Перевернутое сознание

Иногда я полагаю, что человек живет разными жизнями, в которых участвует одно тело, но разные личности. Семья, работа, учеба, улица, то, когда ты остаешься наедине с самим собой. В семье ты один, но на работе можешь быть совсем другим. В семье может быть тот, кто тебя подавляет, а на работе, когда этого человека нет, ты изменяешься, точно трансформируешься, и можешь вести себя по-другому – чувствуешь себя свободнее или же наоборот ощущаешь давление даже большее, чем дома (потому что твой начальник любит потравить тебя или же этого жаждут твои сотрудники, у которых встает от этого садизма). Также можно взять и меня. В школе создается впечатление, что я крут и понятия чувства для меня не существует, потому что изнутри я напоминаю здоровенный зарубцевавшийся рубец, но дома я же не вел себя так (я сдерживался, потому что такм был ДУБЛИКАТ отца, который сдерживал меня – пусть мне не всегда и удавалось совладеть с собой). Когда же я остаюсь один со своим другом (дневником, ха!) и начинаю думать (мне нравится думать, не торопясь, спокойно. Для меня мысли сравнимы с чувством, словно отправляешься в путешествие или же играешь в шахматную игру, в которой можно испробовать различные комбинации, а если не понравился ход, то можно вернуть все в исходную точку), то я нахожу себя одиноким, пустым и жалким. И вот я уже трансформируюсь во что-то иное (вероятно, то существо, которое является моим реальным обличьем, а не вымышленным или тем, которое я нацепляю, чтобы скрыть истинное). В такие моменты, оставаясь наедине с моим другом, я пишу и мечтаю (этот чудесный канал, родник пока не высох окончательно, Слава Богу!). Я представляю что-нибудь вроде тех моих тупых мыслей о нашем домике с Нэт в лесу, как она будет моей женой, я ее мужем, мы бедум поддерживать и помогать друг другу (КАКАЯ ЖЕ ТУПАЯ БЫЛА ЭТА МЫСЛЬ, сейчас я это понимаю), или же я совершаю путешествие в прошлое к моему действительно настоящему другу бабуле. Я вспоминаю то, что у нас было, представляю что-нибудь свое, а порой жалею о том, чего мог сделать, но не сделал, тогда я ощущаю, как сердце сжимается от боли и сожаления, и мне хочется плакать. На глазах выступают теплые чуть соленоватые слезы.

По-моему в нашем существании действует один очень правильный постулат: чего желаешь, никогда не происходит с тобой, а чего не желаешь, но, что, возможно, хотел бы другой, происходит с тобой. Это не всегда так, но порой это можно проследить. И порой мне кажется, что это действительно так.

Или это просто хрень собачья?

ВСЕ ЭТО ВОНЮЧЕЕ ДЕРЬМО! ЖИРНЫЕ КУСКИ!

Бабуля. Как бы мне хотелось, чтобы ее теплые, чуть шероховатые и сухие руки, првоели по моим волосам, дальше по щеке. Она бы приласкала меня и помогла почувствовать, что я хоть кому-то нужен… но ее уже нет, к сожалению.

6 июня

В первой половине дня (примерно до двух часов дня) шел долждь. Он то учащался, то замедлял, точно уставал и набирал силу. Это было в какой-то мере забавно. Потом вышло солнце, не палящее и жаркое, как это бывает после двенадцати, но именно согревающее и радующее своим появлением с огненно-оранжжевыми лучами. Такое солнце точно заставляет задуматься тебя над чем-то. Над смыслом в этой жизни; о друге, любви и еще многом таком, что волнует людей, но зачастую они не думают об этом, может, забывают, или же разочаровываются в этом и не верят на фиг вообще. Но все-таки такие пейзажи побуждают тебя к этому, и я не исключение. На короткий миг, подобный ослепительной вспышке, ты действительно живешь, тебе кажется, что все эти вещи, о которых ты мечтал, но которых у тебя не было, теперь у тебя есть, и они не исчезнут, не испарятся как голимый пейзаж, а остануться надолго, и даже когда это согревающее чувство исчезает и в свои права вступает суровая и бросающая в дрожь реальность, ты все еще веришь в мечту, мечту, которая оставила частичку тепла в твоем еще недоконца окаменевшем сердце.

