Солитариус. Книга первая

– Покажите мне. Обещаю, что буду максимально мягок в оценке, но оттого не менее честен.

– Ох, я даже и не знаю… Боюсь, что ваша честность камня на камне не оставит от моих виршей. С другой стороны, ваше мнение, даже если оно огорчит меня, поможет мне понять, есть ли хоть какая-то ценность в том, что я пишу. Хорошо, я дам вам несколько стихов, но, пожалуйста, не показывайте их никому. Никто не знает, что я пишу стихи, и мне не хотелось бы, чтобы кто-то узнал…

– Да ладно тебе, Лу! – неожиданно вмешалась Амазонка, явно рассерженная. – Хватит сюсюкать. Какое тебе дело до чужих мнений? Будь это даже мнения гениев, что они могут знать о тебе, что они могут дать тебе?!

Сказав это, она развернула коня и, не дожидаясь ответа, ускакала прочь.

– Клео! Жди меня там, я скоро буду! – крикнула ей вслед Златовласка, снова повернулась ко мне и всплеснула руками. – Ох и характер! Временами она чересчур вспыльчивая.

– А что с ней? – спросил я, особо не надеясь получить ответ.

Златовласка нахмурилась.

– Вы достаточно умный человек, чтобы догадаться, что я не обсуждаю пациентов ни с кем, кроме Гиппократа.

– Да, я догадывался, но необходимо было убедиться. Не обижайтесь, надо же мне как-то узнавать вас поближе. Я, собственно, шёл к вам. Или к Гиппократу, если он вернулся.

– Нет, к сожалению, у него появились новые неотложные дела, связанные с Солитариусом. Вы же должны понимать, что управлять таким хозяйством очень непросто, приходится решать множество разных вопросов. Но он просил вам передать, что ваша жена прибудет завтра в восемнадцать ноль-ноль. Она будет ждать вас в домике для гостей. Вы ведь знаете, где он находится?

– Примерно. Отсюда – первый поворот налево, верно?

– Да. Домик небольшой, но очень уютный, думаю, вам понравится.

– Не сомневаюсь. Значит, здесь есть мобильная связь? Иначе как Гиппократ связался с вами?

– Голубиной почтой, быть может? – улыбнулась Златовласка. – Ах, вам так и не терпится всё узнать! Ну хорошо, допустим, мобильная связь здесь действительно есть. И что вам это даст?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Но лучше знать, чем гадать.

– Вы и правда так думаете? Но вся наша жизнь – это, в сущности, гадание. Мы ничего не знаем точно, мы можем только гадать.

– Конечно, но я-то говорил о простейших знаниях. Надеюсь, вы не станете утверждать, что нормальные люди могут только гадать, как их зовут и где они находятся?

– Не стану. Но наши пациенты, включая вас, к нормальным людям не относятся. Норма – это правило, а вы все – исключения. У нормальных нет и не должно быть таких привилегий, как у исключительных.

– Привилегий не помнить себя? – усмехнулся я. – Я отказываюсь от таких привилегий!

– Это не вы отказываетесь, а ваш страх перед неизвестным, ваша растерянность. Но, уверяю вас, это пройдёт, и вы поймёте всю прелесть своего положения. А уж когда излечитесь и покинете нас, то станете вспоминать Солитариус с любовью и благодарностью.

– Вполне возможно. Любить из безопасного далека всегда легче. Так, например, любят диктаторов прошлого, а ещё всяких монстров и гадов – но только на картинах и фотографиях.

– Ваша весёлость мне всегда нравилась, Есенин. Я весьма охотно посмеялась бы вместе с вами, но, к сожалению, у меня совсем нет времени.

– Ещё один вопрос, если позволите, – она кивнула, и я продолжил: – Когда из изолятора вернутся художник и Несмеяна?

Златовласка удивлённо вскинула брови.

– Несмеяна? Наша мыслительница? Кто вам сказал, что она в изоляторе?

– А разве она не там?

– Нет, конечно. Мы её выписали, потому что она излечилась.

– Излечилась? – в свою очередь удивился я. – То есть как это? Она же пыталась покончить с собой!

– Не знаю, кто вам это сказал, – резко помрачнела Златовласка, – но это ложь. Я вам настоятельно советую не верить на слово никому. Кроме меня, конечно. Я, быть может, не открою вам всего, но и врать не стану. А теперь, прошу меня извинить, мне пора.

– Постойте! Только один вопрос: почему вы решили, что она излечилась?

– На основании многих факторов, о которых я не имею права рассказывать вам.

– Ну а художник? Он-то в изоляторе?

– Да, но не волнуйтесь, это пойдёт ему на пользу, – улыбнулась Златовласка. – Я сама иногда так сильно хочу побыть в одиночестве, что изолятор мне кажется райским уголком. До свидания, Есенин.

Она поскакала к коттеджу, а я ещё пару минут смотрел ей вслед, барахтаясь в паутине сомнений.

