С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

Щелкнула защёлка, и Володя выступил из темноты коридора голый по пояс, с накинутым на плечи махровым полотенцем и крестом на шее. «Какой торс!» В ней тут же проснулся художник, и она рассматривала его совершенно бесцеремонно, как модель, стараясь запечатлеть в памяти эти мягкие переходы света и тени, которые помогают на плоском холсте создать живое, объемное изображение.

Глядя в её глаза сверху вниз, Володя думал о том, как всё удивительно переплетается в этой жизни – её отношения с Юрой, затем Василий с его «роковой страстью» – и все они останутся ни с чем, потому что где-то там, наверху, решили, что эта женщина будет принадлежать ему. Не надо волноваться, тем более, не стоит спешить – всему своё время, ты будешь моей, знаешь ли ты об этом? И я, подумать только, – вечно погружённый в свои планы и расчёты, – родился и жил, и сам не знал, что всё это принадлежит тебе. Ты готова меня принять?

Он тем временем приблизился и склонился к ней с каким-то загадочным выражением на лице. Его серебряный крестик оказался прямо у неё перед глазами. Цепочку Марина видела у него на шее и раньше, да, кажется, она всегда была, а вот крестик… Володя притих, ожидая вопроса, готовый встретить недоумение, отразить неприятие. Внутренне он приготовился к трудной битве, от исхода которой будет зависеть многое, если не всё, и вдруг услышал:

– Я тоже такой хочу!

Она произнесла это просительно, как ребёнок.

– Маринка! – выдохнул он и, не рассчитав своих сил, как это не раз случалось с ним в последнее время, так сжал её в объятиях, что она закричала:

– У-уу! Тише ты! Все кости от тебя болят!

– Ну, извини, извини… Значит, ты не будешь против?

– Против чего? – не совсем уверенно произнесла она.

– Если мы обвенчаемся?

Ага, вот оно что… Теперь она начала, кажется, кое-что понимать. Её долгое задумчивое молчание насторожило Володю. Он боялся задавать вопросы, уже немного зная её непредсказуемый взрывной характер, и покорно ждал, она же, как-то странно посматривая на него, спросила:

– Это потому ты не… ты так… – она явно затруднялась закончить, хотя мысль её была предельно ясна для Володи. Он только смотрел, и под его взглядом она покраснела, как маков цвет. Он усмехнулся и, на этот раз осторожно, прижал её к своей обнажённой груди.

– Да, поэтому. Только после венчания мы будем с тобой по-настоящему муж и жена. Я не хочу спешить. Я уже поспешил в жизни однажды… Я тебе об этом не говорил, но я не совсем чист перед тобой.

– Да, я знаю.

– Знаешь?

– Да. Света?

– Света… Тебе кто-то сказал?

– Родик мне всё рассказал, ещё в лагере.

Володя поморщился, как от зубной боли. Ей стало неловко и жаль его.

– Тебе не обязательно надо было…

– Нет, обязательно, – твёрдо произнёс он. – Я хотел, чтобы всё чисто было у нас. Я хочу начать с чистого листа. Erare humanum est, как говорится. Ты меня прости, что я не дождался тебя, ладно?

«Как можно не любить тебя? – подумала она, глядя в это прекрасное открытое лицо. – Это свыше человеческих сил, свыше моих сил. Ты всё время меня удивляешь».

Это была именно та самая особая минута близости, которой он ждал, ради которой остался – ему предстояло удивить её ещё больше. Он решился.

– Марина, я скоро уеду, далеко и надолго…

Он и раньше уже несколько раз вскользь говорил ей, что для его научной работы нужен длительный эксперимент в особых погодных условиях, но Марине всё это рисовалось в каком-то необозримом будущем, и вдруг оказывается, что ехать нужно теперь, через месяц, и самое малое – на год.

– Год? Целый год? – Марине показалось, что она ослышалась. – Да ты с ума сошёл?!

– Нет, – улыбнулся Володя, едва скрывая радость, вызванную её волнением. – Но этот исход не так уж невероятен. Я без тебя…

– «Без тебя! Без тебя!» – гневно передразнила Марина. – Да я никуда тебя не отпущу! – она обхватила его за шею двумя руками, точно опасаясь, что он исчезнет сию же минуту. – Никуда тебя не отпущу, слышишь?!

– Слышу! Но что же нам делать, родная моя?! Для меня это очень важно!

– А я? Прекрасно! Тогда я поеду с тобой!

