С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– Когда и как ты успел помириться с Василем? – тут же выпалила она. Володя сразу посерьёзнел.

– Не очень-то бы мне хотелось говорить об этом сейчас, ну, ладно… Дело в том, что мы и не ссорились.

Марина уставилась на его в немом изумлении.

– Да-да, именно так. Когда-то давно, когда мы оба ещё были в романтическом возрасте, мы, под влиянием одного фильма, дали друг другу клятву, что никто и ничто никогда не сможет встать между нами и разрушить нашу дружбу и верность друг другу, никто и ничто, тем более… женская любовь, – он быстро взглянул на Марину, как бы желая удостовериться, какое впечатление производят на неё эти слова. – Мы даже, как в том фильме, разрезали друг другу руки и скрепили нашу клятву кровью… Так что – это было всего лишь испытание на верность нашей клятве. Он его выдержал. И, похоже, вознаграждён судьбой за это… Во всяком случае, мне показалось, что он счастлив. А тебе?

– И что это был за фильм?

– Не помню. Хочешь спать?.. Кстати, однажды мы уже провели ночь вдвоём.

Я думаю – стоит или не стоит, но – придётся сказать, иначе без этого картина получается неполной и искажённой. Должен покаяться, я пропустил кое-что… Придётся восстановить. Я говорил, что не знаю, как встретились после лета Юра и Марина, но то, что они виделись ещё до свадьбы, где все мы чуть не впервые собрались все вместе после лета, то это несомненно. Раз уж я взялся строить догадки и делать выводы, то для себя я отмечу: впечатление было такое, что они договорились забыть прошлое и остаться друзьями. Теперь ещё: когда мы узнали о свадьбе Резникова и Кати, все немного удивились, только Юрка ходил очень довольный и посмеивался. Раз (это было буквально за несколько дней до описываемых событий) мы шли с ним вдвоём, и он вдруг, глядя на меня проницательно-смеющимися глазами, спросил: «Так, значит, с Рзниковым у неё ничего не вышло? Да, не повезло, прыткий попался мальчик!»

– У кого? – спросил я ошарашено.

Юрка рассмеялся – он был в прекрасном расположении духа – и пояснил:

– Плохой из тебя актёр, Серёга! Ну, разумеется, я говорю о ней, о Маринке!

Я понял, что он ничего не знает, что никакие сплетни и слухи до него ещё не дошли – это меня и обрадовало, и озадачило. Если ещё никто не счёл своим долгом оповестить его в подробностях обо всём происшедшем, то как же он догадался? Короче, я смотрел на него вытаращенными глазами и не знал, как и что отвечать. Юрка был вполне доволен произведённым эффектом и, не переставая посмеиваться, снисходительно объяснил мне:

– Эх, вы, салажата! Я его сразу раскусил, как только он у нас появился – и в том смысле, что не пропустит, и в том смысле, что долго не задержится. А что касается её… Что касается её, – тут он на время перестал смеяться и как-то притих, – я первый догадался, уж кто-кто, а я кое-что успел в ней понять. Если хочешь знать, – тут он повернулся ко мне и расхохотался окончательно, – это была моя месть! Но такого шикарного финала не ожидал даже я – взять и жениться на лучшей подруге! Ха-ха-ха!

Не успел я и рта раскрыть, а он тут же перевёл разговор на другое и сделался таким серьёзным, что я принужден был слушать и помалкивать. Вот так он всегда, это любимая Юркина манера, сохранившаяся и поныне: огорошить человека и оставить его барахтаться в темноте, с усмешкой наблюдая, как он будет выкарабкиваться. Знаете, когда вас ставят в такие условия, вся ваша мыслительная работа видна невооружённым глазом и – если есть желание – тут-то и бери вас голыми руками. Именно этого он подобной тактикой и добивался. Я действительно едва слушал его и всё соображал… Во-первых, пусть не заливает, кое-что он всё-таки знает, но как-то неполно и неверно, рассказал кто-то далёкий от неё и не посвящённый во все эти тайны мадридского двора. Вопрос: кто? А может, он знает всё, да скрывает? Расспрашивать теперь – боже упаси. Я перед ним сейчас безоружен, а он именно и добивается, что бы я сплоховал.

Так я думал тогда.