Глава 13

Пообедав, я вернулся в комнату и с головой окунулся в свои старые записи, пытаясь отыскать хоть какие-то намёки на место, где мог бы быть спрятан мой дневник, если таковой вообще существовал, в чём я был не совсем уверен, но всё же логика подсказывала мне, что он должен существовать. Впрочем, сколько я ни вглядывался в лес слов, разглядеть в нём тайную тропинку к виду на прошлое мне так и не удалось – скорее всего, потому, что её там никогда не было. Меня это не особо огорчило, ведь до встречи с женой оставались всего лишь сутки – только на неё я и надеялся по-настоящему. Уж она-то мне всё расскажет, а все эти домыслы пока ничего не дают… Но от идеи записывать всё происходящее я не собирался отказываться. Мне только нужна была чистая тетрадь – за ней я отправился к Сократу.

Старик был у себя (он снова писал) и на мою просьбу одолжить тетрадь для «нового, гораздо более объёмного, чем всё написанное мною ранее, произведения» отреагировал, как обычно, с огромным воодушевлением. Казалось, что даже такая незначительная возможность помочь доставляет ему удовольствие. Мы перекинулись парой слов, в том числе и о сегодняшнем киносеансе, на который Сократ собирался идти, «несмотря на личные разногласия с организатором, ведь мы – одна семья», после чего я ушёл с толстой тетрадью в руке и с пафосным сократовским напутствием сделать эту тетрадь великой.

Не откладывая в долгий ящик, я принялся за дело и к семи часам записал всё, что произошло со времени моего пробуждения по сей день, включая разговоры и свои мысли. Оставалось только придумать тайник для столь ценного исторического документа. Мне пришло на ум два варианта: закопать тетрадь в лесу или спрятать её под каким-нибудь валуном возле реки. Второй вариант показался мне более разумным, ведь я собирался вести записи если не каждый день, то как можно чаще, а всякий раз выкапывать и снова закапывать тетрадь, да к тому же постоянно ходить через лес, было бы по меньшей мере неосторожно: кто-нибудь может заметить следы и найти дневник. С другой стороны, если за нами постоянно следят, во что я, правда, совсем не верил, потому что считал это невозможным и абсолютно никчёмным занятием, но если всё-таки следят, то где бы я ни спрятал «летопись», её всё равно найдут. В конце концов я остановился на подкаменном варианте и стал готовить тетрадь к захоронению: на саван пошла наволочка, взятая из комода в ванной. Но не успел я как следует завернуть в неё дневник, как раздался громкий стук в дверь. Я быстро сунул тетрадь в комод, вышел из ванной и открыл дверь. Это был Сократ. Он звал меня вместе с ним идти на ужин, но я изобразил на лице сожаление и вежливо отказался, объяснив свой отказ желанием «кое-что обдумать, пока оно не испарилось». Старик понимающе покивал и ушёл. Переодевшись в джинсы и лёгкий светло-серый свитер, я запеленал тетрадь и сунул её под пряжку ремня.

К моему облегчению, в коттедже и на террасе никого не было, и мне не пришлось вступать в разговоры с риском вызвать подозрения. У мостика я свернул налево и прошёл вдоль берега метров пятьдесят, пока не нашёл подходящий камень. Внимательно осмотревшись вокруг и не обнаружив признаков наблюдения, я быстро сделал своё дело и сразу же устремился прочь, как какой-нибудь преступник с места преступления.

У мостика меня ждал сюрприз в лице Афродиты. Она стояла, облокотившись на перила, лицом ко мне и, к моей величайшей досаде, не могла не видеть, откуда я иду. Тайник накрылся медным тазом – такова была первая моя мысль. Но тут же её сменила другая: ещё не накрылся, но если ты будешь вести себя подозрительно, то накроется.

– Добрый вечер, Афродита! – стараясь улыбаться непринуждённо, сказал я. – Каким ветром вас сюда занесло?

–Понятно каким, – без малейшей игривости ответила она. – Ураганным. Меня зовут Элли, а ты случаем не Гудвин?

Она шутила, но лицо её оставалось серьёзным, более того, я чувствовал исходящие от неё волны напряжения.

– Нет, я – Страшила, и у меня нет мозгов. Вы не могли бы одолжить мне свои на пару дней?

– Ах, Есенин, к чёрту этот цирк! – с каким-то непонятным отчаянием в голосе воскликнула танцовщица. – Я знаю, что ты любишь закрывать глаза, но мне это надоело.

– Простите, вы о чём?

– Хватит выкать, говори мне «ты»!

– Хорошо. Наверное, ты знаешь что-то, чего не знаю я?

Афродита принялась ходить взад-вперёд по мосту: три шага в одну сторону, три в другую.

– Да не в этом дело, а в том, что ты снова хочешь убежать от реальности! Конечно, тебя сбивают с толку остальные, но их влияние было бы ничтожным, если бы ты сам не хотел сбиться и закрыть глаза!