С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

Она просияла, снова усадила его с собой рядом, доверчиво положила голову на плечо и попросила:

– Тогда совсем не уходи… никогда…

Однажды, когда я набрался мужества, а может наоборот – проявил слабость – и пересказал Лене несколько эпизодов из периода, о котором хочу рассказать, она мне сказала: «Ты человек без сердца». Нет, неправда, я просто наговорил на себя лишнего – для самооправдания. Маринка бы меня поняла. Лена и теперь любит говорить, что они с Маринкой очень похожи и что Марина была для неё лучшей подругой, хотя они дружили не дольше месяца, а потом виделись лишь изредка, но всю жизнь переписывались. Но в отличие от жены, Маринка всегда понимала меня без труда, это я не всегда мог понять её…

После того, как я нашёл Резникова, она нашла меня – может, и не искала, а просто встретились – и сказала: «Спасибо». За всю жизнь меня никто так не оскорблял, как она этим своим «спасибо», сказанным свысока, как лакею, который поднял упавшую перчатку… Я ответил: «Надеюсь, мои услуги больше не понадобятся?» Она отлично поняла меня, усмехнулась и с этой усмешкой спросила: «Здороваться хоть будешь?» Я так же попытался улыбнуться – не знаю, что у меня получилось – и закивал усердно: «Ну, как же, как же, естест-но». На том и расстались. Осадок был ужасно неприятный, и я утешал себя тем, что не я первый, не я последний, и составлял в уме всяческие обвинения, а потом уговорил себя и вовсе выбросить всё это из головы, благо забот, связанных с окончанием учёбы, тогда было предостаточно. Я был настроен непримиримо. С Резниковым не встречался. Катя в институте тоже не появлялась. О том, что она выходит замуж за Резникова, я узнал всё от того же Пашки. Они ещё на сборах по-приятельски сошлись с Василием и после дружили, у них были совместные восхождения, и на том, последнем, Паша тоже должен был быть, но в последний момент что-то не сложилось… Так вот, почему «человек без сердца». Может, я тогда и был без сердца, но с глазами. Знаете, раньше, когда Маринка шла по коридору, я, даже находясь на расстоянии или сидя в аудитории, мог сказать, что идёт именно она, такое вокруг поднималось особое оживление. Со всех сторон, а институт у нас преимущественно мужского состава, неслись шуточные и восхищённые реплики: «Марго, красавица, не проходи мимо!.. Ребята, вот моё счастье идёт!» Ну, и так далее. А прозвище Марго закрепилось за ней довольно основательно, хотя друзья её так и не называли. И дело тут было не во внешности, а в том, как она шла, как одевалась, как улыбалась, ловя со всех сторон взгляды и реплики в свой адрес, а после того, как она вернулась из колхоза, всё переменилось. Маринка стала другой, невзрачной, настороженной, проскальзывала незаметно, с опущенными глазами. Улыбка и вовсе исчезла с её лица. Перемена была разительной, но вчерашние кумиры забываются быстро, и никому особо не было дела до её печалей. Те же, кто знал Маринку короче, знали и о Кате, и о многом другом… Словом, все оставили её в покое настолько, что – как я позже узнал – ей в те дни словом не с кем было перемолвиться. А я ходил мимо и ухмылялся, весь преисполненный добропорядочной гордости: справедливость да восторжествует! Преступник да искупит своё преступление! В секцию она тогда не ходила. Миша, у которого не было точных сведений о «колхозниках», даже, наверное, не знал, что она уже вернулась, а потому и не придирался. И вообще, в секции у нас в то время пошли крутые дела.

Началось с того, что на первом заседании Юрку выбрали в члены правления. Кто предложил его кандидатуру, я не помню, но проголосовали единогласно. Видно, Юрочка сразу же приступил к «работе», но мы, непосвящённые, то есть старый актив, поняли это далеко не сразу. Сначала стали появляться мелкие жалобы, исходящие от разных лиц, между которыми мы сначала не улавливали никакой связи. И только удивлялись промеж собой, откуда в нашей дружной секции возникли такие недоразумения. Юрка, как член правления, тоже присутствовал на наших узких заседаниях, и тоже удивлялся… а сам тем временем вербовал новых сторонников. Особенно охотно за ним шли новички и те старички, которые считали себя в чём-то обделёнными. После мелких частных уколов пошли более обобщённые жалобы – на неправильный стиль руководства, на неравенство, на то, что Старшой стал мало внимания уделять своей работе… Тогда Миша уже успел выяснить, откуда ветер дует, но сделать ничего не мог, потому что Юрка открыто себя не обнаруживал. Я знаю, что Миша Юрку любил и просил Олега поговорить с братом, чтобы он не глупил, а прямо сказал, что его не устраивает, чего он хочет… Юрка до поры, до времени молчал, но хотя формально «всё в порядке» было ещё до зимы, раскол произошёл значительно раньше, то есть как раз в то время, о котором я рассказываю.