Потом – не совсем предвидено для нас – возник Володя. Для нас… но надо было видеть Юрку! В начале, ещё при свете дня, он был спокойный и весёлый, и казалось, что появление Володи для него настолько не неожиданность, что я подумал: «Ах ты хитрец! Сам всё знаешь, ещё и от меня хотел что-то выведать». Он даже ни разу (то есть так, чтобы я заметил, а мы сидели рядом) не посмотрел на него чуть более пристально, как смотрят на впервые встреченного человека, чьё присутствие вполне ощутимо. Однако несколько времени спустя от начала торжества всё переменилось. Я не наблюдал постепенного превращения и поэтому был весьма удивлён, когда в перерыве между танцами, во время очередного тоста, взглянул на Юрку: весёлости как ни бывало, лицо потемнело, тяжёлая, выдвинувшаяся вперёд (как обычно, когда он бывал зол) нижняя челюсть придавала лицу что-то зловещее. Сначала я подумал, что он просто перебрал лишку, потому что Юрка из тех людей, которые пьют, не пьянея, но делаются злыми и агрессивными. Впрочем, в ту минуту это было достаточно мимолётное впечатление, и я, скорее всего, вообще забыл бы о нём. Тем более ввиду случившегося с Маринкой, но в том-то и дело. Когда Володя вывел Марину на лестницу, в числе лиц, оказавшихся там, был и Юрка. Я хотел избежать одной неприятной сцены, но… передумал.

В темноте шевелились какие-то тени. Володя слышал тревожное перешёптывание, но в смысл не вникал – он только старался успокоить рыдающую Марину. Она вьюном вилась у него в руках, вздрагивала, вырывалась, так что ему стоило усилий её удержать. Володя старался собрать свою волю и мысли, чтобы успокоить её, но он сам был подавлен происшедшим и никак не мог сосредоточиться. Да ещё эти люди вокруг, которые мешали действовать более решительно. В это время к нему подошёл Олег Пирогов и протянул ключи.

– Бери и веди её ко мне, тут совсем рядом.

– Но я не знаю адреса!

– А я знаю, – сказал вдруг оказавшийся рядом Пирогов-младший и мгновенно выхватил у Олега ключи. – Я сам отведу.

– Правильно, – невозмутимо согласился Олег, как будто не замечая взвинченного состояния брата. – Отведёшь и сразу вернёшься – будем песни петь.

Юра криво усмехнулся и обернулся к Марине.

– Пошли, Марин, – шепнул он, склоняясь к ней и обнимая за плечи. Его пальцы крепко сжали их, как когти хищной птицы свою добычу.

Володя внимательно посмотрел на Юру и молча протянул руку ладонью вверх.

– Тебе чего, парень? – нагло спросил Юра, и в глазах его загорелись злые огоньки. В эту минуту он был похож на волка.

– Дай ключи.

Они стояли друг напротив друга – оба одинаково рослые, одинаково крепкие, и оба одинаково несогласные уступить. Володя глядел ему прямо в глаза, но чувствовал очень сильное, почти физически ощутимое сопротивление.

– Дай ключи, – повторил он медленно, спокойно, но несколько необычным голосом. Юрка сжал губы, засопел и медленно поднял руку. Никто не понял, хотел ли он действительно отдать ключи или размахнуться, во всяком случае, всё это плохо закончилось бы, если б рядом не оказались Сергей и Олег. Юрка не стал сопротивляться – отдал ключи и позволил увести себя в зал.

Ничего чрезвычайного, таким образом, не вышло, но от смеси всех этих происшествий у меня (да и не только у меня, наверное) остался какой-то пакостный осадок.

Катя и Василий в это время танцевали, так что хотя бы им удалось избежать самого неприятного.

