С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

На второй день он познакомил Марину с мамой. Было так приятно наблюдать, как беседовали между собой две эти женщины. Они сразу нашли общий язык, так что Володя весь вечер был свободен, а они рассматривали фотографии, готовили ужин и даже спели романс.

На ранних снимках у Володи было серьёзное и не по-детски сосредоточенное выражение лица, хорошенький, маленький точно у девочки ротик, а тёмные глаза в пушистых ресницах смотрели куда-то мимо, в неведомое. Марина вслух обратила на это внимание.

– Да-да, – тут же подхватила мама. – Он уже ребёнком был серьёзным исследователем. Бывало, не успеешь подарить ему новую игрушку, он нет что б поиграть! Закроется у себя в комнате, а через некоторое время заглянешь – там одни винтики! А когда, – она доверительно понизила голос и склонилась к Марине поближе, – мне только принесли его в роддоме, я взяла его на руки, рассмотрела. Меня поразило тогда, что лицо новорожденного так напоминает лицо старичка, причём, с какими-то даже явными следами прошлой жизни… Я имею в виду, что, глядя на Володечку, я почему-то подумала: вот какой старичок-профессор!

– Мама! – протестующе грянуло из соседней комнаты.

– А вы занимайтесь своими делами, сударь, – произнесла она невозмутимо и подмигнула Марине. – Нечего к женским разговорам прислушиваться. У тебя – своё, у нас – своё. Это Володин отец. Он был старше почти на десять лет, пережил блокаду ещё ребёнком, здоровье подорвал… Он умер несколько лет назад.

Марина с интересом рассматривала фотографии человека, ушедшего в иной мир, отметив про себя, что Володя больше похож на маму.

На одной из фотографий вдруг мелькнула знакомая улыбка, и Марина невольно задержала страницу.

– А! Это Василий, друг Володи, с детства. Он сейчас в Москве… – не закончив, она пристально взглянула на Марину. – А вы знакомы?

– Да, немного, – ответила та, а про себя подумала: «Надо поосторожней с этой мамой. Она, похоже, как и её сын, читает мысли». Володя в соседней комнате навострил уши. – Учимся в одном институте, а теперь ещё тренируемся в одной секции.

– Какое интересное совпадение!.. Они раньше жили с нами по соседству на Московском, но потом им дали шикарную квартиру в центре ради дедушки Василия, Степана Андреевича. Он известный в научных кругах человек. Из-за него Василий и перевёлся в Москву, не захотел быть внуком профессора Резникова. Это официальная версия, а я так думаю: захотелось мальчику свободы, а дед его в строгости держал… пока мог. Мг, ну, ладно… А это Володя… А это они в цирке. Вася одно время цирком увлекался – и акробатикой, и жонглированием, ловкий такой парень. Даже по канату ходил. Потом они на лошадей переключились, всё на ипподром ездили. Я так переживала! Но уж лучше бы лошади, чем эти горы!

– Мама!

– А что, Мариночка, разве я не права? Знаете, как я за него переживаю. Ну, вы-то меня понимаете.

– Да что она понимает, мама, – не выдержал Володя, появляясь на пороге. Волосы у него были взлохмачены, а красная рубашка была застёгнута на одну-единственную пуговицу на животе. Марина невольно опустила глаза. Красота этого мужественного торса не могла оставить её равнодушной. Даже кончики пальцев зачесались, так ей захотелось вдруг рисовать! Скорее бы добраться до дома, до своих кистей и красок! – Она же сама по скалам бегает, как кошка, не догонишь!

Мама печально воззрилась на Марину, точно та была перед ней в чём-то виновата.

– И правда, ты говорил, да я совсем забыла, – она перевернула страницу. – Вот, опять Василий – с барышней! Таким его и помню – всегда с улыбкой до ушей, и всегда рядом очередная барышня. Володя, ты говорил, ты его встретил, как он – переменился?

– Я тебе потом расскажу, – произнёс Володя многозначительно, вновь возвращаясь к своим расчетам. Марина беспокойно заёрзала на диване. Что-то ей не хотелось, чтобы наступило это «потом». И что он расскажет маме? Неужели, всё? Похоже, что они были друг с другом достаточно откровенны. Марине не хотелось, чтобы эта милая обаятельная женщина знала о ней нечто неподобающее. Впрочем, какая разница? Скоро она уедет, а потом они вряд ли встретятся вновь. Хотя, кто знает?

Вечером, проводив Марину, Володя придирчиво расспрашивал маму: «Ну, как? Ну, что?» Мама ответила как всегда неожиданно, по-своему: улыбнувшись, она нежно погладила его лицо, попробовала привести в порядок непослушные кудри, а затем произнесла: «Я хочу, чтобы ты был счастлив, сынок!» Что на её языке означало безусловное «да».