Володя с трудом перевёл дыхание, и склонил свою большую голову к её коленям.

– Я боялся, что ты никогда не согласишься, – прошептал он едва слышно. – В юности я собирался стать монахом. У меня в юности был наставник в Александро-Невской лавре, отец Георгий. Теперь тоже есть – отец Владислав, я вас познакомлю. Он – ученик отца Георгия. Так вот, я сказал о своём намерении, и он… умный был старик, царствие ему Небесное. Может, что-то и открылось ему, а может просто сказался большой опыт в духовных вопросах. Увидел моё горячее, молодое нетерпение и не стал меня отговаривать, сказал: да, монах – это хорошо. Иди. Только сначала закончи учёбу. Мне оставалось тогда два года. О, каких-то два года – и в монастырь! Я ушёл, окрылённый. Вот тут-то меня и подстерегло. Я встретил Свету. Со мной это случилось первый раз, что существо женского пола произвело на меня столь сильное впечатление. Она это прекрасно заметила. Я тогда ничего не понял, просто решил всячески избегать встреч, и только позже я разобрался, в чём тут дело: я был молодой, неопытный юноша, я хорошо знал всё в теории, даже слишком хорошо, в силу своей профессии, но до этой встречи я имел дело с такими же молодыми и неопытными девчонками: охи-вздохи, песенки, взгляды, рукопожатия, а Света – была женщиной, причём, как выяснилось, довольно опытной, и Родик-то был не первый, а я тем более. Она играла со мной, как кошка с мышонком, и все мои тайные ухищрения были шиты для неё белыми нитками… Я очень быстро повзрослел, как будто весь её богатый опыт передался мне. Первым моим побуждением всё же было жениться на ней. Я наивно считал, что, как честный человек, я просто обязан это сделать. И стоило ей чуть-чуть подыграть мне, так бы оно и было. Но она этого не сделала, и за это я ей искренне благодарен по сей день. Видимо, замужество и не входило в её планы с самого начала, но вот то, что я так быстро вырвался из сетей, задело её за живое. Такого самовольного срыва у неё ещё не случалось. Я сослался на то, что у меня срочная исследовательская работа, и уехал с двумя друзьями. Она тщетно искала, куда. А когда я вернулся, я был уже свободен. Я твёрдо решил держать её на расстоянии, хотя это было и нелегко, тем более, что она поставила себе цель прямо противоположную. Это была интересная партия, и кто знает, на чьей бы стороне была победа, если бы… если бы я не встретил тебя, – закончил он, заключая её в объятия. Но Марина не отвечала. Она, казалось, размышляла о чём-то. Володя бережно целовал её руки и волосы, не мешая этим размышлениям, в надежде узнать, чем они закончатся. И он не ошибся.

– Лучше бы ты мне не говорил, – сказала она серьёзно.

– О Свете? Ты ревнуешь?

– Нет, не о Свете, а о том, что ты хотел стать монахом. Я теперь себя чувствую очень неловко, как будто я забрала тебя… – она подняла глаза к потолку и шепнула: – у Него.

Володю всегда до глубины души трогала эта её манера говорить о Боге: шёпотом и как-нибудь иносказательно.

– Нет! Не думай так! Просто то было мальчишество. Если б я был более умён, то такое лёгкое согласие моего наставника должно было бы меня насторожить. Нет, он просто знал, что это не мой путь и что со временем я сам пойму это. Жизнь всё расставила по своим местам и очень быстро. То, что должно случиться, всегда случается. Запомни, Ему, – и Володя по её примеру поднял глаза к потолку, – ничто и никто помешать не в силах, так что ты можешь быть совершенно спокойна на этот счёт.

Они проговорили почти всю ночь. Им было хорошо друг с другом, как никогда и ни с кем ранее. И особой, пронзительной нотой звучало над всем близкое расставание, окрашивая всё в свой цвет и придавая каждому мгновению свой вес и цену. Он наконец-то высказал ей то, о чём до сих пор осмеливался мечтать только наедине с собой.

– Мы повенчаемся и распишемся здесь, и как можно быстрее, но наша первая ночь – хочу, чтобы она была там, в маленькой избушке, на краю света, где будем только ты и я. Будут потрескивать дрова в печи, я зажгу свечу… Будет играть тихая музыка, а за окном будет торжественно падать снег.

Он всё делал красиво, этот удивительный человек.

