость и блаженство, Василий подумал невольно: «А ведь ты был прав, Гриня! Ждать стоило!» … Горы и небо, и всё вокруг поплыло у Марины перед глазами. Голова закружилась так сильно, что, если бы не его стальные объятия, она бы могла упасть.

Когда он отпустил её, наконец, повернувшись, чтобы уйти, Марина едва не вскрикнула от изумления: перед ней был прежний Резников, мальчишка Резников с озорными глазами, нагловато-обаятельной улыбкой и волной кудрей, трепетавших на ветру. Глаза её распахнулись так широко, что напоминали два синих маяка, губы приоткрылись от удивления…

– Мальчонка! – шепнул он, узнавая, легко, точно пушинку, отрывая её от земли.

Он уходил лёгкой пружинистой походкой, часто оборачиваясь и улыбаясь ей, и на душе у него, впервые за все эти годы, было так легко, что если бы не тяжёлый рюкзак, он бы просто воспарил от счастья. Что-то говорило ему, что расстаются они ненадолго и что все печали теперь уже позади…

Глава шестнадцатая. Последнее восхождение

Женя Холмогоров не раз говорил мне потом с суеверным удивлением: Василий не хотел идти вниз, он не хотел спускаться, точно чувствовал, что нам не стоит отходить далеко, хотя погода была отличная, все участницы восхождения живы-здоровы и в прекрасном настроении, и ничто, абсолютно ничто не предвещало несчастья. Василий всё время шутил, улыбался, как будто открыл какой-то подземный резервуар с неиссякаемым источником энергии. Но, тем не менее, спускались они очень медленно, так как Василий постоянно изобретал предлоги для остановок и был при этом так безмятежно и заразительно счастлив, что у Жени не хватало духу его побранить. Куда делась его хвалёная скорость? И вот к обеду погода начала портиться, а видимость резко падать.

В пять часов вечера того же дня Ольга Каратаева, вложив записку в тур у бюста Ленина, передала на базу: «Мы вышли на вершину!»

Сыпал частый снег и, подхваченный ветром, кружился, точно марево. Всё мелькало и плыло перед глазами. Оля вдруг разрыдалась в голос. Все испугались, бросились к ней, а она только и могла, всхлипывая, выдавить из себя: «Дошли, девочки! Ведь мы дошли, девочки!» Они обнялись и заревели все вместе.

Темнело с каждой минутой. Видимость резко ухудшилась. Женщины потеряли ориентиры и озирались в беспокойстве: куда же спускаться? Смертельно усталые и измотанные, они ничего так и не решили, пришлось ставить палатки на ночь прямо на вершине. Чуть позже Каратаева передала на базу:

– Очень плохая видимость, двадцать-тридцать метров. Мы поставили палатки тандемом и уже устроились на ночлег. Надеемся просмотреть путь спуска при улучшении погоды. Сейчас темно и ничего не видно.

Слушая Ольгу, Виноградов хмурился. Ночевать на вершине? Вот это уже было странно и как-то чисто по-женски. Но он ответил сдержано и бодро, как всегда:

– Согласен с таким решением. Раз видимости нет, лучше переждать и здесь же, на вершине, переночевать, если это возможно. Удачной ночи!