С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

Марина прикусила кулак покрепче, подумав мимоходом, что изобретённая Володей мера слишком уж радикальна. Если б он предупредил её заранее, она бы ни за что не согласилась.

В первую минуту Василий подумал, что его разыгрывают. Затем брови его удивлённо поползли вверх, в глазах появился холодный стальной блеск, руки напряглись, и Володя внутренне приготовился к удару. Но удара не последовало. Василий швырнул в воду многострадальный букет, который до сих пор держал в руках, и медленно побрёл к лагерю.

Как ей хотелось быть сильной, свободной и не плакать! Но, глядя вслед, на эту одиноко бредущую долговязую фигуру, Марина не выдержала – рыданья душили её и, наконец, вырвались наружу. Брошенный им букет качался, подхваченный беспокойными волнами. Букет… Что-то напоминала ей эта сцена. Ах, да, это же сцена из «Обрыва», Вера и Райский… И ты подумал… Нет! На миг она встрепенулась, точно собиралась броситься вслед за Василием и всё объяснить, но тут же сникла. Володя внимательно наблюдал за выражением её лица. Ей и в голову не приходило, что он без труда читает все её мысли, готовый в любой миг прийти на помощь – логикой своих рассуждений или силой своих рук.

Володя обернулся к ней, попытался оторвать от лица её руки. Он был мокрый, сильный, холодный.

– Что ты наделал! Что ты наделал! – слышалось сквозь рыдания. – Уйди! Оставь меня!

– Марина!

– Оставь меня! – она с силой оттолкнула его и упала на колени…

Она плакала долго, на все лады, что-то невнятно бормоча сквозь слёзы. Она полагала, что она одна, и дала себе полную волю – ей хотелось выплакать своё непонятное горе, ещё более горькое от того, что она не понимала: откуда пришла эта боль и почему она так мучительна? Когда же мало-помалу Марина наконец успокоилась, она увидела, что Володя по-прежнему рядом – сидит на камне с непроницаемым лицом и мокрыми кудрями, с которых капельками на шею и грудь стекает вода. И оттого, что он такой большой, умный, сильный, покорно сидит здесь, не мешая ей плакать, Марина почувствовала к нему нежность, какая не вмещается ни в какие слова, и – раскаяние. В конце концов, всё, что он сделал, он сделал для неё и по её же просьбе. Она осторожно, виновато протянула руку и притронулась к его плечу – едва-едва, словно опасаясь, что он ответит чем-нибудь обидным. Но он быстро наклонился и прижался губами к её руке.

– Не бойся, всё будет хорошо. Ты не обязана никому ничего объяснять.

– Но ты такого наговорил!

– Василий – ловелас, но не сплетник. Всё, то он здесь услышал, не узнает никто. Ты можешь быть совершенно спокойна на этот счёт. Кроме того, я всё обдумал и полагаю, нам лучше уехать прямо сегодня, не дожидаясь остальных. Нам будет тяжело с ним вместе, это, во-первых, а во-вторых, я его хорошо знаю, он – тонкий психолог и у него невероятная интуиция. Если мы дадим ему возможность понаблюдать за нами какое-то время, он поймёт, что его разыграли. И тогда я уже вряд ли смогу тебе чем-то помочь. Он человек опытный и весьма решительный, ты сама знаешь… Время работает против нас. Эти два-три последних дня ничего нам не прибавят. Ну?

– А… а билеты?

– Предоставь это мне.

– Да, а как сказать Мише?

– Я сам поговорю с Каратаевым. Всё? Больше возражений нет?.. тогда иди собирай вещи.

Она покорно поплелась к палатке, удивляясь самой себе, происходящему и размышляя на ходу, как это, в сущности, странно: Василий на вид такой хлипкий – и эти его стальные, безжалостные, нечеловеческие какие-то объятия. Володя наоборот – огромный, сильный, но его сила мягкая, влекущая, какая-то почти женственная. Кажется, стоит напрячься совсем чуть-чуть – и он уступит, отпустит… Вот только это «чуть-чуть» почему-то никак не наступало, так что не было возможности проверить справедливость этого предположения и ощутить границы собственной свободы.

Да, вот это была новость! Честно говоря, я даже не знаю, что сказать. Тогда, не теперь, разумеется. Парни наши, за исключением разве что Пижона и Красовского, не большие умельцы говорить на такие темы, так что все больше насуплено молчали, зато девчонки старались вовсю. Помню, как Наташка Епифанова на какую-то мою фразу, где я высказал своё недоумение, сказала мне: «Какой ты наивный! А я лично всегда знала, что Пироговскую участь разделят ещё многие. Не завидую, между прочим, и этому Володе».

И не только у Наташки обнаружилась эта тенденция считать Володю чуть ли не жертвой, а Маринку, следовательно, злодейкой и виновницей всех бед. Все эти соображения, накопленные и отлично сформулированные за время нашего отсутствия, девчонки высказывали нам, точно мстя за то, что мы так долго оставались слепыми котятами и так (что греха таить!) любили Маринку. Фраза: «Вот вам и ваша Золотилова» стала их любимой присказкой. Мы ни во что не вмешивались, но мы молчали, и они оба оказались в изоляции. Это был самый настоящий, хотя никем специально и не провозглашенный бойкот, и если Володя, как «пострадавший» пользовался девчоночьей (но не нашей!) снисходительностью, то Маринке приходилось ещё хуже. С ней, правда, были вежливы, но молча. Мужчины вообще не любят чужаков, это ещё, наверное, с первобытных племён наследство, а тем более, если этот чужак такой видный и удачливый. Я, наверное, буду не слишком далёк от истины, если скажу, что страдал не один Резников… Лично я чувствовал себя совершенно облапошенным и одураченным, и даже прекрасные отношения с Еленой не могли заполнить вдруг возникшую пустоту. Понимаете, вроде я не был ей посторонним человеком, вроде я, как-никак, по её же собственному определению, был в подружки выбран, неплохо справлялся с обязанностями. А тут выходило, что я для неё такой же, как все, а вернее, как будто меня вовсе не существует. Да, меня на самом деле очень больно задело то, что она как будто забыла про меня или перестала мне доверять. Это, во-первых. А во-вторых, было всеобщее осуждение, а глас народа, как известно… Я тогда даже не дал себе труда задуматься о причинах. Нет, это началось, но гораздо позже. Правда говорят, что злость ослепляет. А я был зол на неё, о, как я был зол. И надо же, думал я, чтобы именно он, Володя. Вот тебе и друзья не разлей вода. Как-то невдомек было рассудить так, как рассуждаю теперь, что одна маленькая погрешность плюс другая маленькая погрешность – это уже вполне ощутимая погрешность, и что с увеличением числа погрешностей сумма их может только возрастать. И что с увеличением числа заблуждающихся заблуждение не исчезает, а только переходит в новое качество, как оно и случилось.

Василий не допускал по отношению к себе открытого проявления сочувствия. Он так же, как прежде, балагурил, приставал к девчонкам. Всё было как будто, как всегда. Как будто, но что-то было не так. Впрочем, я зря так расписываю: вся эта драма тогда продолжалась всего несколько часов. Всё бы ещё могло обойтись, думал я, если бы Маринка, точно бросив вызов нам всем, не решила уехать с Володей. Наши восприняли это именно как вызов, и вся мужская половина секции не простила ей, может быть, именно этого, а не того, что был до. Ибо то, что было до, было, в конце концов, её личным делом, а вот это – её решение не ехать с нами – это было уже нашим общим делом. И мы не простили. Вместо неё потом поехала Лена. И если б мы могли знать, по какой цепочке произойдёт исполнение наших желаний, мы были бы куда разумнее в своих требованиях. Увы, я говорю о невозможном.

Иначе высказался только Миша, высказался для неё, но многие слышали. Вторым несогласным был Пашка, но он молчал значительно дольше и заговорил только тогда, когда то незабвенное лето в нашей памяти стало вроде легенды, и всё уже воспринималось совершенно иначе. Но об этом разговор ещё впереди.

Когда они уже стояли с собранными рюкзаками и беседовали с Мишей, мы все ждали, что скажет Старшой, и возмущённо сопели за их спинами. Мы не сомневались, что после того, что он ей скажет и как он ей это скажет, она быстренько позабудет свои капризы и быстренько, беззвучно нырнёт в палатку. Но неожиданно для всех нас Старшой сказал:

– Я мог бы приказать тебе остаться, но я этого не делаю. Ты меня поняла?

Марина посмотрела на него и кивнула, и те, что стояли поближе, утверждали, что на глазах у неё блеснули слёзы.

Глава девятая. Каникулы в Питере

На вокзале в Судаке Володя отошёл от кассы и протянул ей два билета. Марина повертела билеты в руках и вдруг воскликнула:

– Ты что! Это же два билета в Питер!

– Ну, да, в Питер, – невозмутимо согласился он.

– А мне надо в Москву!

– В Москву билетов нет.

– Да? А что же делать?

В его тёмных глазах промелькнула мимолётная улыбка. Она готова верить всему, что он ни скажет. Неплохо!

– Какие проблемы? Едем вместе до Питера. Нам главное выбраться отсюда. А там поезда на Москву идут чуть ли не каждый час.

Но в поезде он заговорил по-другому:

– Пойми, тебе нельзя сразу в Москву. Тебе не следует оставаться одной. Немного пожить в Питере, развеяться – прекрасный вариант! Потом – нельзя же быть такой эгоисткой!

Марина во все глаза уставилась на него. Володя взял её руку в свои и, поглаживая, с улыбкой, которая призвана была показать, что его слова не следует воспринимать слишком уж всерьёз, объяснил:

– Я из-за тебя перенервничал, две ночи не спал, рисковал своей репутацией, а если хорошо знать Василия, то, может быть, и жизнью… во всяком случае, встал в оппозицию со своим другом детства, а ты не соглашаешься мне за это дать небольшую компенсацию? Всего лишь несколько дней… неделя… или две… или три…

– Издеваешься, да? – поняла она. – Тоже мне, доктор. Одной рукой лечит, другой калечит.

Даже не пытаясь оправдаться, он снова завладел её рукой и начал, по своей привычке, что-то там высматривать, поворачивая к свету ладонь и кончики пальцев.

– Что ты там ищешь?

– Пытаюсь открыть секрет вечной молодости, – отшутился он, не поднимая глаз. Нет, он явно обнаружил там что-то для себя интересное. – Почему бы тебе не остаться? У меня двухкомнатная квартира практически в центре Питера, в двух шагах от метро. Я могу пожить у мамы или у одного друга, с которым мы сейчас вместе работаем над одним очень интересным проектом. К маме далековато ездить, а мне жаль тратить драгоценное время на дорогу.

«А на меня тебе не жаль тратить твоё драгоценное время?» – хотела спросить она, но вместо этого выскочило другое:

– Ну, а такой простой вопрос, как деньги, тебя, конечно, не волнует?

– Да, такой вопрос, меркантильное существо, меня совершенно не волнует, потому что это ты – студентка, а я – трудящийся. Кроме того, я получаю гонорары за статьи и специальную стипендию под мои нынешние исследования, плюс стипендия в аспирантуре. Неужели нельзя забыть обо всех этих вещах, предоставить всё мне, и сделать приятное для нас обоих?

– Для нас обоих? – повторила она до того удивлённо, что Володя невольно рассмеялся.

– Разве ты мне не доверяешь?

Несколько секунд Марина молча обдумывала положение, в котором оказалась. Как-то слишком уж стремительно он превратился из вчерашнего противника в единственного друга. Это было подозрительно.

– Ладно, – изрекла она, наконец. – Я согласна, но с одним условием: ты сразу даёшь мне деньги на билет в Москву, а я, как только попадаю домой, сразу же тебе их возвращаю.

– Согласен, – с облегчением вздохнул Володя и полез в карман за кошельком.

В Питере у Володи было две квартиры: одна мамина на Московском проспекте, вторая его собственная – в районе новостроек, на краю города. Затем они с мамой поменялись, и теперь Володя жил на Московском, в старинной квартире с длинным коридором и двумя совершенно изолированными друг от друга комнатами. В эту квартиру и поселили Марину.

В первый день Володя съездил в институт, договорился, что пока будет показываться то на полдня, то на пару часов. Часть работы он взял на дом и делал её по ночам.