Тогда показалось, это выход. С ним так просто решиться на что угодно. Зато без него… Не переоценила ли она свои силы, если даже неожиданная встреча с Юрой вывела из равновесия? Впрочем, какое уж тут равновесие, когда её каждый миг бросает то в жар, то в холод. И ещё эти постоянные мысли о том, что нужно забыть… Почему-то он вспоминается всегда весёлым и дерзким – не таким, каким был в тот последний день в Крыму, на берегу. И слава Богу – последнее воспоминание было совсем невыносимым.

Впрочем, она видела его ещё пару раз, мельком, в институте, издалека. Узнавала – и шла дальше. На сердце была пустота. После той ночи, что наступила за свадьбой, что-то случилось – теперь всё, связанное с ним в настоящем, воспринималось как сквозь пелену, как будто нашёптанное с чужого неразборчивого голоса. Ей всё казалось, это не он, а просто кто-то похожий на него. И ему, этому человеку, нет никакого дела до неё. И всё-таки даже после таких мимолётных встреч, возвращаясь домой, она чувствовала себя разбитой, усталой и очень несчастной.

Глава седьмая. Старые счёты

Жить в маленьком тихом посёлке, припорошенном снегом, в чужой, но обжитой квартире, было спасительно. Впереди забрезжил свет, и хотя Марину иногда мучили сомнения, она старалась поменьше думать о будущем, пореже вспоминать прошлое, но иногда… То ли луна так по-особому влияла на неё, то ли свет одинокого фонаря вливался в окно по вечерам как-то по-особому тоскливо, но иногда нервы не выдерживали, и она принималась плакать, жалеть себя, всеми забытую и одинокую. А память, точно умелый инквизитор, подсказывала самые острые моменты. Что, что он для неё такое, этот случайный, непонятный человек, если даже сейчас, в воспоминаниях, просто его взгляд или близкое дыхание погружают её в мучительное блаженство?! О, как ей иногда хотелось хотя бы на минуту оказаться рядом с ним – рядом, совсем рядом – и заглянуть ему в глаза, пока он ещё не надел маску безразличия. Но он всегда отводит взгляд! Он прячет свои мысли. Да и полно, Володя прав: для него всё было мимолётным увлечением, и потому давно забыто. Надо и ей забыть и успокоиться… забыть и успокоиться… забыть… Только бы увидеть его разок напоследок!

Впрочем, время от времени случались и гости: Серёжа, Зиночка и… и другие.

Сказать по правде, я с трудом понимаю, как всё это могло уживаться в одном человеке. Помню, во вторую нашу встречу, когда я получил удивительную возможность вдоволь обо всём с ней наговориться, она решительно утверждала, что уже в конце лета любила Володю по-настоящему. Не смею спорить, хотя и не могу не удивляться. Другое, о настоящем её отношении к Василию, я узнал уже много спустя от Володи, с которым она была необъяснимо, почти неправдоподобно откровенна. Я нарочно оговорился «почти», так как сам хранил в памяти лучшие времена. Она ведь всегда искала человека, которому могла бы довериться полностью и так, чтобы быть понятой. Видимо, он подходил для этой роли лучше, чем я. Летом, большей частью по моей вине, она осталась без поддержки, мы отдалились. Осенью ей уже не приходило в голову слишком мне доверять. Догадываться обо всём мне предоставлялось самому. Это и стало формулой наших последующих отношений. Всё время, почти вплоть до отъезда, она глухо молчала на эту тему, исключая один единственный раз.

Было это так. Как-то вечером (кажется, в пятницу) я отправился к Маринке в Менделеево, где она в то время жила в двухкомнатной квартирке на втором этаже. Дело происходило в конце зимы. На дворе стояли ещё жуткие морозы, а топили по-весеннему небрежно. В общежитии было холодно и неуютно, вот я и решил заехать погреться, повидаться.

Маринка – в тёплом свитере, закутанная в плед, – встретила меня невесело. Она вообще всю зиму была какая-то вялая, слабенькая, как больная. На все вопросы отделывалась шутками: «Науки съедают» или «Авитаминоз доконал». Она бледно улыбнулась – не накинулась на меня с новостями и расспросами, не заговорила быстро-быстро, как обычно бывало, только осведомилась: «Чай будешь пить?»

В коридоре было темно, а когда мы перешли в кухню, я заметил, что глаза у неё заплаканы, а нос и губы распухли.

– Ты что такая смурная? – спросил я как можно бодрее. Думал, сейчас начнёт выкручиваться, развеселится – так бывало, но она посмотрела на меня серьёзно и грустно, и сказала: