С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– Ну, Васька, ну, даёт, – проговорил он, наконец. – У всех – спасаловка, а у него – соревнования. А ты и не знала? Впрочем, меня не очень удивляет.

– Подожди, какая спасаловка? Ты… ты хочешь обмануть меня?

– Да нет же. Конечно, редкий случай, но и гроза вчера была на редкость: повредилась связь, размыло дорогу, сошли оползни, а здесь, в нашем районе, потерялась группа туристов. В грозу попали, куда-то, наверное, забились от страха, сбились с пути. Здесь такое бывает не часто. Никто точно не знает, как действовать. Вот, взяли наших, как профессионалов. Машина утром приезжала. Разве ты ничего не слышала?

Марина невольно отвела глаза от его пытливого взгляда и зябко поёжилась.

– Замёрзла? – спросил Володя. – Эх, ты!

Он быстро снял с себя свой пушистый свитер и завернул в него Марину. Та покорно дала ему проделать эту процедуру. И в эту спокойную доверчивую минуту вдруг, как гром среди ясного неба, грянул его вопрос:

– Ты любишь Ваську?

Сколько может терпеть бедный маленький человек? Она больше не могла. Рыдая, всхлипывая, давясь словами, совершенно неожиданно для себя, она рассказала ему всё.

– Моя подруга Катя – она любит его. Она мне сама сказала об этом перед самым отъездом. Не знаю точно, что там у них было, но Катька – Катька для меня всё. Она самый близкий для меня человек на земле. Я ни за что не хочу, чтобы она… Чтобы у неё из-за меня… Ну, да, наверное, он мне нравится… Так смешно вышло! – и она неожиданно рассмеялась, – Я его раньше совсем не замечала, так, путается что-то под ногами. После её признания я впервые взглянула на него иначе. И чуть не влюбилась сама.

– Чуть не влюбилась? – переспросил Володя, сделав ударение на этом «чуть».

На миг задумавшись и удивившись самой себе – «кому и почему я всё это рассказываю?» – Марина ответила твёрдо:

– Да, чуть. У меня с этим – вот! – и она показала ему свой маленький твёрдо сжатый кулачок. – Если я не хочу влюбиться, вот я и не влюблюсь… – Володя на миг прикрыл ладонью лицо, пряча улыбку. – Конечно, если б не это препятствие, если б не Катя… – она снова задумалась и опять рассмеялась – истерически, не умея остановиться. Сквозь этот смех он едва смог разобрать её слова:

– Если б не Катя… я б… никогда… не обратила на него внимания… Вот я… влипла!

«Да, влипла ты гораздо больше, чем сама думаешь», – констатировал про себя Володя, с некоторым беспокойством наблюдая за её стремительными переходами от слёз к смеху и обратно.

– Всё, хватит, успокойся! – он неожиданно легко и властно хлопнул её по щекам, а затем легко, дружески обнял. От него струился почти осязаемо такой мощный поток силы, тепла и покоя, что Марина с удивлением почувствовала, что буря, бушевавшая в ней уже столько времени, улеглась, и в душе воцарилась желанная тишина. Её как будто укрыли тёплым ватным одеялом от всех бед и тревог внешнего мира. Его рука лежала у неё на плечах совершенно естественно, точно там ей и было место. Марина внимательно осмотрела эту руку – не крупную, правильную, точно выточенную талантливым резчиком, влюблённым в мужскую красоту, затем его спокойное лицо, по которому не только она, но и более искушенный человек не догадался бы в ту минуту, чего стоит ему это спокойствие, – и опять хихикнула.

– Ну, что ещё? – спросил он как можно мягче, чтобы не вспугнуть это непостижимое, доверчиво прижавшееся к нему существо. В этот момент он ощущал себя хирургом, которому предстояло, выбрав нужный момент, одним движением пересечь пульсирующий нерв.

– Если б мне кто-нибудь сказал ещё вчера, что мы будем вот так с тобой сидеть в обнимочку и это… так будет хорошо… – Володя хмыкнул, снова скрывая от неё свою улыбку, – … я бы ни за что не поверила.

– То ли ещё будет, – спокойно произнёс он.

– Да? – только и спросила она, глубоко, освобождено вздыхая.