Не знаю, в результате ли последнего обстоятельства или потому, что всё у них уже определилось, или ещё по каким-то иным мотивам, но только Володя, прежде чем уехать, нашёл Маринке квартиру в Менделеево – небольшом посёлке совсем рядом с Зеленоградом, где жили не то какие-то дальние родственники, не то близкие друзья, которые как раз в это время уехали за границу на несколько месяцев. Маринка придерживалась той версии, что Володя решил спрятать её ото всех, и главное – от Юрки. Но Сам Володя в тот его первый неожиданный приезд к нам, когда мы так близко сошлись и, по сути, впервые по- настоящему узнали друг друга, объяснил мне иначе:

– Я заметил в ней перемену… Она ведь вообще очень эмоциональная. Я словно предчувствовал, что будет срыв, хотя, честно говоря, не ожидал такой истерики. Я понял, что у неё сильно расстроены нервы. Шумная и ненормальная обстановка общежития ей не подходила. Надо было дать ей возможность побыть одной, подумать, отдохнуть, успокоится, набраться сил. Не знаю, правда, если б я заранее не знал, что у меня есть определённое место для неё, то всё было бы гораздо сложнее…

Возможно, так оно и было. Маринка действительно переменилась, я уже писал, да и не хочу я оспаривать мнение специалиста, ведь после того трагического памирского лета Володя переменил профиль – в горы, ни как спортсмен, ни как спортивный врач – он больше не ходил никогда, и теперь работает в клинике – что-то вроде реабилитационного центра для людей с различными психическими проблемами, полученными в результате кризисных жизненных ситуаций.

Я не стану много об этом писать, но память – хочешь-не хочешь – возвращает меня к Юрке. Помню, сам он, когда его спрашивали о чем-то, о чём он либо не хотел, либо не мог сказать, на вопрос: «Какое твоё отношение…», отвечал: «О-о, различное…» Если б меня спросили о моём отношении к Юрке, я бы применил ту же формулу – точнее не скажешь. Я нисколько не одобрял всё, что делалось им в то время, но мы продолжали дружить. Не помню, кажется, своего неодобрения я ему даже не высказывал. Возможно, я недостаточно принципиальный или слишком пристрастный? Пашка, тот с Юркой вовсе раздружился после того, как произошёл раскол. Вот именно – раскол. После славного лета для нашей секции наступили тяжёлые времена. Тогда всё валили на Юрку. Теперь, вспоминая и анализируя всё вкупе, я могу назвать три причины. Первая – это Миша. Нечего и говорить о том, что наши учебники недооценивают роль личности в истории. Все мы в значительной степени питались его неугомонной энергией, которая вся без остатка тратилась на нас – до той осени. Осенью у него появилась Наташа. У Наташи была трёхлетняя Леночка. А Мишина мама, которую он очень трогательно любил и с которой прожил много-много лет в двухкомнатной квартире, ни в какую не захотела признать невестку, тем более, что та была старше Миши несколькими годами. Короче, нашего Старшого донимали мелкие хозяйственные (под этим подразумеваю обмен квартиры – кто испытал, тот поймёт) и неразрешимые нравственные проблемы, так что он немного выпустил нас из виду. Вторая причина прямиком уходит в лето. Может быть, мы как-нибудь и справились бы без Миши, у нас был сильный актив – я, Паша, братья Пироговы, Маринка, но именно эти связи частью ослабли, частью были порваны. Так что выдвижение Юрки на авансцену в чём-то было просто следствием и только в-третьих причиной. Хотя, принимая во внимание его натуру, можно сказать, что он как раз ждал момента. Когда секция уже практически перестала существовать как единое целое, и слабосильное большинство признало Юрку своим лидером, он открыто выступил и заявил о том, что, якобы уступая давлению масс, согласен принять на себя руководство. Все наши разрядники, все до единого, были против. Так раскол оформился: «старики» тренировались в прежние дни, а в остальные дни Юрка тренировал своих «дочек». Да, так он их называл – «дочками», потому что все новички, сбежавшиеся в его «секцию», были в основном незрелыми лицами женского пола. Надо отдать ему должное: он долго и упорно возился с ними, обучая по своей системе. Тем же, которые вначале так помогли ему, он практически ничего дать не мог, да и нагрузки он давал гораздо меньшие, чем Миша. Просуществовало это его предприятие около года, но до тех пор он всерьёз считал себя конкурентом и очень много навредил нам. Хотя, справедливости ради, надо заметить, что в чём-то он нам даже помог: все случайные люди отсеялись, те же, для которых наша секция стала чем-то большим, чем просто местом тренировок, в конце концов вернулись. Неприятности не вечны: со временем наладилось и у Миши, и он опять занялся нами всерьёз, но это было уже весной.