Марину про маму он даже не спрашивал. Что толку? Мама – она и есть мама, её никем не заменишь. Но Марина сама сказала:

– Милая какая женщина!.. Я только одного не понимаю: как она, такая маленькая, родила такого богатыря?

Друзьям, несмотря на свои обещания, он её показывать пока не решался. Пусть, ещё успеется. Им было хорошо и легко вдвоём, как старым добрым приятелям. Они бродили по паркам и музеям, заходили в храмы, сидели в кафе и просто на скамейке где-нибудь на тихом зелёном бульваре. Два раза ездили купаться на залив, были в Петергофе. Дни пролетали незаметно.

Глава десятая. Поцелуй Амура

В тот день с утра шёл дождь, и, позавтракав дома вместе, они решили отправиться в Эрмитаж, затем где-нибудь пообедать, а вечером – в кино. Недолгое северное лето ещё только началось. Казалось, впереди ещё столько времени, сколько всего ещё можно успеть! Володе нравилось показывать Марине свои любимые места, здания, любимые картины. Он также ждал подходящего момента, чтобы свозить её в Александро-Невскую лавру к отцу Владиславу, но пока откладывал неизбежный разговор и саму встречу. И если что-то иногда и тревожило Володю, так это то, что пока всё идёт слишком уж хорошо. Если доверять письмам Василия и собственным наблюдениям, то у Марины так просто не бывает.

В Эрмитаже в этот день и в этот час народу было не особенно много. Они не спеша бродила по залам. Иногда брались за руки и рассматривали одну какую-нибудь картину, делясь впечатлениями, иногда расходились в разные стороны и искали каждый своё, потом вновь сходились, показывая что-то друг другу. Вдвоём было интереснее: Марина, как выяснилось, хорошо разбиралась в мифологических сюжетах, Володя же просвещал её в тех случаях, когда в основу произведения был положен сюжет из Библии. В одном из залов Марина поманила его к себе и, указав на огромную картину, висевшую в простенке, сказала:

– Смотри, как он похож на тебя! Просто рисунок с натуры – и кудри, и усы! Не хватает только костюма и соответствующего выражения лица!

Это была картина Сурбарана «Святой Лаврентий». Марина внимательно прочитала текст под картиной: «Святой Лаврентий» (1636) – одно из выдающихся произведений времени расцвета творчества Сурбарана. Святой (который, согласно легенде, был одним из первых дьяконов церкви в Риме и был казнён при императоре Диоклетиане) изображён с решёткой, на которой он был сожжён. Голова Лаврентия – реалистически исполненный портрет кого-то из неизвестных нам современников художника. Лицо полно суровой мужественности, во всём облике передано душевное переживание человека, идущего на смерть. Однако волнение сдержано и выражено лишь скупым жестом руки, приложенной к груди. С большим мастерством переданы тяжёлые ткани, золотое шитьё, свет и тень в глубоких складках одежды, серебристый простор неба». Прочитав это, Марина долгим изучающим взглядом безмолвно воззрилась на Володю, точно видела его впервые и будто то, что она только что прочитала, имело непосредственное отношение к нему. В те минуты, глядя на страдальческий лик святого, Володя и думать не думал, что изображение окажется пророческим.

Уже изрядно уставшие от блуждания по залам и переходам, а также от избытка впечатлений, они вошли в очередную галерею, где были выставлены произведения известного итальянского скульптора Антонио Кановы. Здесь было светло от белого мрамора скульптур, прохладно и пустынно. Володя, немного утомлённый, присел на диванчик у стены и рассеянным взглядом скользил по скульптурам, а Марина куда-то исчезла. Нигде не было заметно никакого движения. Заинтересованный, Володя встал, окинул взглядом галерею. Куда же она подевалась? Создавалось впечатление, что он остался один. Володя вышел на середину, где размещались скульптуры, и тут увидел её. Застыв на месте с совершенно счастливым выражением на лице, чуть приоткрыв рот, она созерцала композицию Кановы «Поцелуй Амура». Она вся ушла в это созерцание. Казалось, она даже не дышит. Внезапно озорная мысль пришла ему в голову. Тихо, на цыпочках он подкрался к ней сзади и легко обхватил одной рукой, повторив в точности откровенный жест Амура с той только разницей, что рука его застыла в воздухе, не касаясь Марины. Того, что произошло дальше, Володя не ожидал. Он просто не был готов к тому, что произведение искусства может подобным образом воздействовать на человека. Точно в каком-то трансе она мягко откинула голову ему на плечо, глаза её закрылись, а полуоткрытые губы так явно просили поцелуя, что у Володи просто не оставалось выхода… Его поразила сила страсти, таящаяся в этом маленьком и хрупком на вид теле. Его обожгло и закружило в таком водовороте эмоций, где не было места ни мыслям, ни сомнениям. Это был их первый поцелуй. Он длился вечность. Когда оба очнулись, переводя дыхание, точно вынырнули из глубины, вокруг стояли люди, японцы, и смотрели на них во все свои раскосые глаза, точно приняли их за экспонаты музея. Володя первый пришел в себя, рванул её за руку, и они быстро покинули опасную территорию, сопровождаемые доброжелательным лопотанием и деликатным смехом.

