С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– О, мудрейшая голова, берущая назад свои слова!

Выходка его, как всегда, нашла поддержку, – смеялись все почему-то особенно долго. Как-то незаметно произошло то, что Василий стал всеобщим любимцем. Решив, что всеобщего смеха вполне достаточно, Марина не стала уже ничего прибавлять к своим словам. Володя, казалось, не обратил на шутку Василия никакого внимания. Он добродушно усмехнулся и вернулся в круг.

– Дай-ка инструмент, – обратился он к Лёне. Тот протянул гитару.

Я и не подозревал, что Володя играет – до того вечера он даже не прикасался к гитаре. Оказалось, играет, как профессионал, и поёт, ну, знаете, такой низкий бархатный мужской голос. Девчонки слушали его, затаив дыхание, некоторые даже слезу пустили. Пел он жалобную песню о том, как шут влюбился в королеву, и была у него одна счастливая ночь, но за эту ночь он поплатился головой. Совершенно наивная песенка в стиле шотландского фольклора, я бы никогда не подумал, что он станет петь или, точнее, что он вообще знает такие песни. Однако должно быть, пел он точно здорово, раз я до сих пор помню и некоторые слова из той песенки, и её мотивчик, что-то вроде:

Вот ночь пришла, и шут запел,
И полились шута напевы,
В ту ночь наш добрый шут узнал,
Как сладки ласки королевы.

Да, ещё: ни у кого, я думаю, не осталось сомнений, что песня исполняется им специально для Марины – он только на неё и смотрел, вернее, не смотрел, а этак пронзительно взглядывал. Не знаю, как принимала Марина, она сидела ко мне спиной, но после того, как Володя, не поддаваясь ни на какие уговоры спеть ещё, вернул гитару, и пока девчонки хлопали и всячески выражали ему свой восторг, Марина незаметно исчезла. Василий же, завладев в свою очередь гитарой, решил, видимо, взять реванш, и над притихшим лагерем понеслось: «Жираф большой – ему видней…» Я, наверное, опять впал в задумчивость, навеянную песней о несчастном влюблённом шуте, потому что не сразу обнаружил Маринкино отсутствие. Когда увидел, что её уже нет, мне стало так тоскливо, что я пошёл спать и уснул сразу без всяких сновидений. Когда на душе паршиво, сон – лучшее лекарство, поверьте опыту.

Глава шестая. Поход

Вот и наступило утро первого дня долгожданного похода. На рассвете москвичи-экстремалы простились с лагерем и гуськом двинулись в путь.

Рассветная тишина. Любители встречать восходы без труда представят себе эту тишину пробуждающейся природы, сотканную из миллионов гармонично сливающихся звуков, среди которых несовершенный человеческий слух различит лишь два-три, а остальные и будут составлять эту насыщенную и торжественную, ни с чем в мире больше несравнимую тишину, в которой природа встречает дневное светило. И к этой музыке, не нарушая её, примешиваются вдруг «рукотворные» трели – тихое позвякивание ложечки о дно котелка, скрип обуви, перешёптывание. Вот кто-то сладко зевнул, кто-то усмехнулся, кто-то потянулся до хруста…

…Медленны и прозрачны языки костра, трещит сухой хворост, и в небо взлетают искры. У костра – притихшая горстка людей, а темнота вокруг такая плотная, что, кажется, её можно зачерпнуть ложкой. Из темноты, поодаль от костра, слышны неясные шорохи и всхлипы: «Ой, мамочка, тут что-то мокрое!» – «Да что там у тебя мокрое? Садись!» – «Марин, отойдём подальше. А то видно…» – «Иди, иди, руку давай» – «Ка…» – «Ал, ты где?.. Алё! Аллочка?» – «Тут канава, осторожно… ой, крапива тут, что ли?» – «Слушай, ты не рассуждай давай – крапива, не крапива» – «Ага, так она стрекается».

– Девчонки! – слышится отдалённый крик.

– Ой, это Миша! – испуганно вскочила Аллочка. Марина силой вернула её в прежнее положение и громко крикнула:

– Ау!