Я опять слишком забежал вперёд. Но что поделаешь? За весь тот период до весны мы виделись с Мариной не так часто. Она сама дала мне свой Менделеевский адрес, и я изредка наезжал. Ещё реже мы виделись в институте. Считанные разы (два-три раза от силы) она бывала у нас в общежитии. Однажды это произошло при Юрке. Обычно он редко бывал на месте, он и в этот раз куда-то собирался, когда раздался быстрый стук, и она показалась на пороге. Встреча была недолгой и торопливой. Маринка даже отказалась раздеться и присесть – она так и простояла у окна, лицом к стеклу, быстро и сбивчиво говоря о каких-то незначительных вещах. Юрка сел на стул и со спокойной улыбкой её слушал. Он, казалось, был невозмутим. Марина же, напротив, удивила меня: она была взволнована, часто умолкала, а потом неожиданно ушла, так и не объяснив толком, зачем приходила. После, правда, выяснилось, что ей очень нужно было со мной поговорить, но при Юрке она не хотела. Не хотела она также и звать меня к себе в его присутствии.

Марина была таким человеком, что всякое неожиданное происшествие наводило на неё панику, и ей тотчас же надо было с кем-то поделиться, спросить совета. Впоследствии я очень оценил, что в тот момент она прибежала именно ко мне. Но по прошествии времени, когда она успокаивалась и на что-то решалась, она уже не считала нужным сказать хоть слово, хотя бы поставить в известность. Так и случилось, что о её решении уехать я узнал чуть ли не в последнюю очередь. Сказалась и происшедшая в ней перемена: исчезла её открытость, беспечность – почти детская, и её распахнутость. Наверное, мы становимся взрослыми по мере накопления «грехов». Уже значительно позже, когда чувство вины притупилось, в ней бывали проблески прежнего. И только с Володей, насколько мне позволяют судить наши поздние нечастые встречи, она оставалась такой, как была.

Ещё – и это сыграло роковую роль в её жизни: Марина обладала природным даром убеждать, была человеком, никогда не отваживающимся на поступки. Она скорее была человеком, предотвращающим поступки – свои и чужие. Это же касается и последней стадии её отношений с Юркой.

Некоторое время я, признаться, считала, что со времени переселения Марины в Менделеево они прекратились сами собой. Но мне пришлось убедиться, что они просто перешли в иную, скрытую фазу. Маринка ведь всегда пыталась меня убедить, что никогда не относилась к нему всерьёз, и я ей верил.

Когда она, пробыв у нас всего несколько минут, собралась уходить, я поднялся её проводить. В лице у неё промелькнула радость, но когда мы вышли на лестницу, она сникла. Что заставило её промолчать? Ведь теперь она могла говорить, не опасаясь. Я не берусь судить о её мотивах, но всё ж таки уверен: у Юрки был ещё шанс, он это чувствовал. Когда мы спустились вниз, она сказала мне только: «Володя приезжал». И ничего больше.

Я, не торопясь, вернулся в комнату. Дверь была приоткрыта, и я увидел Юрку: он стоял у окна и мял в руках забытые Маринкой рукавички. Мне и так отчего-то было грустно, и его убитый вид меня растрогал. Я даже задержался на пороге, но он заметил меня… Это всё, что я видел и знаю. Я не расспрашивал Юрку хотя бы потому, что после Катиного дня рождения, который одновременно превратился в Маринкины проводы, они больше не виделись. Никогда.

Именно в этот период я стал своим человеком у Резниковых. Они жили тогда в Солнечногорске у Катиных родителей и имели перспективу получить квартиру в Зеленограде, так как Василия (он, как и я, оканчивал последний курс) собирались оставить в институте при кафедре. Катя не училась, взяла академку, сидела дома и поправлялась после своей болезни. Она стала очень меня привечать, приглашать в гости и всячески высказывать мне своё особое расположение. Я думаю, потому, что я виделся с Маринкой. Сама она в то время с Катей общалась только по телефону, и призналась мне как-то, что не может быть с ней по-прежнему, и уверяла, что не из-за каких-то других мотивов, а только из-за того, что Катя – не та.

