– Честно признаться… Фильм показался мне скучным. И пустым, – не моргнув глазом ответил я.
– В самом деле? – Улыбка исчезла с его лица, и теперь он выглядел растерянным. – А я-то надеялся, что… но если так, то… даже не знаю…
Пока актёр огорчённо что-то мямлил, мимо него проковылял Сократ: вид у него был недовольный, и он даже не посмотрел в мою сторону; следом за ним прошла Амазонка, и мне показалось, что она сильно чем-то разгневана. За ней неторопливым шагом шли две незнакомых мне женщины: одна совсем молодая на вид, я бы не дал ей и двадцати, маленькая, стройная блондинка неприступным выражением лица и походкой немного напоминала Амазонку. «Амазоночка», – мелькнуло у меня в голове, но тут она кинула на меня взгляд, и я увидел в ее больших глазах весёлый блеск, говоривший о ней гораздо больше и иначе, чем выражение лица и походка. Вторая женщина, тоже блондинка, но, кажется, крашеная, годилась первой в матери; она вслед за молодой посмотрела на меня, однако без всякого интереса, и взгляд у неё был тусклым, усталым.
– …видимо, я ошибся. В следующий раз выберу что-нибудь более подходящее.
– Моё мнение – это лишь одно мнение. Спросите у остальных. Может, им понравилось?
Афродита громко хмыкнула. ДиКаприо посмотрел на неё с откровенной неприязнью.
– Обязательно спрошу. Благодарю вас, Есенин, за честность. До свидания.
– Один вопрос, ДиКаприо.
– Да?
– Кто вам сказал, что Несмеяна пыталась повеситься?
– Шопенгауэр.
– Какой ещё Шопенгауэр?
– Да вон он, с Белоснежкой разговаривает, – он дёрнул головой в сторону Шапокляка и Златовласки, которые стояли возле экрана и о чем-то беседовали.
– Шапокляк? И вы ему поверили?
– Конечно, зачем же ему врать?
– Не знаю, но он вас обманул, дружище. Несмеяну выписали, и она уехала домой.
– Серьёзно? Так что же? Я привык доверять людям. Пусть этот обман останется на его совести.
– Думаете, она у него есть?
– Нет так нет. Обманул так обманул. Мы все не без греха. Простите, Есенин, я очень устал и хочу спать. До свидания.
Он ушёл, и в зале остались только мы и Шапокляк со Златовлаской. Интересно, о чём они так долго беседуют…
– Я привык доверять людям, – передразнила актера Афродита. – Дурачок. А ты ведь тоже его обманул.
– Пришлось. Если бы я сказал, что уснул, он бы обиделся ещё больше или, хуже того, начал бы пересказывать содержание. Что это за женщины прошли мимо нас? Я их раньше не видел.
– Это потому, что они редко выходят из коттеджа.
– Так они тоже больны? Чем они занимаются?
– Наверно, больны, если живут с нами. Чем занимаются, понятия не имею. Они не очень общительные. Я несколько раз пыталась разговорить их, но бесполезно, они ничего не говорят о себе. Скорее всего…
Она внезапно замолчала и нахмурилась: к нам приближался Шапокляк.
– Салют влюблённым! Ах, как прекрасно это чувство – влюблённость! Особенно при живой жене. Не правда ли, рифмоплетун вы наш? Или нет, лучше сказать: рифмоблядун…
– Пошёл к чёрту, квазимодо хренов! – почти крикнула Афродита, но получилось это у неё как-то по-детски беззлобно.
– Ого! Так меня ещё никто не называл, мерси! А сколько страсти! Берегитесь, Пушкин. Такие женщины подобны спичке, которая может сжечь весь лес. А вам, милая, не мешало бы поучиться хорошим манерам. По доброте душевной готов преподать несколько бесплатных уроков.
– Что тут у вас происходит? – с хмурым любопытством спросила подошедшая к нам Златовласка.
– Ничего особенного, мадемуазель, всего-навсего обмениваемся любезностями. Не желаете ли присоединиться?
– Нет, благодарю. Боюсь, ваши любезности могут завести вас слишком далеко. Лишь бы не в никуда. Доброй ночи!
Шапокляк проводил её взглядом до выхода и ещё более противным голосом, чем обычно, просюсюкал:
– Ути-пути… Ух, какая! Вам бы, Лермонтов, вот на кого стоило излить всю свою, кхе-кхе, любовь. Красива, умна, пожалуй, даже слишком умна, но это ничего, любовь и гения превращает в идиота.
Афродита, в очередной раз неприятно удивляя меня, отправила его «со своей любовью в ….», то есть в тёмное место.
– Не пойду. Эх, нигде мне не рады… А я ведь никому ничего плохого не сделал, – расстроенно произнёс Шапокляк. Потом вздохнул и плаксивым голосом продекламировал:
– Пойду повешусь от тоски
И даже не сниму носки!
На память их оставлю вам!
Не грош – цена моим словам…
В носках навек останусь я.
Но не стирайте их, друзья!
Кто будет нюхать их с душой,
Тот мне вовеки не чужой!
В носках поэта – жизни суть…
– Ну что, пойдём? – повернулся я к Афродите. Она кивнула.
– Ну куда же вы, ребята?! Я же только начал! Неужто я бездарен? Как вы можете так думать? Маяковский, я вызываю вас на поэтическую дуэль! Честный поединок…
– Прошу прощения, но с клоунами не состязаюсь, – перебил я его и уже встал, чтобы уйти, но тут мне пришла в голову одна мысль. – Впрочем… Я готов принять ваш вызов при одном условии.
– Весь внимание, —склонил голову набок Шапокляк.
– Если я, образно говоря, пристрелю вас, то вы расскажете мне всё, что знаете. А вы точно что-то знаете. Например, о спичке, которая может сжечь весь лес. Откуда вы взяли эти слова?