Потом меня стала жрать чертова хандра, чувства никчемности и неполноценности. Я точно раскалывался изнутри на части. Я хотел подавить это излюбленным резательным методом, но как-то удалось сдержаться. Вместо этого мы с Серым отправились на футбольный матч. Мы шли туда уже изрядно накирявшиеся. Я был зол как черт на всех и вся (по правде я был зол на самого себя, на то, что я такой жалкий кусок дерьма. Но ведь на себе злобу не сорвешь, не правда ли?) По дороге мы отобрали сотовый у кого-то паренька, который, вероятно, учился в классе шестом. Сотовый стоил, как предположил Серый, штук девять. Мы просмотрели, чем телефон был нашпигован (в основном тупые песни и фотки с голыми телками, которые плавали перед моими бельмами), а затем Серый разбил его об каменную стену, чтобы если в случае сообщения парнем в ментуру и если нас заграбастуют, его при нас не обнаружили. Если телефона при нас нет, то, может, парень-то вообще попутал?

На футбольном поле все галдел, как оглашенные. Были потные, а большинство обколоты. Обалденные условия для игры в футбика, подумал бы кто-нибудь и оказался бы прав. На игре оказался Лом, Зависало (который лежал в траве у кустов вырубленный) и Рик (были с ним в разных командах, и я старался его то и дело задирать и придираться – это возымело эффект). Один пьяный придурок, т.е. я, Дима Версов, составитель этого дневника, а другой – слуга Фрэссеров, пседодружок, Рики-бой. Я зацепился за то, что Рик-хнык жестко играет (он подрезал одного парня из нашей команды: тот упал, точно мешок с картошкой) и стал давить на штрафном, а затем добавил, что таких играков вообще на фиг надо выкидывать.

«Идити на …!» – Выпвалось из расхлебянившейся глотки Рика. Потом он показал мне средний палец.

Мне захотелось заржать, внтури меня щекотало. Меня охватила лихорадка. Почувствоал, что мной кто-то управляет, дергает за веревочки (раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, а Диму подвесили за жабры, ха-ха-ха, ха-ха-ха! ), как в тот раз на поле у шестьдесят третьей школе, когда я чуть не оказался по ту сторону кривого зеркала, выражаясь словами Лома, и не задушил Зависалу.

Перед глазами все заплясало, точно под бешеную рок-музыку. Я бросился к Рику. Он отошел чуть в сторону, приготоившись. В это время большинство придурков, которые принимали участие в «футбольной мочаловке» тоже стали немного отдаляться, до безумства желая насладиться мордобитием.

«Ну давай, чмо голимое!» – Рыкнул Рик.

Ну я ему и дал. Не знаю, каким образом, но внезапно у меня в ладони оказался небольшой камень. Я запулил им слуге Фрэссеров в бок. Тот вскрикнул. Я спрыжка ударил его. Передо мной все расплывалось. В ушах звенело. Хотелось спать. Шум, окружающий меня рев точно протягивали ко мне свои лапы, обхватывали и убаюкивали, но злоба заставляла держаться и не вырубаться.

«ПОВТОРИ!!! Что ты там вякнул?! – От ора у меня запершило в горле. Кулак опустился на хребтину слуги Фрэссеров. Потом я пинанул его слегка. – Можешь передать им, они пока не получат меня, не сейчас, ТЫ ПОНЯЛ?!» – Я наклонился к самому уху распластавшегося на траве Рику.

Другие подумали, что я спятил, но в то время я об этом не помышлял, потому что сам был спятившим. Это сейчас я хоть что-то соображаю, занося записи о своем голимом, одиноком и скучном сущесмтвовании.

«Да-дэ, уведи его к черту от сюду, пока я его не убил окончательно». – Произнес словно кто-то другой внтутри меня, увидев, как какой-то добряк-парнишка помогает Рику.

Потом была зверская пьянка. Что до меня, то лучше сказать допьянка, потому что до этого я уже был пьян. Дальше я ничего не помню. Лишь головную боль, как меня стошнило и еще что-то. Для чего я напоролся? Я отчаялся. Устал и разочарован. Таким образом я пытаюсь убежать от окончательного безумия, выстроить железную стену, которая бы прегродила мыли об одиночестве, мысли… о ДРУГЕ.

Думаю такова сраная причина.

8 июня

Сегодня была чертовская духота. На солнце было сорок один. Ощущение словно оказался в печи. Пот лился с меня рекой. Ощущал, как ручейки пота, подобно муравьишкам, сбегают по спине (неприятное, щекочущее чувство, я б сказал).

