Солитариус. Книга первая

– Сама ты психованная, – хладнокровно парировала танцовщица. – Есенин, вы так и не ответили на мой вопрос.

– Как я смотрю на обнажённое женское тело? – глядя ей в глаза, спросил я.

– Не юлите. Я спрашивала о другом.

– Вообще я смотрю на женское тело с удовольствием – при условии, что оно красивое, – неторопливо проговорил я, пытаясь понять, что у неё на уме. – Что же касается ваших обнажённых прогулок, то я ничего не имею против. Уверен, что без одежды вы так же красивы, как в одежде. То есть, конечно, не так же, а немного по-другому.

– И вас это нисколько не смущает? – спросила Клио.

– Почему это должно смущать меня, если вас это не смущает?

– А если мы прямо сейчас продемонстрируем вам красоту, вы не смутитесь?– сказала Афродита, схватившись правой рукой за подол и чуть приподняв его. – Ах, да вы покраснели! О чём вы подумали, негодяй?!

– О поэзии, конечно. О ней сложно думать, не краснея, – ответил я. – Поэзия – одно сплошное непотребство. А от того, о чём подумали вы, сейчас не краснеют даже самые отъявленные блюстители нравственности.

Она сверкнула глазами и опустила подол.

– Ах вот как! Ну и любуйтесь своей поэзией! – рассерженно выпалила она.

Но и в рассерженности её чувствовалась природная игривость и несерьёзность. Такие натуры попросту не умеют сердиться по-настоящему. Такие натуры… Откуда я это знаю?

– Не слушайте её, Есенин. Она всё шутит, – не переставая улыбаться, сказала Клио. – Вы мне лучше скажите, как у вас с одеждой. Быть может, вам что-то нужно?

– Нет, благодарю вас. Судя по содержимому моего шкафа, об одежде мне не придётся беспокоиться минимум пару лет. К тому времени меня уже здесь не будет.

– Если всё-таки что-нибудь понадобится, обращайтесь.

– Непременно обращусь, – кивнул я. – Вы сейчас были в доме искусств?

– Да.

– Не знаете, пианист там?

– Кажется, да. Утром точно был.

– Что ж, было очень приятно познакомиться, – склонил я голову. – Надеюсь, у нас ещё будет время, чтобы побеседовать.

– И нам было приятно, – ответила Клио.

– Есенин, приходите как-нибудь ко мне, – сказала Афродита. – Я хочу станцевать для вас приватный танец.

– Милая моя Афродита, да будет вам известно: я женат, – как бы с сожалением произнёс я. – Моя совесть не позволит…

– Ваша совесть? – насмешливо перебила она. – Ваша совесть – дама забывчивая. И не вы ли только что говорили о морали как об уродстве? Если вы не придёте, я подумаю, что вы – обычный болтун, не идущий дальше слов.

– То, что я говорил о морали, не значит, что нужно потакать всем своим желаниям. В некоторых случаях необходимо умение сдержать себя.

– Я поняла, вы просто боитесь меня. Не бойтесь, я не собираюсь вас есть. Разве что покусать… – мечтательно сказала она, глядя мне в глаза. – В общем, жду вас у себя. Скажем, завтра после трёх.

– Я бы соврал вам, если бы сказал, что непременно приду.

– Значит, не придёте? – усмехнулась она.

– Этого я не говорил. Я постараюсь прийти.

Слова вырывались из меня прежде, чем я успевал их обдумать. Почему я не смог отказаться наотрез? Как будто что-то подавляло мою волю, и это что-то не было тем основным мужским инстинктом, который заглушает голос совести и чувство долга. Да и что такое чувство долга: я должен, потому что так надо, потому что так говорит мораль или иной диктатор? Нет, я иначе это понимал: я должен, потому что я так хочу. Жены своей я не помнил, следовательно, никак не мог хотеть хранить ей верность. И совесть меня не слишком беспокоила. Не чувство долга запрещало мне броситься в омут с головой, а что-то другое, какая-то непроизвольная осторожность; и не половое влечение тянуло меня в этот омут, а какое-то смутное предчувствие, бессознательная уверенность в том, что это правильный путь.

– Отлично, – довольно улыбнулась Афродита. – Значит, до завтра?

– Возможно.

Она показала мне язык на прощание, и они ушли. Но их весёлость сопровождала меня до дома искусств и заставляла беспричинно улыбаться.

В доме искусств Моцарта не оказалось. Или же он просто не хотел открывать. Как бы там ни было, мне пришлось отправиться восвояси. Я поднялся на второй этаж посмотреть на общий зал, но ничего интересного там не увидел и спустился в холл. Здесь меня ждал не очень приятный сюрприз, на который я не обратил внимания, когда шёл к Моцарту: понравившуюся мне картину кто-то заменил ничем не примечательным пейзажем. Не то чтобы эта новая картина была совсем плохой, но никаких чувств во мне она не пробуждала. Из остальных картин привлекла моё внимание лишь одна, и, судя по всему, это была работа Малевича. На ней был изображён человек в чёрном капюшоне – лица его не было видно, так как он стоял спиной, – который смотрел на горящий вдалеке лес, откуда выбегали смертельно испуганные люди. Создавалось впечатление, что виновником пожара был именно человек в капюшоне, хладнокровно – судя по тому, как он стоял – взирающий на это бедствие. Неясно было, что это за человек, мужчина это или женщина, и зачем он поджёг лес. И почему мне так знакома эта тема? Где я слышал про горящий лес? Где-то ведь слышал… И кто заменил картину? Малевич? Нет, я ему сегодня говорил о ней, и он явно не знал, что её здесь уже нет. Тогда кто?..

