С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– Так, я не понял: кто дежурный, Резников – отпадает, он…

– Это я, – призналась Таня и очень печально посмотрела на Мишу. – Я совсем не думала, я попросила Золотилову… Да, я её попросила немножко посмотреть, а она…

– Ладно, хватит вам тут судить да разбираться, – заявил Ослик, который только что кричал и требовал кары, как самый голодный, а потому наиболее пострадавший, – Предлагаю вскрыть аварийный запас тушёнки, чай с конфетами попьём… И вообще – выжившим полагается тройная порция и немного сладостей для радости.

Его предложение было встречено на «Ура», суровый Каратаев смягчился. Отсутствие виновницы, Золотиловой, не было замечено. Впрочем, не всеми…

– А что это за история с падением, уже который раз слышу, – спросил Володя, – что-то серьёзное или опять – как всё у тебя?

– Как всё у меня, – без тени улыбки отозвался Василий, чем-то, видимо, озабоченный.

Володя молча осмотрел его, изукрашенного, усмехнулся, потом погладил по голове, как ребёнка.

– Ты не темни у меня… Все вернулись люди, как люди, только вы вдвоём – как леопарды.

– Как снежные барсы!

– Пройдёмся, барс?

Они пошли по узкой, протоптанной за время пребывания здесь, тропинке в сторону верблюжьего грота. Володя, немного удивлённый и заинтригованный сдержанностью Василия, несколько раз пытался вызвать его на откровенность, но тот только отшучивался или отвечал общими фразами. Вдруг Володя остановился и беззвучно указал глазами куда-то вперёд. Проследив за направлением его взгляда, Василий увидел ту, кого искал – Марину: она сидела на уступе скалы с раскрытым альбомом на коленях, но не рисовала, а просто смотрела куда-то отрешённым взглядом и водила карандашом по губам.

Друзья переглянулись, подошли к ней, точнее, не подошли, а подкрались, ибо, не сговариваясь, старались ступать неслышно. Но, вероятно, даже если бы они шли обычным шагом, Марина не заметила бы их, так глубоко она была погружена в свои никому не ведомые размышления.

– Какие уж тут макароны, – ровным и как всегда насмешливым голосом произнёс Володя. Она чуть приметно вздрогнула, но, однако, не обернулась в их сторону. Тогда он присел рядом, заглянул в лицо. – Не понимаешь?

Она ответила непроницаемым взглядом.

– Не понимает, – передал он Василию с притворным сожалением. – Конечно, какое ей дело до нас, грешных, до наших дел. Она, наверное, знать не знает, что мы, смертные, должны время от времени кушать. Не знаешь?.. И откуда ты такая взялась? Тебе бы бегать там, наверху, с горными баранами и…

– Баранов и здесь хватает, – отчуждённо проговорила она и стремительно ушла, почти убежала, даже не взглянув на Василия, как будто его здесь и не было. Тот долго смотрел ей вслед, затем вздохнул и присел рядом с Володей.

– Что, мальчик, аль не сладко быть влюблённым? – с усмешкой спросил Володя. – А что так? Тебе ведь не привыкать?

– Ничего не понимаю, – заговорил, наконец. Василий, словно и не слышал Володю, и отвечал своим накопившимся вопросам и невысказанным сомнениям. – То ли это характер такой, то ли ей просто нравится человека мучить? Я ничего не понимаю! Как будто какая-то невидимая стена, на которую я натыкаюсь и натыкаюсь! Ну, я же не ребёнок. Я видел, как она испугалась, когда думала, что со мной случилось что-то непоправимое. Она же рыдала вот здесь, – и он для пущей убедительности хлопнул себя по груди. – Она была вся моя, и вот опять… как будто ничего не было! – он запрокинул голову с каким-то страдальческим и вовсе ему не свойственным выражением на лице.

– Да-а, – протянул Володя, сочувственно глядя на Василия, – детские болезни в твоём возрасте опасны, говорю тебе, как врач.

– Врач – это который врёт много?

– Вон ты какой ещё бодрый. Неужели в самом деле не знаешь, что делать, ай-я-яй, я-то думал…

– Замолчи! – вскочил вдруг Василий. – Ты ничего не понимаешь! Я боюсь её, потому что она… потому что… я не могу с ней, как с другими. Думаешь, это случайность, что мы сорвались? Я специально это сделал, и целовал её специально принародно, чтобы ей уже отступать было некуда. Хватит уже меня дурачить! Сам видел, как она на меня смотрит – будто я не человек для неё, а так – дырка от бублика, но ведь это не так, это не может быть так! Я за ней, как мальчишка, уже полгода бегаю! Я шут? Пожалуйста! Но есть предел терпению и для шута!

Он говорил громко, горячо, вышагивая перед Володей, размахивая руками, а тот слушал молча, не перебивая. Когда Василий, накричавшись – или только решил передохнуть? – опять сел рядом, Володя сказал, положив ему руку на плечо, неожиданно серьёзно и веско:

– Друг мой, если мужчина боится женщины – это означает только одно… Это значит, что эта женщина – не для тебя.

Василий опять вскочил, как ужаленный.

– Можешь говорить, что хочешь… Я всегда тебя слушал… раньше. Ты да дед – вот моя школа, но я давно уже не мальчик. Да, и увлекался я без счёта, и так просто было – хотя это довольно пошло… Зачем я, дурак, столько пил? Да, она права, права, я был… Но с тех пор, как я её узнал, я не тот. Я и думать стал иначе. Можешь считать меня романтиком, ты ведь изрядный скептик…

– Я просто знаю жизнь, – негромко возразил Володя.

