Перевернутое сознание

«Сейчас вам выдадут бланки. Я объясню вам, как их следует заполнять».

Я задышал часто-часто. Ощущение, будто я не мог дышать минуты две, а теперь мне наконец-то предоставили эту возможность. Огляделся по сторонам. Перевел взгляд на доску. По середине доски – 9:30-13:30, и больше ничего. Голос училки вывел меня из галлюциногенного оцепенения. Но я боялся, что это было ненадалго.

Училка велела написать фамилию на листке. Он был весь в квадратиках, точно сраная шахматная доска. К нему прилагалась два чистых литска – один для черновика, а другой для выполнения задания С. Это я и без того знал. Цифроед нам достаточно парил мозги относительно этого. Мне только было непонятно почему на черновик давали лишь один листок. Мне-то конечно и лоскутка туалетной бумаги бы хватило, но а как же насчет математических машин-убийц, как Башарина?

«Ответы вписывайте разборчивым почерком. Если кому не хватит черновика для блока С, то поросите у меня и я вам выдам. Приступайте». – Училка глянула на часы и направилась к столу, чтобы приземлить свой зад.

Ванек Марков зыркнул на меня, а потом показал жестом, как училка откручивает пробку с бутылки, которяа спрятана у нее в ящике стола, и отхлебывает. Я улыбнулся. Вышло прикольно.

Я вздохнул и поглядел через окно. Мы были на третьем этаже. Перед окнами было пару берез и несколько кленов. Листья на них были приятно зелеными – девственно зелеными, когда они еще не пропитаны нсквозь пылью или иным говном и дышать свежестью. Лишь только глядя на них чувствуешь хоть какое-то успокоение. Я вспомил мои три дубовых листочка, ан которых я якобы путешествовал во сне. Я вспомнил деревню. Я вспомнил бабулю. Мне стало тоскливо. К горлу подстeпил противный ком.

Я думаю, что лишь она понимала, почему я совершаю все эти дурацкие шутки (когда она была жива, это были странноватые шутки, но после ее смерти они переросли во что-то язвительное, злостное, садиское и извращенное). Они вызывали у меня некое чувство удовлетворения, точно отвлекали. От чего? От монотонности – они точно разбивали некое толстое стекло, помогали мне видеть в каждом дне что-то особенное и свое. Разумеется, это звучит типа как мысли ненормального, но все было именно так. Бабушка была частично героиней в моих шутках. Она любила меня, несмотря на то, что я вел себя как засраниц, и она понимала меня. После ее смерти шутки стали еще жестче. Почему? Мне хотелось тем самым заглушить боль внутри: боль от того, что у меня нет больше близкого человека, что мне не с кем поговорить; также мне казлось, что я бегу в черной полосе, настолько черной, что не видно ничего, и вот, чтобы хоть как-то скрасить это темное одинокое состояние я выделывал эти злобные шутки, и я ситал, что никому не нужен.

А КОГДА ЭТА МЫСЛЬ ЗАДАЛБЫВАЕТ ТЕБЯ КАЖДЫЙ ФИГОВ ДЕНЬ, ТО ЧИКАНУТЬСЯ ОЧЕНЬ ЛЕГКО

Когда я сейчас оглядываюсь на все те годы, которые я прожил (17 лет), то вижу, что кроме бабушки у меня не было никого. Отец, но его захватил ДУБЛИКАТ этих ублюдков. Отца уже больше нет – лишь его тело. Нэт считает меня психом. Ха! Черт те что! Может, она и права! Но это не важно. Натали умерла для меня. Я один сейчас. Полностью.

Снова эти черные мысли. Я закатал немного рукав рубашки, которая пованивала потняком, увидел рубцы и мысли о суициде отступили.

Я списал ответы блока А и частично блока В у девчонки, которая была одета в майку-лифчик. Она оказалась довольно сговорчивой и невыпендривалась, как сраная врунья, вроде нашей мат. машины Башариной, которая корчила из себя типа тупую, хотя на самом деле все знали, что у нее есть ответы.

Девчонки звали Алена. У нее был довольно приятный голос. Мягкий и прониктутый какой-то сладостью. Я подумал о том, что если бы я закрыл глаза, и услышал ее голос, то нарисовал бы в своем воображении совершенно другую одежду на ней, разительно отличающуюся от той какая на ней сейас. Вот парадокс жизни, а?! Бывает, что внешность человека блевать тянет, но при общении узнаешь, что он не такой урод, как кажется на первый взгляд (об этом говорит и манера поведения и разговор), а бывает, что человек на первый взгляд хорош (и одежда и внешность), а оказывается таким говнюком, как откроет рот – из него так и сыплются помои.

В одном ответет на блок С я написал такую фигню, что просто оборжешься. Я старлся напридумать какую-гтбудь заумную хрень, в которой было полным-полно слов на – ция и, естественно, слово, которое до жути любила должонить, Башарина – поскольку-постольку. Вышло ничего. Это как по мне. Из кабинета я вышел вторым. Я вышел где-то в денадцать сорок семь.

Когда я обвел взглядом класс, то заместо Алены увидел живой труп, у которого вообще на теле не было кожи – одни ткани. Красные. Она подняла на меня свое напонимающее от,ивную лицо и глянула своими впадшими глазами. Все у меня перед глазами потемнело. Я поспешил убраться из кабинета, не то меня бы вывернуло прямо в кабине, останься я там хоть на пару секунд.

Пели птицы, подувал приятный теплый ветерок. Я чувствоал запах свежей, распускавшейся зелени, которая была подобно девушке, которая полна красоты и изящества. Мне это нравилось, но воспринимал я это уже совсем на другом уровене в отличие от тех лет, когда я жил и был ребенком. Многое во мне умерло с тех пор и многое продолжает умирать каждый чертов день.