Глава четвёртая. Гость

«Нет, это не жизнь!» – думала Зиночка, ожесточённо орудуя пилкой и время от времени скользя взглядом по непривычно голым стенам – Марина сняла свои рисунки, обещала повесить новые, а вот когда – не сказала. Так пока и осталось. Сама она сидела напротив, уткнув нос в конспект, с таким выражением лица, что Зиночка даже невольно задерживала дыхание, а уж о том, чтобы слово сказать, и мечтать не приходится. Есть нечего, главный поставщик продуктов – Катя – всё ещё болела. Поговаривают, возьмёт академку. Марина, по Зиночкиным подозрениям, питалась воздухом, а вот саму Зиночку по вечерам терзали муки голода. В гости никто не идёт. Лиля при Маринке никогда не приходит, Юра куда-то пропал… Прямо беда! Да и Маринка совсем какая-то странная стала – вроде бы ничего не случилось. А вот смотришь на неё – и жалко… Вот ещё тоже помешанная на почве высшего образования. Одна уже доучилась. Теперь вторая…

– Пойти, что ли, чайник поставить, – проговорила Зиночка вслух, но как бы сама с собой. Марина никак не реагировала, но зато был благовидный предлог на время смыться, что Зина и сделала.

Стоило ей выйти, как Марина со вздохом отложила конспект и задумалась… Она сама не понимала, что с ней происходит. Пока она была на людях, она ещё могла как-то держаться, но наедине с собой – какой смысл притворяться, что всё идёт как надо? Было такое чувство, что жизнь потеряла какой-то важный стержень, и теперь всё разваливается на куски. Неужели всё это только из-за Кати? После той встречи у Марины осталось тягостное ощущение, как будто она выкачивала, вытягивала из подруги эту непонятную «болезнь», и вот теперь «заразилась» сама. И признаки у этой болезни всё те же – ей не хотелось жить, потому что жизнь утратила всякий смысл. Зачем? Зачем столько мучений, усилий, ведь рано или поздно всё закончиться? Вот, например, Катя – хотела она уйти, и, если рассуждать теоретически – разве это не её право?.. В том-то и дело, что теоретически – всё равно, а практически – так было больно от этого её желания уйти. Сама Марина ни на минуту не останавливалась на такой мысли, как самоубийство, этот путь казался ей отвратительным, но и жить ей вдруг стало очень тяжело и как будто нечем. Ей не хотелось ничего делать, не хотелось никуда идти – просто лежать и думать, лежать и думать… Зачем? Зачем живёт человек? Раньше, пока она была счастливой, встречала улыбкой каждое утро, радовалась солнцу, голубому небу, такой вопрос никогда перед ней не вставал. Жить было хорошо и прекрасно, о чём ещё размышлять? Но вот теперь… И, конечно, дело не только в Кате, просто… трудное выдалось лето. Получилось, что старые друзья отвернулись от неё, шарахаются, как от зачумлённой, а лучшей подруге, которой, как сестре, всегда можно было рассказать о самом сокровенном, в данном случае ничего нельзя говорить. И сейчас, пока она приходит в себя, да и потом. Главное, чтобы она никогда ни о чём не узнала.

Сколько времени сидела она, погружённая в свои размышления, Марина не знала, но вот в коридоре послышались необычайно поспешные шаги возвращавшейся Зиночки. Марина срочно подвинула к себе конспект, и в ту же секунду в комнату вскочила Зиночка. Вид у неё был такой, как будто за ней гнались, при этом она странно улыбалась и смотрела на Марину заинтриговано.

– Что – воды нет? Или чайник украли? Ну, что ты смотришь на меня, как на новые ворота?

– Марин…

– Двадцать второй год уже Марина. Ну? Дальше?

– Там к тебе… приехали.

– Кто? – спокойно спросила Марина, но что-то внутри уже заработало. Она встала, быстро поправила волосы, поправила халат и отправилась вниз. Подходя к холлу на первом этаже, она почувствовала такое сильное волнение, что вынуждена была остановиться. Вот аккуратные клеточки для писем, горшки с цветами, ключи… Нет! Не может быть! Рядом с дежурной, нагнувшись над столом и что-то с улыбкой поясняя, стоял Володя! Чёрное пальто нараспашку, белый шарф, его голос, его тихий смех, когда-то кошмаром преследовавший её по ночам. Да и теперь ещё часто вспоминается с усмешкой или едким словцом на губах. Дежурная первой заметила Марину и сказала через чур громко, как говорят тугие на ухо:

– Ну, чего прячешься? Встречай своего жениха. Говорит, из самого Ленинграда прикатил.

Володя лихо обернулся, взглянул с улыбкой, но от Марины не ускользнула некоторая настороженность в его взгляде, словно он боялся быть не узнанным. Подумать только, еще мгновенье назад она бродила в тумане одинокая, всеми позабытая и преисполненная горькой жалости к себе. И вот…

– Володя! – произнесла она со слезами в голосе, силясь изобразить на лице улыбку. Но ничего не получалось. – Как ты вовремя!

Он туту же оказался рядом, взял за руки и, почувствовав её податливость, обнял крепко. Она заплакала, не в силах справиться со своими эмоциями.

– Ну, что ты, маленький, что ты? Не ждала? Соскучилась? Или ждала?