– …но я считаю – и всегда так считал… меня коробит, когда говорят «женщины». Ну, да, я влюблялся… может, слишком легко и во многих, но я всё время мечтал об одной: встретить такую, чтобы рядом с ней другие просто не существовали!

– Ты веришь, что она так и заготовлена специально для меня.

– Да, для меня! Я верю.

– И всегда ты был мечтателем, чудак… – но он произнёс это без улыбки и без осуждения. Потом сорвал травинку и, сосредоточенно рассматривая её со всех сторон, спросил небрежно:

– Так ты уверен, что и она тебя любит?

В воздухе парило. Над морем появились тучи. Похоже, что собирался дождь. Небо темнело стремительно. В лагере началась возня по спасению имущества: всё срочно пряталось в палатки и под навес.

Только Володя и Василий, казалось, не замечали ничего вокруг, продолжая свой, видимо очень важный для обоих, разговор.

– Володь, но ведь большинство людей живут так, как я, а не так, как ты. Повело – повёлся, не так?

– Каждый смотрит на мир из своего собственного тела! То, что ты сейчас говоришь, не более чем твоя личная интерпретация. Я изучаю человека, поэтому видел множество людей, которые живут не только не как ты, но и не как я. У каждого из нас – свой мир, своя уникальная вселенная. Но почему меня особенно интересуют люди искусства? Им дарована удивительная способность демонстрировать другим реалии собственного мира, передавать другим свои состояния, мысли и эмоции – напрямую, без слов.

– Да, словами всего не скажешь, тут ты прав, – задумчиво согласился Василий. – Чем больше задевает за живое, тем больше хочется поделиться, и тем труднее это сделать. Лично я в таких случаях пою.

– Верно! Подбираешь соответствующую твоему состоянию звуковую вибрацию. Причём такая вибрация служит не только средством для выражения эмоционального состояния, но и средством для его коррекции. Например, тоска томит. Спел – полегчало. Распирает от восторга, спел – и затих.

– Вообще-то это мне не нравится!

– Что именно?

– Что ты всё на свете знаешь, всё можешь объяснить и разложить по полочкам. Я – такое сложное творение, я – царь природы, а ты делаешь меня… лабораторной мышью! Изучает он, видите ли!

Володя молчал, спокойно глядя на море, и думал о чём-то про себя. Василий походил вокруг, покидал камешки в воду, попрыгал через трещину, потом не выдержал:

– Ну, что ты там ещё нового откопал, профессор? Валяй, рассказывай!

– Зачем нам рассуждать абстрактно, когда у нас перед глазами великолепный объект для изучения.

– Что ты имеешь в виду?.. Но-но-но, сухарик монастырский, полегче на поворотах! Какой она тебе объект!?

– Во-первых, я скажу тебе одну вещь, для успокоения… Все мы знакомы с мифами в той или иной степени, но большинство людей относятся к ним как к сказкам, в то время, как в мифах зашифровано много различной полезной информации, в том числе и о психологических свойствах человека. Вот, например, миф об Афродите, которая каждый раз после контакта с мужчиной восстанавливает свою девственность. Это намёк на определённый тип женщин, которые имеют непреодолимую потребность в отношениях с противоположным полом возвращаться к исходной точке, тем самым заставляя мужчину каждый раз начинать весь путь сближения сначала… – Василий замер на месте и даже рот от удивления приоткрыл, затем стукнул себя ладонью по лбу и блаженно улыбнулся. Володя, не прерывая речи, снисходительно наблюдал за этими его маневрами. – Во-вторых, ты заметил, что она прячет от других свои картины? Я всё же успел взглянуть – это просто пейзаж… Но в том-то и дело, что не просто! Она рисует то, что видят её глаза, которые смотрят на мир из её внутреннего пространства. В этом пейзаже – её состояние души. Картина – как ключ к внутреннему миру другого человека. Она интуитивно это чувствует – и оберегает от вторжения. Видимо, мы с тобой – нежеланные гости. Но ты видел другие её работы, а я успел кое-что приметить здесь. Меня это поражает! Такое буйство красок, как будто мы в тропическом лесу! И ещё эта плавность линий, игра света и тени. Я поражён. Я вот тоже оглядываюсь по сторонам… Красиво! Но для меня это другой мир. Где она берёт эти краски? Экспрессию? Богатство оттенков? Завораживающую игру полутонов?.. Внутри себя самой. Знаешь, открою тебе маленький секрет: художник никогда не перестаёт быть художником, даже когда ест и спит. Но и учёный не может перестать быть учёным: внутри всегда идёт напряжённая работа. Что-то перерабатывается, что-то вспыхивает, анализируется и отвергается, но всё, абсолютно всё идёт в дело! И то, что я приехал сюда – это совмещение спорта и отдыха с научным интересом. Ты заинтриговал меня своими письмами о ней, приятель!

Василий сначала взглянул удивлённо, а затем хитро прищурился:

– Научный, значит, интерес?

– Да, вроде того.

– Красиво сочиняешь!.. Красиво говоришь, я хочу сказать, – Василий хихикнул и хитро взглянул на друга, но в следующий миг стал – сама серьёзность, и продолжал: – Да, рисует она мастерски. При этом учти, Катя говорила мне, что ни в каких художественных школах она не училась. Дар Божий в чистом виде. Тебе это должно особенно импонировать. И ты ещё не видел портретов. Ладно, что похоже на оригинал, но главное – глаза, абсолютно живые глаза! Как уставится на тебя такой портрет, так даже как-то не по себе сделается. Ведь это только краски и бумага.