Весь этот день до вечера она не давала ему говорить. Стоило ему открыть рот с намерением произнести слово – ведь надо же что-то сказать, думалось ему, – как она тут же зажимала ему рот своей рукой или прикладывала к губам палец, и он целовал её руку. К другим поцелуям она его больше не призывала, и Володя пытался убедить себя, что оно и к лучшему. Стоило ему только на миг позволить себе погрузиться в воспоминания о сладкой буре, поднятой в нём поцелуем, как его начинало подташнивать от желания. Не-ет, так дело не пойдёт. С этим надо научиться как-то справляться.

Проводив её домой, остаток вечера он провёл в спортивном зале и бассейне.

А на следующий день, когда Володя прилетел к ней довольный и свеженький, как огурчик, Марина уже сидела на чемоданах, то бишь на рюкзаке. Оказывается, вечером она тоже не теряла времени даром – успела съездить на вокзал и купить билет.

– Не честно! – это были первые слова, которые ему позволено было произнести после вчерашнего. – Надо было хотя бы предупредить меня!

Она посмотрела на него серьёзно и этак прохладно, точно это не она вчера спровоци… так, стоп! У Володи моментально сжалось сердце, как от дурного предчувствия.

– Ты как-то поглупел за последнее время.

Это было похоже на ледяной душ среди знойного дня. Да, с тобой не соскучишься! Но он отозвался беззлобно и ничуть не обидевшись:

– Я просто влюбился. Ну, почему надо сразу удирать? Вообще удирать, и именно так сразу?

– Потому что!..

– Весомый аргумент!

– Мне надо подумать! И это вовсе не сразу. Сразу было бы вчера.

Это было резонно. Как он об этом не подумал: она могла сбежать ещё вчера! Уф! Он вздохнул – и покорился, хотя ему за эти дни не раз приходило в голову, что перерыва можно было бы и не делать. Это она ещё ничего не знает, а у него уже всё решено.

– Я буду звонить. И писать, – она молчала. И приезжать, – добавил он веско, точно поставив жирную точку.

– У нас мало времени до отхода поезда, – сказала она. – Надеюсь, ты меня проводишь?

На вокзале, стоя на перроне рядом со своим вагоном, она только пожала ему руку, взглядом сказав решительное «нет» всяким попыткам сближения. Это немое «нет» было в самом деле столь решительным, что он со вздохом покорился. И лишь невольно взглянув на прощание на её детские, припухшие, такие желанные губы, почувствовал болезненный укол в сердце и понял вдруг: она уезжает, вся, целиком, хоть бы что-нибудь оставила! Самая большая вольность, которую он всё-таки позволил себе на прощание, несмотря на её грозный вид нахохлившегося воробья, была та, что он быстро провёл рукой по её немного отросшим за месяц волосам и попросил: «Пожалуйста, не стриги их!» Она взглянула несколько удивлённо и скрылась в вагоне.

Проводив Марину, Володя почувствовал невыносимую пустоту. Хотелось всё бросить и помчаться в Москву следующим же поездом, но он тут же крепко притормозил сам себя. Нет, он кое-что уже успел понять в её натуре, и такой шаг – это явный проигрыш. Именно таким образом можно скорее всего её потерять… Придётся подождать, сударь. Чего? Указаний судьбы.

Он поехал в свою квартиру – быть там, дышать тем же воздухом, пройтись по комнатам, ещё хранящим следы её присутствия… Следы… А, может быть, всё-таки что-то оставила?

Открыв квартиру, Володя почувствовал себя Шерлоком Холмсом, напавшим на след преступников. Что-то должно быть, но что – и где?..

Оставила! Конечно же, оставила! Он нашёл это только вечером, под подушкой: это был быстрый и гениальный набросок, выполненный точно единой линией и на едином дыхании – Психея в объятиях Амура! И подпись: «Я буду скучать».

Это называется: «Спокойной ночи, милый!» С ума можно сойти!

Его всегда спокойный аналитический ум пробуксовывал, не в силах справиться с проблемой. Впервые в жизни он влюбился по самые уши, и был этому несказанно рад, да, но что же теперь делать?

– Пора тебе жениться, сынок, – сказала мама, увидев его на следующий день. – Долго ты так не протянешь.

«Эх, ты, а ещё собирался быть монахом!» – укорял он сам себя, вступая под прохладные своды старинного храма.

Шла вечерняя служба. Володя стоял в стороне, перед иконой Спаса Нерукотворного, и ясный, всё понимающий взгляд Христа говорил ему о том, что торопиться не стоит, что всему в жизни есть своё время.