Какое-то время они молчали, только Володя обнял её уже двумя руками и переместил к себе на грудь. Так ей было удобнее, спокойней и теплее. Только мимоходом, погружённая в свои медленные мысли, она подумала: «Как сильно стучит твоё сердце!»

– Володя, – сказала она немного погодя, – ведь ты ему друг. Помоги мне, как-нибудь объясни ему всё, только Катьку не выдавай!.. Пускай они потом сами разбираются.

Володя молчал, усмехаясь в темноте её наивности: объясни влюблённому Василию, что он не должен любить. Нет уж, объяснениями тут ничего не добьешься.

– Нет, – произнёс он твёрдо, подводя итог своим размышлениям. – Объяснять тут нечего. Есть другой простой способ.

– Да? А какой? – не без интереса спросила она, одновременно чувствуя странное: ей неудержимо хочется спать прямо здесь и сейчас. Нелепая эта поза, совершенно не подходящая для сна в любое другое время, сейчас казалась ей самой подходящей для засыпания. Более того, она чувствовала, как будто так было всегда – таким привычным и удобным местом оказалась для неё эта его широкая грудь.

– Другой мужчина.

– Мг… – отозвалась она сонно.

– Например, я…

Некоторое время спустя он поднял её сонное расслабленное тело на руки и понёс к лагерю.

Казалось, лагерь спал, но, занося спящую Марину в свою палатку, Володя был уверен, что их обязательно увидят в темноте чьи-нибудь зоркие глаза. И он не ошибся.

– С ума сойти! Лен, скажи! – звучал в темноте палатки возмущённый шёпот Тани Трошкиной. – Сегодня с одним, завтра – с другим. И при всём честном народе! Это как называется?

Лена молчала. Она помнила ночной уговор с Мариной, но поскольку Василий уехал с утра со всеми остальными, она почувствовала себя свободной от всех обязанностей, хотя поведение Марины ей и не нравилось: бродит целый день одна, как потерянная, ни с кем не говорит, ничего не ест. Впрочем, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Марина – особый человек, творческий. Да и Сергей много чего о ней рассказывал. А у таких людей, как известно, свои причуды. Но когда с наступлением темноты Марина не вернулась в лагерь, бдительные подруги отправились её разыскивать. И нашли – в объятиях у Володи! Лена почувствовала себя немного виноватой, но тут же подумала: её просили быть рядом на случай «нападения» Василия, а тут – совсем другой случай. Так что обе кумушки ретировались в палатку и там дожидались, чем дело кончится. И чем же?

– Висит, как тряпка! – не сдержала возмущения Таня, наблюдая за возвращением «героев», – смотреть противно!

Но Лена, как всегда, оказалась прозорливее подруги.

– Она спит.

– Спит?! – Татьяна вытаращила глаза. – А разве так можно… спать?

– Ну, ей, наверное, можно.

– Ленка, ты чего-то темнишь! – подозрительно покосилась на подругу Таня. – Думаешь, я не видела, как вы тут ночью ползали туда-сюда, просто спать очень хотелось. Тоже мне – секретницы!.. Слушай, Лен, – зашептала она тут же возбуждённо, – а что если этот тип, Володька, дал ей какую-нибудь таблетку? Он же врач! У него наверняка в кармане всегда есть что-нибудь такое…

Лена задумалась, а потом махнула рукой с улыбкой:

– Да ну тебя, Татьяна! Надо поменьше Агату Кристи читать.

Был ещё один человек, который видел это возвращение – Родик. Не особо смущаясь таким «неприличным» любопытством, он минуту спустя подошёл к Володиной палатке, постоял недолго, прислушиваясь, а затем тихо отвернул краешек полога. Его глазам предстала картина мирного сна.