Меня мучиет похмелье и чувство страха. Я попросил Серого оставить меня одного в его комнате, чтобы я чуток вздремнул. Мне с трудом давались слова, с трудом давалось произнести их с присущей Диману Версову наглостью и безразличием (мне поглючилось, что из пола торчит пол-башки, у которой часть черепной корбки была снесена и был виден разлагающийся мозг с копошащимися там червями. Казалось, что эта башка торчала из пола уже неделю). Я зажмурил глаза, обнял содрогающееся от дрожи тело, точно мне было не семнадцать лет, а семь, когда я так делал после просмотра какого-нибудь ужастика, потому что мне начинало грезиться, что монстра из фильма не умерли, не остались на пленке, а продолжают жить и прячутся под кроватью, в стене или еще где-нибудь.

Проснувшись, почувствовал еще большую усталость и тоску. Лицо было в поту и вся майка. Зашел в ванную и умылся холодной водой. Это на какое-то время сняло жаркую маску с моего фейса.

«Если хочешь похавать сего, то пошарь там на кухне»,– Крикнул мне Серый из комнаты. Он смотрел порнуху. Я понял это по доносившимся звукам.

Я не ответил. Мне не хотелось говорить. Каждый, вероятно, испытывал такое чувство, когда так устаешь, что неохота даже двигаться, а уж тем более говорить, – хочется послать всех куда подальше, и над тобой висит черное покрывало безразличия, которое, кажется, затмевает все, в том числе и страх перед смертью и иными ужасами происходящими в этом чокнутом мире.

В холодильнике на средней полке стояла тарелка с хлопьями, залитыми йогуртом. Их только что ел Серый. Вначале не хотелось есть после него, но потом я решил, что не зачем разыгрывать из себя сраную нежинку. Потом произошло то, что я не могу толком объяснить. Это был провал. Как у меня случалась до этого. Я помню лишь результат, но не помню последствий, повлекших к этому.

Я стоял перед раскрытым кухонным ящиком и вертелв руке длинный нож с деревянной рукояткой. Зачем я достал его? Для чего открыл вообще этот говеный ящик? Ответа у меня не было. Было лишь чувство некого паралича. Холод, от которого трудно спастись.

Пока Серый доглядывал порнуху и «спускал» в туалете, я мотался по квартире, не зная, чем заняться. Меня грызло что-то словно изнутри. Я хотел что-то сделать, но одновременно мне на все было насрать. Дерьмовое чувство, неправда ли? Точно говеный избалованный ребенок, которому папочка с мамочкой жопу подтирают до восемнадцати лет и потакают во всякой мелочи. Я начал думать: о своем существовании (хотя сейчас это уже врят ли являлось таковым), о том, куда качусь; что надо исправиться и быть… нормальным-нормальным-нормальным-нормальным. Но это все исчезло вскоре. Серый, Юлька, я, Лом и еще пара телок, которых притащила Юлька отправились в небольшое путешествие к реке Фауле за частным сектором на окраине Альпвилля. Взяли пожрать, одеял, Серый захватил магнитофон, в котором он крутил всю дорогу тяжелый рок. Я сдерживался, но к концу не выдержал и вырубил его (не выдержал, думаю, потому, что у меня пивко закончилось, которое останавливало меня каким-то способом).

В башке у меня гудело, я различал непонятные звуки служков Фрэссеров (надеюсь, Лом не из их числа) и думал, как же так произошло, что я опять напоролся, я ведь хотел стать нормальным, больше не пить, исправиться. ХА-ХА-ХА!!!

Я взял полторашку пива и качаясь, точно шизанутый маятник, с одеялом под мышкой поплелся к реке.

«Ты гды?» – Крикнула девчонка, имя которой я так и не запомнил и которую перед этим вывернуло желтоватой блевотиной. Она потом все извинялась (она думала, что я с ней буду спать).

Я расстелил одеяло. С реки веяло запахом сырости, холодком и неким умиротворением, которое для меня редкость. Отхлебнул и растянулся на одеяле. Стал глядеть на вечернее небо и думать о Нэт. О ее черных волосах с кудряшками, которые мне бы хотелось потрогать. Мягких, шелковистых волосах. Вот идиот! Она меня кинула, а я все не могу забыть ее. Неужто я и вправду любил ее или был сильно привязан? Как бы там ни было я придурок! Мне следует забыть ее, но в том-то и проблема, что я не могу забраться себе в мозги и выкорчевовать оттуда все воспоминания о ней, все то, что свяхзывает меня с ней неким образом и напоминает о ней.