– Вы не заблудились?

– Не-ет!

Аллочка и Марина, чьи голоса мы слышали в темноте, неторопливо возвращаются назад. Аллочка то и дело спотыкается на ровном месте, а Марина, задрав голову, любуется на звёзды. Какие необычные в Крыму звёзды! В Москве их совсем не видно, а здесь, в горах, в ночной тьме, они сияют, призывно и загадочно, как огромные спелые гроздья винограда. Марина смотрела на звёзды и думала: «Звёзды поют!». Да, задрав голову, она слышала чьё-то пение и, очарованная таинственным мерцанием звёзд, даже не осознавала, что же это за голос, услаждающий её слух в ночи. Наверное, она бы так и стояла, зачарованная, ничего не понимая, если бы пение вдруг не оборвалось, чтобы тут же начаться вновь. Только теперь Марина встрепенулась и удивлённо уставилась на Аллочку, точно она была причиной недоумения. А голос плыл над землёй, негромко, задушевно, зовуще, покоряюще. Это было какое-то завораживающее магическое пение – сродни этой ночи. Но теперь, осознав, что поют не звёзды, а человек, и человек этот сидит у костра, Марина медленно двинулась вперёд, пытаясь разобрать слова.

Подарили флейту мне,
Нежно клавиш я коснулся,
Думал, глупый, то-то запоёт,
Но она мычит-мычит
Или просто так молчит,
Бросил, может кто-то подберёт.

– Ой, я ужасно боюсь темноты, – говорила в это время липовая экстремалка Аллочка («Вот навязалась на мою голову! – не преминула пробурчать про себя Марина), крепко сжимая одной рукой руку Марины, а другой – выдёргивая запутавшиеся в косе сухие веточки. – Тебе хорошо, ты сильная, удачливая, тебе всегда везёт… все тебя любят, а я… Марин, а чего мы тут остановились?

– Тсс, – пригрозила Марина, с непонятной тревогой на лице глядя туда, где в отсветах костра уже различимы были знакомые лица. – Кто это так поёт?

– Откуда я знаю. Давай пойдём и посмотрим.

Марина опять замахала на Аллочку, точно отгоняя насекомое. Аллочка обиженно примолкла, переминаясь с ноги на ногу и боязливо озираясь по сторонам. Всё же они медленно двинулись вперёд. Теперь слова были слышны совсем отчётливо.

Подобрал её другой,
Взялся трепетной рукой —
Боже правый, как она запела!
Этот голос до сих пор,
Посланный судьбой в укор,
Мне поёт о страсти неземной…

С того места, где они стояли, было слышно даже потрескивание дров в костре, но Марина не замечала ничего, кроме этого голоса. Ещё минуту назад она с трудом поверила, что это поют не звёзды, а человек; теперь же она смотрела прямо перед собой широко распахнутыми глазами и, вопреки очевидности, отказывалась верить, что человек, поющий таким голосом, в такую ночь, такую песню никто иной, как… Резников. Она отлично видела его лицо и всю его фигуру, точно в экстазе склонённую над гитарой. Но он никогда не пел так! Он был неподвижен и напряжён, как гранит, и только руки… Странно, как это она не замечала раньше, что у него такие красивые руки, такие длинные, тонкие, почти хрупкие пальцы? А подбородок – такой крупный, слегка загнутый и крутой, как у человека, обладающего огромной силой воли. По телу пробежала невольная дрожь.

– Резников?.. Ведь это Резников? – спросила она, удивлённо ловя руками пустоту перед собой.

Аллочка взглянула на неё и не стала отвечать: ну, конечно, Резников, что она – сама не видит? Обыкновенный Резников с гитарой, который сидит и поёт таким пронзительным голосом, как будто ему ногу отдавили. Хорошо ещё, что поблизости в этот полночный час нет никого из посторонних, а то бы ему сказали…

Флейта, флейта, замолчи!
Иль другого проучи!
Почему послушна ты ему?
Отвечает мне она:
«Потому ему верна,
Что отдать не сможет никому».