Наша внеплановая командировка неожиданно затянулась – не потому, что дело оказалось особенно сложным (группа нашлась в тот же день), но нас решили использовать, как рабсилу для очистки дорог, так как буря наделала много беды – повалила столбы и деревья, была нарушена связь. Трудились мы от души, кормили нас здорово, но всё равно мы рвались в лагерь, где остались наши любимые. Конечно, мы устали, но после всех трудов, возвращаясь к нашим, чувствовали себя настоящими героями. Кроме того, спасённые нами туристы оказались народом благодарным, и мы везли с собой нашим девчонкам разнообразные угощения и презенты. Больше всего повезло Лёне Красовскому, которому одна растроганная туристка подарила роскошную пляжную шляпу, и он всю обратную дорогу рассуждал о том, как подарит её Парижанке, чьё неприступное сердце он мечтал завоевать. Настроение у всех было отличное, Василий всех смешил, Миша уже строил планы на дальнейшие поездки в лагеря… а я думал о Лене. Я уже всё решил: мы должны ехать вместе. Вот только где бы раздобыть ещё один билет?

Володю будто подменили. Он стал заботливым и внимательным. И, точно научившись читать её мысли, предупреждал все её желания; исчезал, чуть только ей приходила в голову мысль побыть одной, и возникал мгновенно, стоило ей пожелать его присутствия. «Ты что – телепат?» – спрашивала она удивлённо.

Преданность и абсолютная покорность после долгого периода насмешек и неодобрения – чьё сердце не тронут такие метаморфозы? Сначала девчонки посмеивались, воспринимая такое поведение как очередную насмешку над Мариной; потом стали шептаться и хихикать – уже над Володей, но он не реагировал. Казалось, он попросту не замечает никого, кроме Марины. Но через некоторое время Марина стала ловить на себе неодобрительные и откровенно завистливые взгляды. С ней избегали разговаривать. Стоило ей появиться в каком-нибудь девичьем кружке, как разговоры тут же стихали.

Не удержусь от комментария – почему так вышло? Тут, может, не так сложно объяснить: Василий был любимцем всех девчонок лагеря, а Володя – тайной мечтой почти любой из них.

Прежде влюблённая в неё Аллочка теперь смотрела с испугом, как на больную заразной болезнью. Прежде скрытно недолюбливавшая её Парижанка, теперь открыто и демонстративно высказывала свою неприязнь. Света Алиева делала вид, что никакой Марины, равно, как и Володи, на свете просто не существует, но Алёнка Крапивина слышала, как та плакала в палатке ночью, и готова была растерзать обоих. Будь Марина одна, она бы, наверное, не выдержала, но рядом был Володя, и всеобщее неодобрение ещё больше сблизило их. Теперь он был для Марины единственным человеком, который понимал её и мог защитить – от всех. То, что такое положение возникло отчасти благодаря ему же, просто не приходило ей в голову. Возникшая изолированность усугубляла её страдания, которые не отступали, несмотря ни на какие Володины ухищрения, просто потому, что ей нравилось страдать – ей хотелось выглядеть жертвой в своих собственных глазах. Какое её дело до чужого осуждения? Но сама перед собой она хотела быть правой.

Труднее всего было с Леной. Встречаясь с ней взглядом, Марина чувствовала, что та понимает гораздо больше, чем Марине хотелось бы допустить. И это ненужное теперь понимание было ещё тяжелее неприязни других. Поэтому Лену она сама избегала, пытаясь увернуться от любой Лениной попытки заглянуть ей в душу. Впрочем, Лена была достаточно деликатна, просто ей, по свойственному женщинам любопытству, кое-что самой хотелось понять.

Был ещё один человек, доставлявший Марине беспокойство, и этим человеком был Родик. Не раз, обернувшись, как от толчка, Марина ловила на себе его внимательный взгляд. Похоже было, что он следит за ней, выжидая удобного момента заговорить. И такой момент выпал, когда Коля Архипов – будущий археолог и временный командир лагеря – собрал возле себя народ для решения некоторых хозяйственных проблем, а затем незаметно увлёкся рассказами о богатом историческом прошлом Крыма.

Марина в это время расхаживала одна вдоль палаток и никак не могла остановиться. И вот, делая очередной заход, она наткнулась на Родика. Он стоял перед ней, как каменное изваяние, скрестив руки на груди.

– Со Светкой было так же, – без предисловия объявил он. – Вы, девчонки, глупые. Вам нравятся, когда за вами ухаживают, и вы не хотите задать себе один вопрос: зачем? Мужчина – материалист: для его поступков всегда есть основание. Ты идёшь на ощупь, а у него всё рассчитано. Я знаю его.

Родик говорил спокойно, словно делясь с Мариной размышлениями о погоде.