Я делаю новый глоток и гляжу на небо. Оно прекрасно. Многие даже не знают, как оно прекрасно. Они забывают, что оно существует над ними и им можно любоваться.

Я отрубился, так и не дождавшись картины под названием «звездный ковер».

9 июня

Сдал очередной экзамен. Башка была ватная. Естественно: ведь так напоролся! Я проснулся утром. Отстальные дрыхли, завернувшись в одеяла – и не надо быть вундеркиндом, чтобы понять, что они там были голые. С Ломом лежали две девчонки. Честно признаться, он меня поразил и в то же время вызвал отвращение.

Экзамен был по литре. Я рассказал Бочонку что-то, что спросил у других, кто был в классе о литературе девятнадцатого века, а потом спокойным, безразличным голосом сказал ему, что больше ничего не знаю и знать не хочу. Этот Фрэссер пробубнил, что никто и не заставляет. Поставил мне три, и я довольный, с раскалывающейся башкой свалил.

Я рискнул наведаться на квартиру, где жили ДУБЛИКАТЫ моих предков. Я знаю, я рискую, но что поделать? Ведь не всегда можно закантаваться у кого-нибудь. По дороге увидел девчонку лет шестнадцати в летнем платьице, которое прикрывало чуток жопу и начало ляшек, а сиськи у нее чуть не вываливались из этого платья. Я глянул на нее своими уставшими бельмами и, ухмыльнувшись, назвал ее шлюхой. Она скукожилась и пошла быстрее. Я не знаю, зачем я это сказал. Не нужно было.

Потом меня начало глючить. Мне показалось, что на дороге лежит человеческая нога. Она была желтоватой, точно тот кому она принадлежала, болел желтухой, и от нее отходили куски плоти с запекшейся кровью. Затем по этой ноге проехался джип. И, как мне почудилось, я слышал хруст костей.

КАК Я УСТАЛ ОТ ЭТОГО!!! ПОЧЕМУ Я ВСЕ ЭТО ВИЖУ? КОГДА ВЫ ПЕРЕСТАНЕТЕ, СРАНЫЕ ГОВНЮКИ?

Я хочу лишь немного тепла, спокойствия и чтобы не чувствовать этой огромной пустоты и одиночества. Разве это много? Много?

В хате был тот же беспорядок (даже, наверно, и хуже). Не стану все это описывать вновь, потому что чертоски задолбался от всего этого свинарника. Так задолбался, что нет никаких сил описывать это. Тот, кто, вероятно, ждал чего-то долгое время и не получал (а все становилось лишь хуже) или тот, кто сталкивался с той же поганой ухудшающейся ситуацией снова и снова, каждый сраный раз, поймет меня (я надеюсь на это). Дальше все было как до этого: залез под кровать в своей комнате, закутавшись в простыню (со мной был Бен. Я давненько не видал его, я даже думал, что ДУБЛИКАТ папочки убил его мне назло).

Я стал погружаться в мертвую тишину, я словно удалялся далеко-далеко. Потом эту мирную идиллию стали нарушать звуки. Они приближались. Через какое-то время я мог различать некоторые из фраз: «Снова думаете о ней? Глупо. Ее нет, Версов».

Мне приснился сон. Опять про это странное место, про эту больницу. Там снова были эти два амбала, которые тащили меня по коридору.

«Перестань буйствовать всякий раз, как тебя ведут на процедуру, сраный ублюдок!» – Рыкнул амбал в джинсах и медицинской рубахе-балахоне.

«Да будет тебе,– с больной усмешкой заметил второй, – если бы тебе к башке подключали электроды и давали порцию электричества, то и тебе бы это по кайфу не пришлось».

«Да что ты! Я бы кайф так и ловил». – По коридору разнесся их громкий железный смех.

В одной из комнат позади послышались крики и визги.

«Заткнись, говно психованное! Не то войду да так отхреначу, что долго потом не пикнешь!» – Повисла тишина. Даже психи секут, что значит «бо-бо», а еще говорят, что они ни черта не соображают.

Два этих уюлюдошных бугая заволокли меня в комнату, где стоял прибор с различными проводками, отходящими о него. Затем я расслышал сквозь пелену, сковывающую мой разум голос: «Оставьте его и идите отсюда». Я узнал его. Это был голос того извращенного докторишки, который измывался над той пациенткой. Как же его имя? Крутится в башке. Роман… Оркман, точно! Но он предпочитает, чтобы его называли доктор психоз.