– Вот девки! – не утерпела дежурная. – И хлебом кормить не надо, дай только пореветь.

Стоило им повернуть на тёмную, как всегда, лестницу, как Володю словно прорвало. Куда делась его обычная сдержанность? Марине пришлось отбиваться от его поцелуев.

– Прекрати, слышишь… погоди же!.. Откуда ты взялся? Свалился, как снег на голову – ничего мне не сказал, не позвонил, не написал! Я что-то не понимаю. Погоди, говорю! Я вовсе не собираюсь поощрять такую самодеятельность. И ты даже не подумал, куда я тебя дену!

– А не надо меня никуда девать, – сказал Володя, отстраняясь. – У меня поезд через два часа.

– Что?! Какой поезд? – Марина подалась вперёд и непроизвольно схватила его за ворот пальто.

– Ну вот, уже и расправа! – рассмеялся Володя, легко поднимая её в воздух. – Ласточка моя! Я так по тебе скучал! Раньше думал, что все эти чрезмерности – достопримечательность девятнадцатого века. И вот – сам попался!

Определённо, этот человек имел над нею какую-то непонятную власть. С тех пор, как они расстались, не было, наверное, дня, чтобы Марина не вспоминала о нём, но за редким исключением мысли её о нём были спокойными, но совсем иное дело, когда он стоит рядом и смотрит так, как только он умеет смотреть, читая в её душе, точно в открытой книге. И невозможно скрыть от него ни своё волнение, ни радость, ни то, другое, что терзало её последние дни. От этого взгляда что-то точно плавилось у неё внутри, а от его прикосновений – не этих первых объятий, а от осторожных, почти случайных, – она просто теряла голову.

– Пойдём, – каким-то не своим голосом произнесла Марина, пытаясь вытащить его на свет. Володя нехотя повиновался.

За короткий период Марининого отсутствия Зина успела привести комнату в порядок. Сама она сидела за столом, чудесно причёсанная и что-то чертила. На звук открывшейся двери она медленно повернула голову. Марина не смогла сдержать улыбки.

– Зиночка, – проговорила она.

– Что? – спросила та, вдруг чего-то испугавшись.

– Зиночка, ну, как твой чайник?

– Чайник?.. Ой, совсем забыла. Вот тетеря! Я сейчас! – и она выпорхнула из комнаты, как на крыльях.

Марина склонилась над столом, убирая тетради и учебники. Володя отодвинул стул и сел рядом, заглядывая снизу ей в лицо. Марина взяла стопку тетрадей и шагнула с ними в сторону, но Володя удержал её.

– Что?

Он не сильно, но настойчиво притянул её к себе и уткнулся головой в складки халата. Марина пыталась спрашивать его о чём-то, но он ничего не отвечал и не шевелился. От этих немых объятий волнение овладело ею настолько, что она задрожала, тетради полетели из рук прямо на Володину голову и усыпали пол.

– За что? – спросил он, поднимая к ней лицо, но не выпуская из рук.

– За то! Я тебе ещё не простила твой самовольный…

– Прости меня, малыш, прости скорее! Тем более, что я не виноват. Вот! – из внутреннего кармана пиджака он извлёк какую-то открытку и протянул её Марине. Это было приглашение на свадьбу. Пока она пробегала глазами строки приглашения, Володя не спускал с неё пытливых глаз. Она побледнела и на миг словно забыла о нём. Затем спросила деловито:

– Когда ты это получил?

– Когда?… Да вот…

– Я сейчас, одну минуту, – и она стремительно вышла из комнаты.

Вернувшаяся с чайником Зиночка застала следующую картину: Марины нет, приехавший молодой человек (такой красавец!) сидит с грустным лицом, а на полу разбросаны тетради…

В течение вечера в доселе тихой комнате перебывала большая часть женского общежития и часть мужского: кому-то срочно понадобились ножницы (тушь, краска для волос), кто-то разыскивал свои пропавшие вещи или друзей, которые забрели «на огонёк» несколько раньше, третьи просто, без церемоний, пришли пить чай со своими чашками и продуктами. Марина, не имевшая никакого желания развлекать непрошеных гостей, забилась в угол и оттуда наблюдала, как выходят из положения Зина и Володя. Получалось у них неплохо. Володя – прирождённый оратор и юморист, привыкший быть в центре внимания, чувствовал себя как рыба в воде. С Зиночкой произошла чудесная перемена: обычно тихая и застенчивая, она вдруг обрела «второе дыхание», ловко распоряжалась за столом, порхала по комнате и почти непрерывно заливалась звонким смехом. Время от времени Володя тревожно посматривал на Марину, но та казалась совершенно спокойной и довольной своей ролью «затворницы».

Когда гости разошлись, и Зиночка тактично покинула комнату, Володя спросил безо всякого перехода, продолжая с того места, где они остановились:

– Ты что, не знала?

– Нет, и точно никто не знал. Тебе, наверное, самому первому послали… Ну, а предполагать, предполагала, конечно… Что-то они спешат.

– Ты огорчена?

– Нет, нет, ты не думай. Очень рада за Катю и за… него.

– Но?