Василий последний раз перебрал струны, накрыл их ладонью, тряхнул кудрями, точно отгоняя сон, и поднял голову: прямо перед ним, за спиной Разина, стояла Марина и смотрела на него так странно, как не смотрела ещё никогда. «Вот ты и попалась!» – сказали его глаза. Всё, игра окончена, и маска сброшена – перед ней сидел совершенно иной Резников. «Но я не знаю этого человека!» – вихрем пронеслось в голове. Казалось, на неё близко и серьёзно смотрела из глубины его глаз сама судьба, от которой – она почувствовала это, как приговор – ей никуда не деться.

Последнее время, несмотря на свежий воздух, усиленные занятия спортом и обильную еду, Марина стала плохо спать по ночам: то с трудом засыпала, не в силах отделаться от мучавших её навязчивых мыслей; то, уснув с вечера, просыпалась среди ночи и лежала до утра, ворочаясь и вздыхая, не находя себе покоя. Что-то она совсем запуталась в своих чувствах, мыслях и желаниях. Так хотелось с кем-то поделиться. С Леной? Да, с Леной бы, пожалуй, лучше всего, но как-то всё не находилось удобного момента. «Вот вернёмся, всё ей расскажу!» – решила Марина.

В лагере всё-таки было легче, а здесь, в походе – все против неё, так и сводят их постоянно вместе. В лагере, даже если не спится, можно было спокойно уткнуться в угол палатки и дышать глубоко – никто и не заметит. Здесь же они ночевали в спальниках на открытом воздухе – все на виду. И Резников пристроился по соседству. В уме всё вертелись слова его песни – в них чудился какой-то скрытый тайный смысл, точно – помимо воли поющего – заключённое в словах какое-то важное тайное послание, которое во что бы то ни стало надо разгадать.

Марина, хотя и повернулась спиной, чувствовала, что Василий тоже не спит, но его, казалось, ничуть не тяготило это ночное бодрствование. Хотелось повернуться и взглянуть: что он там? Но, даже не глядя на него, Марина была уверена, что он лежит на боку и смотрит на неё. Может быть, поэтому ей и не уснуть?

Всё-таки усталость, свежий воздух и ранний подъём взяли своё, и, в конце концов, она уснула. В эту ночь ей снились такие яркие эротические сны: с кем-то она всю ночь целовалась…

Первое, что увидела Марина, когда открыла глаза, было улыбающееся лицо Резникова, не вчерашнего, а давно знакомого Резникова с дурацкой улыбкой до ушей.

На следующий день поход продолжался. День выдался жаркий, к полудню солнце шпарило немилосердно. Все выдохлись, устали и с надеждой посматривали на обочину тропы, где можно было бы прилечь в тени.

Только Василия ничто не брало. Он шёл в середине строя и всю дорогу веселился, острил и сам первый смеялся своим шуткам. Идущая следом Марина смотрела под ноги, хмурилась, всем своим видом показывая, что никакого такого Резникова для неё не существует. Но иной раз она всё-таки не могла сдержать улыбки и крепилась изо всех сил, чтобы не рассмеяться в голос. Заметив это, Василий из кожи лез, чтобы рассмешить её ещё больше.

Миша Каратаев несколько раз оглядывался на него с проницательной улыбкой и что-то говорил Сергею Воскресенскому. Потом, выбрав место для отдыха и перемигнувшись с Сергеем, подошёл к Марине.

– Чего, Мальчонка, нос повесила? Устала? Нет такой коварной мыслишки, что больше в эти горы ни ногой?

– Что ты меня уговариваешь, как маленькую? Я об этом вообще не думаю!

– И то верно. Разве с таким соседом, как Василий…

– Вот этого бы соседа в какой-нибудь мешок и сбросить вниз!

– Штё-ё?! – с чрезмерным возмущением протянул Резников, но его голос потонул во всеобщем веселье. Видно, на этот раз он перестарался и достал не одну Золотилову.

– А у тебя, Вась, энергии через край. Не хочешь прогуляться вперёд по маршруту, пока мы тут отдыхаем? Впереди, возможно, обвал. Тут место такое… но там должен быть обход.