Глава шестая. Решение

Наступила зима. Стоял один из тех морозных и солнечных дней, когда особенно легко дышится, и так радостно бродить по заснеженным улицам – свежо и весело.

В студенческом городке и время, и жизнь идут по-особому. Тут царит молодость. Из окон льётся разноголосая музыка. Из автобусов вываливаются целыми пачками весёлые разговорчивые компании. Повсюду слышен смех, приветственные восклицания, шутки, неповторимый студенческий сленг. Все спешат, бегут, дурачатся, вертится стремительный круговорот.

Марина всегда так любила этот город и его весёлый ритм, но сегодня она не чувствовала никакой весёлости. Неторопливо шла она по знакомым улицам на свою остановку и смотрела по сторонам с видом случайного прохожего. Казалось: всё это кипение жизни больше не имеет к ней никакого отношения. Всё это какое-то ненастоящее, как декорации в театральной пьесе. Не более чем воспоминание. И чем радостнее было каждое из них, тем грустнее ей становилось, хотя лёгкая улыбка иногда и трогала её губы. Скоро всё это придётся оставить. Зима, новый год, там экзамены и после… Привыкшая проводить вечернее время в компании друзей, Марина чувствовала себя очень одиноко, хотя это одиночество сейчас воспринималось как благо. Ей надо было подумать, очень-очень хорошо подумать, хотя она и понимала, что в принятии окончательного решения главная роль принадлежит отнюдь ни её умозаключениям…

Может даже и лучше, что не удалось встретиться и поговорить с Серёжей. Ну, что он может посоветовать? Конечно, всеми силами начнёт отговаривать, просить остаться, а это невозможно, просто невозможно. Она так измучалась! Вот и сейчас каждый чуть более пристальный взгляд, любая отдалённо напоминающая его фигура заставляют её вздрагивать, вжимать голову в плечи и переходить на другую сторону. Быть в институте – мучение; как ни в чём ни бывало говорить с Катей по телефону – мучение; встречаться с прежними друзьями, которые что-то знают об этой истории – невыносимо. Не говоря уже о страхе столкнуться с ним самим, вечном страхе, который преследует её навязчивым кошмаром, как только она покидает стены своей квартиры. Даже Володя будет постоянно напоминать о нём, пока она здесь.

Воспоминание о Володе заставило её вздохнуть более протяжно, и сразу же улыбка появилась на губах. «Ну, и нытик же я! Чего я всё время ною?! Это было чудесно!»

Он приехал вечером, совсем неожиданно. Похоже, ему просто нравится заставать её врасплох! И сам он был таким ласковым, таким соскучившимся, только в глазах в первые минуты проглядывала тревога. Он точно ощупывал её взглядом – как врач пациента: ну, как она? Ну, что? Он не спрашивал об этом словами, а от его взгляда – это она уже знала – так трудно было что-либо скрыть. Но неожиданность его приезда очень помогла ей – Марина была в самом деле рада, так что ничего не надо было прятать, и вскоре он успокоился. Поужинали, обмениваясь малозначащими новостями, а потом он спросил то, о чём не спрашивал никогда: «Можно, я останусь?» Марина почувствовала, как вся кровь прилила к лицу, и она замерла, где была, не в силах произнести ни звука. Внимательно наблюдавший за ней Володя тихо рассмеялся, подошёл, взял её голову в ладони, стараясь поймать её взгляд, который она непроизвольно от него прятала. Он всегда был – сама сдержанность, сама безупречность, чем удивлял её до глубины души. Иногда она даже сердилась на него за это, хотя и стыдилась признаться себе самой, чем именно она недовольна. И вдруг…

– Нет, это не то, что ты подумала, – спокойно сказал он. – Нам просто надо очень серьёзно поговорить. Мне нужно много времени, но ночи, я думаю, хватит…

Она снова начала дышать. «Вот хитрец! А зачем было заставлять меня думать так? Ты точно меня проверяешь!»

Потом, пока Марина убирала на кухне, Володя пошёл в ванну. Закончив свои дела, она выключила на кухне свет, вернулась в комнату, села на диван и попыталась читать. Из ванной отчётливо слышался плеск воды, и Марина снова почувствовала непривычное волнение. Глупо было пробовать читать в таких условиях, но она крепко держалась за книгу, как за спасительный круг.