За плечом у меня был мой рюкзак, в котором были два дневника, листы, которые я исписал за последние дни и какая-то одежка (некоторую часть одежды я уже выкинул, потому что она была вся порванная да и грязная – если такими темпами двигаться дальше, то скоро буду вообще гулять галышом!).

Мне не хотелось возвращаться в Канализационную Берлогу. Я устал от этой обстановки. Я вспомнил о ключах от квартиры, из которой меня выпер ДУБЛИКАТ. Одна часть разума советовал идти и хоть помыться и одеться в чистую одежду, а другая била тревогу о мысли, что я могу наткнуться на ДУБЛИКАТ папочки. У него уж, наверно, рана заросла на ноге, которую я ему на нес? Я уж скинул эту вонючую повязку со своих ребер, так значит и у него нормально все, ха!

Я стрельнул у паренька сигаретку, он дал мне прикурить. Не знаю, зачем я попросил ее у него. Парень был лет четырнадцати. Когда я к нему обратился, он опешил малость, и фонари у него вылупились, точно у хомяка перед шикарной самокой. Он, вероятно, моего вида испугался. Да, выглядел я сродни бомжу. Не знаю, как меня на экзамен-то впустили. Я выкурил с жадностью сигарету. А потом меня доканывала мысль о раке легких.

Я писал о том, что ненавижу ДУБЛИКАТА и хочу убить его. На самом деле это не так. Это был всего лишь временный психический порыв да и только. Мне и так хреново, если бы я это сделал, я бы чувствовал гораздо хуже.

НИЧЕГО НЕ ПРОХОДИТ БЕССЛЕДНО. ВСЕ ОСТАВЛЯЕТ ТЕ ИЛИ ИНЫЕ ШРАМЫ

Он того не стоит.

Я живой труп. Я умираю. Высыхаю. Скукоживаюсь. Впереди пустота. Непроглядная темнота, которую населяют ОНИ. Хочу я приводить в эту тьму нового монстра, очередного безжалостного людоеда? Нет!

Если ДУБЛИКАТ будет там, то я не стану сопротивляться. Пусть сделает это. Пож-ж-жалуйста. Пусть он это сделает! Как же я устал!

Думаю, это будет быстро.

Сердце даже не заколтилось. О чем это говорит? Полное безразличие и апатие к тому, что будет в будущем.

ЖИВОЙ ТРУП.

Дома никого не оказалось. Пока я шел туда мне показлось, что за мной кто-то следовал. Эта параноя? Не думаю. Что-то приближается.

Когда-то кто-то дома, то дверь обычно редко запиралась. Поэтому я сначала осторожно проверил, заперта ли дверь. Она оказалось закрытой.

В доме был полный хаос. Здесь кто-то был совсем недавно. На столе стояла тарелка с салатом, рядом лежал кусок хлеба. По середине стояла банка с пивом. Я ее допил. Принял душ. Намылился один раз, смыл, потом повторил это снова – я был чсертовски грязен. Около ванны валялся ночная рубашка ДУБЛИКАТА матери, отцовские трусы и лифчик. Офигенное сочетание, не так ли?

Пол в комнате был весь в крошках, жире и кусках какого-то присохшего говна, но, несмотря на это я почувствовал малую долю радости. Ведь это было родное дерьмо, это прямо как в том анекдоте про червяка-отца и червяка-сына, которые сидят в навозной куче. Я уже не помню точно весь анекдот, но главное там было следующее: сын спрашивает у отца:

«Пап, а хорошо в яблоке жить?»

«Наверно, сынок».

«А почему мы не живем?»

Отец вздыхает и отвечает:

«Есть такое слово – родина».

Так, вероятно, объяснялась и причина того, почему я чувствоал какую-то крупицу радости в этом гадюшнике.

Я поел тем, что сумел раздобыть: обломок белого хлеба с пованивающей подозрительно колюасой, две печенюхи. Зразу захотелось спать. Несмотря на безразличие к смерти, я принял меры предосторожности. Прикрыл дверь комнаты и забрался под кровать. На пыльный пол я постелил простынь. В другую простынь я завернулся точно в саван.

… ТРУПЫ ЗАВОРАЧИВАЮТ В САВАН

Вначале было неудобно из-за подушки, но потом привык к тому, что голова была на одном уровне с телом.

Повисла тишина.

Я лежал и размшылял. Как это произошло, что я докатился до все этого? Что я стал каким-то отщепенцем, чокнутым лунатиком? Я задавал себе и другие вопросы: «Есть ли любовь еще в этой жизни? Дружба? Теплота? Почему Я ощущаю так сильно пустоту в своем сердце? Когда все это прекратится?».

Я услышал скрип пола, нарушавший повисшую тишину. Послышались приближающиеся шаги. Хрипение.

Сердце заколтилось. Я натянул сильнее на себя простыню. Поджал под себя ноги.

Раздалось дергание дверной ручки.

Я зажмурил глаза и стиснул зубы.

Снова дергание дверной ручки. Затем стук по двери. Но он не был похож на стук по деревянной двери, скорее на металлический.

Я боялся сделать вдох.

Удаляющиеся шаги. И снова повисла тишина.

Это были ОНИ. Я уверен. Фрэссеры продолжают свою извращенную игру со мной.

В мозгу всплыла мысль о том, что хорошо, что я положил рюкзак в шкаф в комнате. А то, если бы ДУБЛИКАТ папочки увидел его, то просек, что я здесь. А может, лучше достать его и швырнуть в середине комнаты? Мне лень. Офигенно лень.