Остаток дня я провёл в коттедже. Сразу после возвращения из дома искусств зашёл в библиотеку. Это была просторная комната, вдоль стен которой стояли книжные шкафы, полностью заполненные книгами. Возле широкого окна – мягкий тёмно-зелёный диван и стол. Здесь можно было найти книгу на любой вкус: философия, история, наука, религия, поэзия, классические произведения и прочее. Всё самое достойное из того, что создало человечество за всё время своего существования. Странно, но я не нашёл ни одного современного произведения. Правда, просмотрел я далеко не всё, и тем не менее… Попытался вспомнить достойных современных авторов, которых было бы не стыдно поставить на одну полку, скажем, с Шекспиром или Данте, Достоевским или Ницше, но не смог. Неужели ни один из современных писателей или философов не заслужил подобного соседства? Неужели человек настолько измельчал и сузился? Или дело в том, что время современных авторов ещё не пришло? Или среди них есть достойные, но я о них не знаю? Наверняка есть… Кстати, надо бы почитать книгу Сократа… И заодно узнать у него подробности сегодняшнего происшествия.

Лестница на второй этаж находилась рядом с библиотекой и была узкой и извилистой, как горный серпантин, но, несмотря на это, подниматься было удобно и в некотором роде даже приятно.

Сократ занимал дальнюю от лестницы комнату. Всего комнат на втором этаже было шесть: по три слева и справа от коридора, который практически ничем не отличался от коридора на первом, разве что цветом ковра. Я постучался и открыл дверь. Старик сидел за столом возле окна спиной ко входу и что-то писал. Судя по всему, меня он не заметил, да и стука моего не слышал – как будто впал в транс. Наверно, у писателей это так и называется. В комнате было два окна, а не одно, как у меня, но по ширине из них вышло бы как раз одно моё. На том месте, где у меня была кровать, у Сократа стоял шкаф для одежды, а спал он у правой от входа стены.

– Сократ! – громко сказал я.

Старик вздрогнул и выронил ручку из рук, так что она укатилась куда-то под стол.

– О, прошу прощения! Я не хотел вас напугать.

Он резко повернулся ко мне лицом, и тут уже вздрогнул я. Высоко поднятые брови, глаза, горящие бешеным огнём, – так смотрят буйные сумасшедшие, улыбка, напоминающая звериный оскал – всё в его лице говорило о том, что с ним не всё в порядке. Если бы я верил в сверхъестественное, то, пожалуй, я сказал бы, что в него вселился какой-то демон. Но я был реалистом и ко всякого рода мистике относился с отвращением, хотя о своём отношении к подобным вещам толком ещё не думал. Только в эти мгновения, когда я смотрел на Сократа, и у меня мелькнула мысль о демонах, я осознал, что мне противны мистические объяснения реальности. Какая, к чёрту, мистика! Старик просто окончательно обезумел.

Такие мысли проносились у меня в голове, пока мы смотрели друг на друга. Это длилось всего несколько мгновений, а затем лицо его прояснилось, брови опустились, а огонь в глазах немного успокоился, но не исчез – впрочем, он там был ещё при первой нашей встрече. Теперь на меня смотрел прежний Сократ, добродушный и в меру безумный.

– О, ничего страшного, друг мой! Я немного оторвался от реальности и не слышал, как вы вошли. Пишу новую книгу, – возбуждённо проговорил он. – Она меня так захватила, так захватила! Ах, друг мой, вам наверняка знакомо это чувство! Это не просто вдохновение, это нечто большее! Даже и не знаю, как объяснить… Это необъяснимая радость! Когда понимаешь, что выходит из-под твоей руки, ах! Когда понимаешь, что ты только что написал! С этим чувством не сравнится ничто!

Он тяжело дышал, когда говорил всё это, и мне даже стало интересно, что такого он написал, о чём я его и спросил.

– О, друг мой! Если бы я сказал вам, это было бы преступлением против написанного и против того, что ещё должно быть написано! Поймите меня правильно, пожалуйста. Когда закончу, я первому дам вам прочесть, а пока не могу… – извиняющимся тоном сказал Сократ. – Однако… Что же вы в дверях стоите? Проходите, мой друг, проходите! Не разувайтесь, не надо!… Хотя бы тапочки наденьте – вон они стоят… Сейчас… Вот, присаживайтесь.

Он принёс мне стул, стоявший у дальнего окна, поставил его в центр комнаты, затем убрал свои записи в ящик стола и присел, вопрошающе глядя на меня.

– Я, собственно, к вам зашёл по двум причинам. Во-первых, хотел попросить у вас вашу книгу, о которой вы вчера мне говорили. Если это возможно, конечно, потому что я краем уха слышал, что сейчас её читает наш учёный.

– О да, это так! Однако неужели вы думаете, что у меня всего лишь один экземпляр? Ах, дружище, как вам не совестно так думать! Сейчас… – он полез в тумбочку стола, достал оттуда толстую книгу в твёрдой чёрной обложке и протянул мне. – Вот, пожалуйста. Это неплохой роман, однако теперь, когда он напечатан, я вижу, что многое можно было написать иначе и намного лучше. Так всегда бывает – замечаешь недостатки только по прошествии какого-то времени.

– «Мёртвый лес», – прочитал я название на обложке. – Имени автора я, конечно, не найду?

Сократ усмехнулся и погладил бороду.

– Ни имени автора, ни адреса издательства или типографии. Однако Гиппократ заверил меня, что там, за забором, книга будет продаваться как положено, то есть с моим настоящим именем.